Миры Харлана Эллисона. Том 2. На пути к забвению - Харлан Эллисон

Между пятым и четвертым этажами он нажал на кнопку «стоп», и лифт остановился.

Бэт удивленно на него посмотрела, а он как ни в чем не бывало улыбнулся.

— Привет. Меня зовут Глисон, Рэй Глисон, я живу в семьсот четырнадцатой квартире.

Ей хотелось потребовать, чтобы он снова пустил лифт, спросить, по какому праву он выделывает подобные штуки, или объявить о том, что ему следует подумать о возможных последствиях. Она хотела сделать именно это. Но вдруг снова услышала безумный смех, звучавший прошлой ночью, и свой собственный голос, тоненький и неуверенный, совсем не такой, каким он был раньше:

— Бэт O'Нил, я живу в семьсот первой.

Ведь лифт был остановлен. И ей стало страшно. Но он стоял, прислонившись к стенке, прекрасно одетый молодой человек: блестящие, начищенные ботинки, аккуратно причесанные волосы, может быть, высушенные феном, да и вообще он разговаривал с ней так, словно они сидели за столиком роскошного ресторана.

— Вы только что въехали?

— Около двух месяцев назад.

— А где вы учились? В Беннингтоне?

— Да. Как вы догадались?

Он рассмеялся, очень мило:

— Я работаю редактором в религиозном издательстве; каждый год нам приходится сталкиваться с выпускницами Беннингтона, Сары Лоренс и Смита. Они появляются словно кузнечики, и все до одной готовы сотворить революцию в издательском деле.

— Ну и что в этом плохого? Вы говорите так, будто они вам не нравятся.

— Что вы, я их просто обожаю, они очаровательны. Все эти девушки думают, что умеют писать лучше, чем те авторы, которых мы печатаем. Я недавно познакомился с одной симпатичной крошкой, так вот мы разнесли в пух и прах три ее книги, а она взяла и переписала их заново, все три. Если я не ошибаюсь, сейчас она работает посудомойкой в каком-то баре.

Бэт промолчала. Если бы это был кто-нибудь другой, она обязательно навесила бы на него ярлык женоненавистника.

Но она вспомнила те страшные глаза. И лицо молодого человека казалось ужасно знакомым. Бэт нравилось с ним разговаривать; да и сам он показался ей весьма симпатичным.

— А какой город ближе всего расположен к Беннингтону?

— Олбани. Около шестидесяти миль.

— Сколько туда ехать?

— Из Беннингтона? Примерно полтора часа.

— Наверное, просто замечательно проехать по дорогам Вермонта, они такие красивые. У вас ввели совместное обучение, насколько мне известно. Ну и как, успешно?

— Не знаю.

— Не знаете?

— А я уже тогда заканчивала.

— И чем вы там занимались?

— Хореографией, специализировалась в записи мизансцен в балете.

— Если я не ошибаюсь, в Беннингтоне принято выбирать курсы. Вам ничего не навязывают, например, можно не изучать естественные науки, если вам не хочется. — И, не меняя тона, он вдруг сменил тему: — То, что произошло вчера, ужасно. Я видел вас в окне. Многие смотрели. Это было действительно ужасно.

Она тупо кивнула, страх вернулся.

— Если я правильно понял, его взяли. Какой-то придурок, никто даже не знает, почему он убил ее и зачем ворвался в бар. Это и вправду было кошмарное зрелище. Мне бы очень хотелось как-нибудь с вами поужинать, если вы свободны.

— С удовольствием.

— Может быть, в среду? Я знаю один симпатичный аргентинский ресторан. Надеюсь, он вам понравится.

— С удовольствием.

— Почему бы вам не нажать на кнопку, чтобы лифт снова поехал, — сказал он и улыбнулся.

Бэт так и сделала, не переставая задавать себе вопрос, зачем остановила лифт.

Во время третьего свидания они поссорились в первый раз.

На вечеринке, которую устраивал директор отдела телевизионной рекламы, живущий на девятом этаже их дома. Он только что закончил серию роликов для «Сезам-стрит» (буквы «П» — Подземный переход, «Т» — Туннель, «л» строчная — лодки, «м» строчная — машины; числа от одного до шести и от одного до двадцати; слова «светлый» и «темный»), поэтому отмечал свое расставание с иссушающей тоской мира рекламы (и семьюдесятью пятью тысячами долларов в год, которые приносила эта работа) и переход в милую его сердцу область программирования (который повлек за собой смену социального положения). Бэт никак не могла уловить, чему он радуется, а когда в дальнем углу кухни заговорила с ним об этом, его доводы показались ей несерьезными. Но он выглядел счастливым, а его подружка, длинноногая бывшая манекенщица из Филадельфии, то подходила к нему, то снова устремлялась к гостям. Она была похожа на изысканное подводное растение — касалась его волос, целовала в шею, шепотом произносила какие-то слова, в которых звучали гордость и скрытая сексуальность. Бэт чувствовала себя как-то странно, хотя обстановка на вечеринке была беззаботной и веселой.

Рэй сидел на ручке дивана в гостиной и соблазнял стюардессу по имени Луанна. Бэт в этом не сомневалась: он напустил на себя деланно равнодушный вид. Когда Рэй не собирался никого соблазнять, он был напряженным во всем, даже в мелочах. Она решила не обращать на него внимания и принялась бродить по квартире, потягивая джин с тоником.

По стенам были развешаны фотографии каких-то абстрактных фигур, вырезанные из календаря, напечатанного в Германии. Все в металлических рамках.

В столовой Бэт заметила огромную дверь, снятую с какого-то разрушенного здания — ее почистили, отполировали и покрыли лаком. Теперь дверь служила обеденным столом.

На стене над кроватью был прикреплен суставчатый кронштейн с вращающимся блестящим шаром на конце.

Бэт стояла в спальне и смотрела из окна на улицу; и вдруг поняла, что это одна из тех комнат, где сначала зажегся свет, а потом погас; одна из комнат, где находился молчаливый наблюдатель, видевший смерть Леоны Чиарелли.

Вернувшись в гостиную, Бэт огляделась по сторонам. За несколькими исключениями — стюардесса, пара молодоженов со второго этажа, биржевой маклер из Хэмфилла, — все гости этой вечеринки были свидетелями убийства.

— Я хочу уйти, — сказала она Рэю.

— О, неужели вам не весело? — спросила стюардесса, и на ее безукоризненном личике появилась насмешливая улыбка.

— Как все дамы из Беннингтона, — проговорил Рэй, отвечая за Бэт, — она получает самое большое удовольствие от того, что вовсе не получает никакого удовольствия. Это характерная черта людей, слишком серьезно относящихся к своему заднему проходу. Находясь в чужой квартире, она не может чистить пепельницы, поправлять туалетную бумагу, чтобы та не свисала, словно высунутый собачий язык, и, испытывая в связи с этим неприятное ощущение в заднем проходе, она просто не может здесь больше находиться. Ладно, Бэт, давай прощаться и пойдем домой. Прямая Кишка наносит очередной удар.