МОЁ ИНДЕЙСКОЕ ДЕТСТВО - МАТО НАЖИН

Есть ещё один музыкальный инструмент, который служил только одной цели. Это флейта. Поскольку она использовалась лишь для любовных мелодий, то мы называли её «флейтой любви». Это наш национальный инструмент, мы играли на нём задолго до прихода белых. Изготовление этого инструмента требовало большого искусства, так как он состоял из нескольких частей. Старинные флейты делались из лиственницы, так как её древесину было легче обрабатывать кремнёвым ножом. Ветка разделялась по центру точно на две половины. Затем из них удалялась сердцевина и вырезался мундштук. Между мундштуком и основной частью оставляли тонкую перегородку. Там укреплялась тонкая костяная пластинка. Наконец, в нужных местах проделывалось шесть дырочек для пальцев. Потом все части флейты складывались вместе и склеивались.

Клей всегда был у нас под рукой. Кожа с бизоньего загривка резалась на мелкие кусочки и кипятилась в котелке из бизоньего желудка. Когда клей поднимался вверх, его наматывали на палочку, медленно вращая её. Клей представлял собой длинные прозрачные нити, и когда на конце палочки образовывался шарик клея, её втыкали в землю и оставляли сохнуть на солнце. Высохнув, клей затвердевал и становился похожим на стекло. Эти палочки обычно хранили в колчанах. Ни жара, ни холод не действовали на этот клей, он никогда не расплавлялся, и не портил ни стрел, ни колчана. Если же нам нужно было что-то приклеить, то мы смачивали клей слюной и на секунду подносили к огню – тогда он становился жидким. Я никогда не встречал фабричного клея, который был бы столь же хорош. Две детали, склеенные индейским клеем, были столь же прочны, как единое целое.

Задолго до того, как индейцы стали делать музыкальные инструменты, они сочиняли и пели песни, в которых отражалась история их племён. Индеец говорил в них о войнах, священных обрядах, странствиях. Были военные песни, песни исцеления, песни храбрости, песни благоговения перед Великой Тайной, песни любви. Кроме того, различные военные общества имели песни, которые исполнялись только их членами. У каждого человека также имелись песни, сочинённые им самим. Эти песни уважались, как частная собственность, и никто не мог без разрешения петь песню, сочинённую другим. Сочинители песен иногда дарили их другим, как любой иной ценный подарок. И что бы ни случалось в жизни индейцев – они пели.

Я ДОБЫВАЮ ПЕРВОГО БИЗОНА

Наконец, пришёл тот день, когда отец взял меня с собой на бизонью охоту. Как же я был горд!

До сих пор помню, как отец учил меня тем вещам, которые я должен был знать, чтобы стать хорошим охотником. Я учился делать луки и натягивать тетиву, мастерить стрелы и оперять их. Я учился держаться на лошади независимо от скорости её бега и вырабатывал отвагу, чтобы не дрогнуть перед любой опасностью. Всё это я освоил ещё до того, как отец взял меня с собой на охоту.

Это было событие, которого любой мальчик племени Лакота ждал с нетерпением. Ехать бок о бок с лучшими охотниками племени, видеть, как бегут огромные стада бизонов, и затем привезти домой добычу – это был самый прекрасный день в жизни каждого индейского подростка. Лишь одно событие могло сравниться с этим – первое сражение, когда ты встречаешься с врагом лицом к лицу, готовый защищать свой народ.

Итак, однажды утром мы отправились на охоту, посвятив весь предыдущий вечер необходимым приготовлениям. Несмотря на то, что в каждом типи кипела работа, снаружи не было слышно ни звука. В день перед бизоньей охотой все сидели в своих типи, а какой-нибудь старик обходил весь лагерный круг, повторяя: «И-ни-ла, и-ни-ла», – негромко, но так, чтобы слышали все. Это значило: «Тише, тише». Разведчики сообщили, что бизоны близко, поэтому в лагере должна была стоять тишина. Старику не было необходимости заходить в каждое типи и объяснять, что пришли бизоны, и потому мужчинам следует приготовить оружие, а матерям сделать так, чтобы дети не плакали. Одного слова «и-ни-ла» было достаточно, чтобы во всём лагере воцарилась тишина. Этой ночью не было слышно ни разговоров, ни детского плача. Даже собаки и лошади подчинялись этому требованию, и тишина стояла повсюду. Взаимопонимание взрослых, детей и животных было вполне обычным явлением в лагере Лакотов. Это естественно, когда индеец и его домашние животные понимают друг друга с полуслова и даже вовсе без слов. Есть некоторые слова, которые понимают и собаки, и лошади. На охоте, если один из охотников даже очень тихо говорил: «А-а-ах», – то люди, собаки и лошади сразу же останавливались и прислушивались. И пока охотник прислушивался, животные слушали тоже.

Несмотря на тишину во всём лагере, ночь накануне бизоньей охоты как всегда была суматошной. Было много разговоров внутри типи, у огня. Точились ножи и стрелы, на луки натягивались тетивы, а колчаны заполнялись стрелами. Стояла уже глубокая осень, и вечера были холодными. Мы с отцом сидели у огня и говорили об охоте. Мне было всего восемь лет, и я понимал, что мне не дадут самостоятельно убить бизона. Но тем не менее, я был очень взволнован, глядя на отца, занятого приготовлениями.

На охоту я надел свою накидку из бизоньей шкуры. Мать сделала мне кожаный пояс, который держал накидку, если я сбрасывал её с плеч. Ранним утром в ней было очень тепло.

Вы можете представить себе, как я сидел у огня, глядя на своего отца. Мои волосы падали на спину, на мне была набедренная повязка и мокасины, а на поясе висел нож в кожаных ножнах. К тому времени, как мне исполнилось восемь лет, у нас было уже много ножей и у меня был свой собственный. Я отправился спать, прижимая к себе свой лук, чтобы когда наступит утро, всё было у меня под рукой.

Отец наточил наконечники моих стрел и мой нож. Точильный камень был длинным и хранился в особой кожаной сумке. Он был не в каждом типи, его передавали друг другу по очереди, и иногда он обходил весь лагерь.

Насколько я помню, у меня было десять стрел, которые я сложил в свой колчан. Когда все приготовления были закончены, отец рассказал мне, что я должен буду делать во время охоты. Потом мы пошли спать, и отец сказал, что он надеется на удачу в завтрашней охоте, и что он принесёт домой много мяса и шкуру, которую его жена сможет обработать. Я не мог заснуть от волнения всю ночь. Грядущий день должен был стать для меня серьёзным испытанием. От меня зависело, будет ли отец доволен мною. Каков будет результат охоты? Хватит ли у меня мужества достойно встретиться с опасностью? Пожалуй, именно тогда я почувствовал, что расту и становлюсь мужчиной. Что-то особое произошло в тот день, который я помню до мельчайших подробностей. Это было испытанием моего духа, и я могу сказать, что не проявил слабости, а напротив, сделал то, чем мог потом гордиться.

На следующее утро охотники ещё до рассвета начали ловить своих лошадей. Я тоже пошёл вслед за отцом и поймал своего коня. Я всё делал так же как отец, стараясь показать ему, что он вовсе не должен постоянно руководить мною. Мы привели лошадей к нашему типи и взяли свои луки и стрелы.

Охотники съезжались со всего лагеря. Большинство из них с трудом сдерживало своих резвых скакунов, которые в нетерпении перебирали ногами; их уши были насторожены, а хвосты развевались по ветру. Мы присоединились к группе из ста или более человек. У некоторых из них были луки и стрелы, а у остальных – ружья. Нам сказали, что бизоны пасутся в пяти-шести милях от нас.

Однако в то время мы не измеряли расстояние в милях. Дневной переход лагеря составлял около десяти миль, следовательно, бизоны находились на расстоянии примерно половины лагерного перехода.

Некоторых коней мы оставили позади ещё до того, как увидели стадо. Это были вьючные лошади, нагруженные запасным оружием и одеялами. Они должны были ждать, пока охотники не вернутся за ними. Их не привязывали и не спутывали, но они всё равно оставались на месте, несмотря на шум охоты.

Моя лошадь вороной масти была очень резвой. Для меня было большой честью ехать на ней рядом с охотниками и вождём, моим отцом. Я старался держаться как можно ближе к нему.

Двое были избраны разведчиками и возглавляли процессию. В их обязанности также входило следить за порядком, в знак чего они держали в руках палки из ясеня, примерно такой же длины, как полицейская дубинка. Они ехали впереди на некотором расстоянии от всех до тех пор, пока не заметили стадо. Тогда они остановились и подождали остальных. Мы медленно подбирались к стаду, которое, завидев нас, сбилось в кучу. Потом один из двоих воскликнул: «Хока-хей!», – что означало: «Вперёд!». По этой команде все устремились к стаду.

Я поскакал вместе со всеми, и моя маленькая лошадка понеслась так быстро, что вскоре я потерял отца из виду. Я сбросил с плеч своё одеяло-накидку, и осенний ветерок охладил моё тело. Но я не обращал на это внимания. Было прекрасно вот так мчаться вместе с другими охотниками. Не было слышно ни криков, ни иного шума, кроме топота копыт. Стадо побежало, поднимая облако пыли. Я не чувствовал страха, несмотря на то, что совсем ничего не видел в этой пыли. Я не знал, где мой отец, не знал, куда я скачу. Когда пыль рассеялась, я обнаружил, что нахожусь в самом центре стада. Вокруг бежали бизоны, их огромные головы поднимались и опускались. Тут мне стало страшно. Я прижался к спине своей лошади и крепко обнял её за шею. Трудно описать словами, до какой степени я был напуган. Но тут сквозь топот копыт послышались выстрелы, и я увидел, что стадо разбивается на мелкие группки. Я ещё не видел ни отца, ни других охотников, но мой страх постепенно улетучился. Бизоны казались такими огромными, что я решил держаться чуть подальше от них. Стадо между тем рассыпалось по равнине, и вскоре совсем близко от себя я заметил телёнка. Я вспомнил всё, что отец говорил мне накануне. Его указания были очень важны для меня сейчас. Я никак не мог догнать того телёнка, и всё не решался выстрелить, поскольку очень нервничал.