Степан Разин (Книга 2) - Степан Злобин

– Вместе станем, Василий, бояр побивать. То и сила, что вместе! – ответил Разин.

– А про татар ты все же подумай, Степан Тимофеич. Мурзы дружки тебе или простой татарский народ, – с упорством сказал Василий.

– Неужто задаром ясырь отпустить? Где видано, Вася? – воскликнул Разин.

– Нигде и не видано. В том-то и сила, Степан! – возразил ему Ус. – В том и сила!

Разинский сынок

Зной палил астраханскую торговую площадь. Накаленный воздух взвивался вдруг вихорьком, крутил соломинки и песок, смешанный с высохшей рыбьей чешуей, засыпал людям глаза. Дымка пыли витала над разогретым городом, и в ней тяжело висел душный запах рыбьего царства...

На торгу рыбы в бочках с разогретой солнцем водой, высовываясь, жадно хватали ртами раскаленный и пыльный воздух базара. На длинных столах похлопывали плавниками и хвостами, как пасти распахивая широкие жабры, прикрытые водорослями огромные волжские великаны. Полосатые щуки в бочках с быстро испаряющимся рассолом покрылись, как плесенью, белым налетом соли. В корзинах с травой мрачно копошились черные раки. С вяленых темно-золотистых балыков, низанками висевших на длинных жердях, капал на землю растопленный солнцем жир.

Рыбацкие сети, еще зеленые ивовые «морды», камышовые садки, готовые – струганые и крашеные – весла, долбленые челны, густая душистая смола в бочках, горы встрепанной пакли для конопатки лодок, любой толщины смоленые белые пеньковые и мочальные снасти, парусный холст, уключины, якоря – все это занимало больше половины астраханского торга.

Тимошка Кошачьи усы проходил по торгам, высматривая знакомцев среди рыбаков, стрельцов и посадских, но, исходив все ряды, никого не нашел.

Пробраться в Астрахань, разыскать знакомцев, да сговорить стрельцов и посадских к восстанию, да до прихода Разина согнать из города воевод, устроить казачий порядок и, распахнув астраханские ворота, выйти батьке навстречу с городскими ключами – вот о чем мечтал молодой казак...

Он оставил за спиной рыбный торг. Дальше широкую степь за городом занимали арбы на высоких колесах, запряженные спесивыми верблюдами, вьючные ослы, волы, целые табуны лошадей, стада баранов и тут же шерсть, шкуры, мясо. Среди владельцев коней, ногайцев и черкесов, расхаживали скупщики и астраханские жители, покупали живых барашков, мясо, молоко, кумыс, звериные шкуры, живых ловчих птиц и битую дичь.

Тимошка пошел по конным рядам. В этой толпе продавцов и покупателей он обращал общее внимание богатым убранством: на нем были зеленые сафьяновые сапожки, шапка кабардинской смушки с золотым галуном, бархатный голубой зипун нараспашку, под зипуном – кизилбашской тафты золотистого цвета рубаха. Шелковую опояску Тимошка снял от жары, нес в руке, похлопывая ею себя по голенищу. Он останавливался возле торговцев, продававших коней, слушал, как торговались, и шел дальше. Спутник его тоже пошел по городу – попытать удачи во встречах с астраханцами.

– Эй, купец! Что-то ты мне обличьем знаком! Ты чей? – окликнул Тимошку какой-то посадский.

– Батькин, али не видишь! – с усмешкой ответил тот.

– Коня торгуешь? Купляй моего. Во конь – так уж конь! – подхватил второй посадский, державший коня в поводу.

Тимошка бойко взглянул на него.

– И то сказать – конь! – согласился он. Обошел вокруг. – Грудь-то клином, ноги-то четыре, и кажна нога в двадцать пуд!.. Да то еще баско красно, что левое око с бельминкой. За такого коня сто рублей бы не жалко!

Лукавые черные глаза Тимошки весело и задорно посмеивались над хозяином и конем. Он ловко приподнял верхнюю губу коня.

– И зубов давно нет – не укусит! Ух, кусачих боюсь! – насмешливо продолжал паренек. – Я бы разом купил скакуна, да тебя-то обидишь: чай, дед еще твой на нем смолоду камни возил!

– Ну, ты, малый, сам-то не то что кусливый конь, а прямо собака! – воскликнул посадский. – Мой конь нехорош – ищи краше! Пойдем, Андрейка! – позвал он товарища и потянул его за рукав.

Но его товарищ все время пристально всматривался в Тимошку, не сводя с него глаз.

– Постой! – отвернулся он от приятеля. – А я, малый, ить с батькой твоим знакомый! – сказал он Тимошке. – Где батька твой ныне? Как здравье его?

– Батька здрав, слава богу! На своем учуге красную рыбу ловит, под Царицыном-городом стал. К нам сбирался, товаров бы напасали к торгу!..

Тимошка лукаво стрельнул глазами, повернулся и пошел прочь.

– Постой, малый, постой!

– За постой платить, а мне недосуг: я в кабак – товары смотреть!

– Коня, что ли, искать в кабаке? – усмехнулся посадский.

– А может, и коновала, как знать! – отшутился Тимошка.

– Да постой, погоди! А батька твой скоро ль к нам будет? Письма не прислал? – добивался посадский.

– Я и сам письмо! – возразил Тимошка. – Батька наскоре будет!

Он зашагал прочь решительным, быстрым шагом.

Первый посадский осторожно мигнул второму.

– Ты ведаешь, кто купец? Батькин сын!

– А кто батька?

– А батька его – всем батькам батька!.. Слышь, в Астрахань скоро будет...

Второй выразительно поглядел в глаза первому.

– Ну?!

Тот значительно подмигнул:

– Вот то-то!

– Идем за ним! – вскинулся молодой.

Шапка-кабардинка с галуном мелькала в базарной толпе. Парень не обманул. Вот он поднялся на крыльцо кабака. Будто на поводу, посадские потянулись за ним...

В ту же ночь оказались прилеплены на столбах по городу «возмутительные» письма.

На столбе у места торговых казней, по письму у градских ворот, по письму по торгам, на крыльце Приказной палаты, у земской избы, у соборной церкви, на воротах у воевод Прозоровского и Семена Львова и у всех стрелецких приказов...

«... А велю я вам, понизовским всех званий людям, бояр-воевод побивать, и голов, и сотников, и дьяков, и ябед да обирать себе атаманов казацким обычаем, кого похотите сами, – читали толпами вслух, прежде чем воеводские сыщики, земские ярыжки и стрелецкие сотники были посланы отрывать со столбов эти письма. – А буду я к вам, астраханские люди, наскоре, и вы бы мне добром ворота отворили, а кто с боярами заедино станет силен, и тому боярская доля – топор да веревка...»

Воевода вызвал в Приказную палату тощего, длинного пропойцу, площадного подьячего Мирошку Зверева.

– Что за слух по торгам?

Подьячий переломился в поклоне.

– А слух, воевода-боярин, таков, что купеческий сын объявился. А будто по правде он не купеческий сын, а Стенькин сын, а Разина-вора. Ходит, коней у татар торгует на целую рать. Смущает стрельцов уходить на Дон да письма прелестные лепит.

Воевода велел схватить молодого купца. Народ искал его тоже по торжищам и кабакам, хотел знать о «батьке».

Прошел слух: «коня покупает»...

И на конном торгу собралась толчея, будто разом вся Астрахань захотела сесть в седла. Окружили какого-то молодого купчишку, который торговался с татарином за коня.

– Он?

– Не он! – вполголоса обсуждали вокруг, подталкивая друг друга локтями.

Двое-трое из волжского ярыжного сброда подошли к нему ближе.

– Ты батькин сынок?

Тот взглянул ошалело полухмельными, навыкате, молочно-голубыми глазами на красном круглом лице с редкой рыженькой бороденкой.

– Я теткин племянник! А ты иди-ка, иди подобру. Вижу – звонарь по чужой деньге... Уходи, а то земских скличу!

Но земский ярыжка вдруг выскочил сам из толпы с двоими стрельцами.

– Вяжите купецкого сына! – выкрикнул он.

Тимошка, одетый в простое рыбацкое платье, глядел из толпы, как ошалелого купчика потащили к Приказной палате.

После того как Тимошка в царицынской тюрьме снял с ног Никиты Петуха колоду, Петух привязался к Тимошке. Никита рассказывал ему о своей любви к стрелецкой вдове и жаловался на несчастную долю. Когда Разин велел Тимошке найти для себя гребцов, тот сразу подумал взять с собой Никитку.

– Собирайся, рыжий, поедем в Астрахань вместе со мной, со своею вдовой миловаться! – позвал Тимошка.

Никита поехал в Астрахань. Вначале он вместе с Тимошкой горел лишь одной мечтой: прийти в город и возмутить его самим, без всякого войска.

Мысль о стрелецкой вдове стала тревожить Никиту лишь после того, как они миновали Царицын, а с приближением к Астрахани Никита не мог уже от нее отвязаться. Марья по-прежнему овладела им.

Они пристали на кладбище у дьячка, у которого раньше скрывался Никита. Отсюда они решили пойти на поиск знакомцев.

Однако в первый же день Никита с утра пустился, прежде всех прочих дел, хоть взглянуть на свою стрельчиху. Он вернулся лишь к вечеру и был совсем убит горем: стрельчиха уж больше полгода сидела в тюрьме.

– Погоди, вот город возьмем – все тюрьмы разроем и стрельчиху твою найдем, – утешил Тимошка.

– Да нече искать. Видал я ее: истощала, бледна да грустна... Кнутом ее били...

– За что же?

– За винный торг, за корчемство! Эх, быть бы богату! – в горе воскликнул Никита.