Римския-Корсаков - Иосиф Кунин

При появлении пьесы в печати и на сцене критика не затруднила себя пониманием ее содержания и самобытной формы. Не заметили и того, что драматург, стремясь создать пьесу для народного театра, свободно применил в «Снегурочке» приемы масленичного представления, хороводных игр и обрядов, оставшихся от языческих времен. Островскому объяснили, что он отошел от жизненных тем из купеческого быта, прекрасно ему удавшихся в «Грозе», и что его сказка о девочке Снегурочке лишена правдоподобия. Не понял пьесу и Корсаков, впервые прочтя ее в 1873 году. «Царство берендеев мне показалось странным», — признавался он потом. Постижение пришло позже, зато захватило его целиком.

В туманный февральский день 1880 года, вернувшись после утомительных консерваторских занятий, он позволил себе раскрыть том сочинений Островского.

Конец зиме; пропели петухи,Весна-Красна спускается на землю…Отсторожил, — ныряй в дупло и спи!

Корсакова поразила сжатая энергия и картинность, с какой выразил писатель перелом от зимы к весне, сильный, на слух ощущаемый контраст мертвенного белого покрова снегов и веселого, суетливого движения птичьих стай. Он вдруг услышал журавлиные клики, звонкие трубы лебедей, приветливое кукование. Все шире стала развертываться перед ним упоительная панорама. Свеж и напевен был язык, сердечная любовь к берендеям одушевляла страницы «Снегурочки». Уже далеко-далеко за полночь, полный звуков и картин, он очнулся за столом, страшась выпустить из рук свое сокровище. Подобного потрясения он еще не знавал. Память о нем запала глубоко, как об одном из счастливейших мгновений жизни.

ВЕСЕННЯЯ СКАЗКА

Мотивы, темы, аккорды и их ходы стали возникать сами собой среди посторонних занятий. В толстой книге из нотной бумаги появились первые черновые наброски — хор во славу Ярилы, хор цветов, монолог Мизгиря. Еще не было самой Снегурки. В апреле, съездив в Москву продирижировать концертом в Большом театре, Николай Андреевич посетил Островского.

Нетрудно представить себе эту встречу. Двухэтажный, старого строения дом. Кабинет с массивным столом и прочными стульями. Рыжеватый, неторопливый хозяин. Композитор после первых же слов приветствия признается в намерении писать оперу на покорившую его «Снегурочку». Взгляд Островского теплеет. С музыкой Корсакова он почти не знаком, но его сборник русских народных песен, вышедший не так давно, знает и одобряет.

— Да отчего же и не попробовать? Мы с Чайковским раз пробовали, да ведь там совсем другая задача была. Откровенно скажу: в опере музыка сама себе барыня, а в драматическом спектакле — служанка. Мы тогда самое Снегурочку вовсе без музыки вывели, благо она по пьесе не поет, не пляшет. А вам, верно, тут колоратуры понадобятся?

— Возможно, Александр Николаевич, и понадобятся. Не зарекаюсь.

— Вот видите — колоратуры! Не потерять бы ей лицо… Мне, если уж на то пошло, о многом тогда думалось. Хотелось нашим берендеям не чужаков, а их самих на сцене показать и, главное, не в затрапезный, а в светлый, так сказать, воскресный час их бытия. Более того. Царь Берендей говорит — чай, читали?

В сердцах людей заметил я остуду.Исчезло в них служенье красоте,А видятся совсем иные страсти.И Бермята ему в ответ:Я горю пособить не вижу средств.

Шалишь, думаю, боярин. Есть средства: театр-то на что?! Ан вышло, что Бермята свое дело знал. Не прижилась «Снегурочка» на сцене. А впрочем — что ж! Не подумайте, что отговариваю. Музыка имеет в себе великую силу. Первый рад буду вашей удаче.

С этим благословением и поехал Корсаков в Стелёво. Уже в те годы его композиторская работа чаще всего приходилась на летние месяцы. Осенью и зимой возникали замыслы, накапливались наброски или же, наоборот, шла инструментовка уже написанного, доработка его, изготовление клавира. Появление первых зеленых листьев и побегов травы неизменно вызывало тоску по лесному и полевому приволью. Порой она достигала такой мучительной остроты, что, проходя улицами Петербурга, Корсаков отворачивался, чтобы не видеть зелени. Тяга к творчеству без отвлечений сливалась с огромной, все возраставшей любовью к природе, питавшей и поившей это творчество.

Стелёво не обмануло. «Приехав летом на дачу, — писал он Островскому несколько месяцев спустя, — я попробовал заняться прологом[12] и так увлекся «Снегурочкой», что вскоре принялся за музыку, и, сверх всякого ожиданья, к 23 июня пролог был уже совершенно готов… Затем я решил остановиться, но не вытерпел и принялся за дальнейшее сочиненье, и, представьте, к 15 августа вся пятиактная опера была готова в наброске. Скажу Вам, что никогда ничего не сочинял с таким увлечением, как эту оперу… Огромная и сложная вещь написана в два с половиной месяца…»

Сказалось не только редкое совпадение сюжета, языка и духа пьесы с глубокими потребностями художественной натуры композитора. Уже во время работы над сборником «Сто русских народных песен» в 1875–1877 годах его потянуло к самым древним, первозданным напевам. До этого они мало привлекали знатоков. В их выразительности было нечто строгое, исполненное достоинства и той высшей естественности, какую зовут благородством. Все эти закликания весны, русальные, купальские песни, зимние колядки и прощания с зимой были сложены людьми, которые не состояли в рабах ни у бога, ни у людей. Долгие века феодального гнета обрядовые песни жили в народе как смутная, но бесценная память об ином, справедливом порядке вещей. Была в них еще одна важная черта — гармоническое слияние поэзии и знания (потому что самое представление о неизменном круговороте времен года и полевых работ было своего рода художественной и философской концепцией). Труд еще не отделился, не отшнуровался от обряда, пляски, игры. Миф был формой мышления, сказка — не забавой только, а поэтическим выражением мечты.

На переломе от крепостнического строя к пореформенным порядкам давно уже подрытые временем устои крестьянского мировоззрения неудержимо разрушались. Но их роль для русского общества оказалась важной. Начиная с Пушкина и Глинки художественные сокровища, накопленные русским крестьянством, стали одним из мощных источников передового искусства. Наследие мировой гуманистической культуры плодотворно соединялось с древней культурной традицией восточнославянских хлебопашцев и звероловов. В этом процессе синтеза и претворения былых ценностей Римскому-Корсакову принадлежит выдающееся место. С того мига, когда он открыл для себя подлинное значение старинных обрядовых песен, дав им почетное положение в своем сборнике, он, в сущности, уже заложил прочную основу для своей дальнейшей художественной деятельности и прежде всего для «Снегурочки».