Моя двойная жизнь - Сара Бернар

Сесиль же с самым невинным видом помогала матери по хозяйству, украдкой поглядывая в нашу сторону.

Круговерть жизни внезапно разлучила меня с этими дорогими мне существами. И случай, сам по себе ничтожный, заставил меня покинуть монастырь раньше, чем того хотела моя мать.

Это случилось на праздник. У нас была двухчасовая перемена. Мы двигались цепочкой вдоль стены, окаймлявшей железнодорожную насыпь, и пели «De profundis»[11], ибо хоронили мою любимую ящерицу. За мной следовали около двадцати моих подружек. И вдруг к ногам нашим упал солдатский кивер.

— Что это?

— Солдатский кивер!

— Его бросили из-за стены!

— Да, да!

— Слышите… там кто-то спорит!

Мы сразу умолкли, и в наступившей тишине до нас донеслось:

— Ну и дурак же ты! Какая глупость! Это же ведь монастырь Гран-Шан! Как теперь достать мой кивер?

Затем наступило молчание, которое вскоре нарушили громкие крики испуганных ребятишек и разгневанных монахинь… Показался солдат и уселся верхом на стене.

В мгновение ока все мы отлетели метров на двадцать от стены, словно стая перепуганных воробьев, вспорхнувших, чтобы тут же сесть поодаль, любопытствуя, но держась настороже.

— Вы не видели моего кивера, барышни?.. — жалобно крикнул несчастный солдат.

— Нет-нет! — откликнулась я, пряча за спиной его головной убор.

— Нет-нет! — с громким хохотом вторили мне остальные девочки. Со всех сторон неслось это насмешливое, издевательское, дерзкое «нет-нет».

Мы продолжали отступать, подстегиваемые отчаянными призывами сестер, набросивших на лица покрывала и спрятавшихся за деревьями. От просторной спортивной площадки нас отделяло всего несколько метров.

Я опрометью бросилась вперед и, запыхавшись, мигом взобралась на широкий брус. Однако затащить туда деревянную лестницу, с помощью которой я так стремительно поднялась, мне не удалось. Тогда я сняла с крюков кольца, и лестница с грохотом упала, расколовшись.

Затем, выпрямившись во весь рост на брусе, я, словно одержимая, торжествующе закричала:

— Вот он, ваш кивер! Вам его не достать!

И, держа кивер высоко над головой, я разгуливала по брусу, до которого теперь уже никто не мог добраться, так как я подтянула вверх веревочную лестницу.

Сначала я хотела просто позабавиться, это была самая обычная шалость. Но все вокруг смеялись, с восторгом аплодировали мне; успех превзошел мои ожидания. Я потеряла голову. Меня уже ничто не в силах было остановить.

Разъярившись, молодой солдат спрыгнул со стены и бросился ко мне, расталкивая на своем пути девочек. Перепуганные сестры кинулись прочь, с отчаянием взывая о помощи.

Священник, настоятельница, отец Ларше — сбежались все. Солдат, помнится, ругался на чем свет стоит. И беднягу вполне можно понять.

Мать святая Софья приказывала мне снизу спуститься и отдать кивер. Солдат пытался добраться до меня через трапецию при помощи каната с узлами… Его тщетные усилия еще больше развеселили воспитанниц, которых хотели было удалить.

Наконец монастырская привратница ударила в набат, и через пять минут, решив, что начался пожар, к нам на помощь из казармы Сатори направили солдат.

Когда о случившемся рассказали возглавлявшему их офицеру, он отправил солдат обратно и попросил разрешения повидать настоятельницу. Его проводили к матери святой Софье. Он застал ее на спортивной площадке плачущей от стыда и своей беспомощности.

Солдату он тут же приказал вернуться в казарму. Тот повиновался, погрозив мне на прощанье кулаком. Но, подняв голову, не мог удержаться от смеха: его кивер все время сползал мне на глаза, с трудом держась на моих оттопыренных ушах.

Увидев, к чему привела моя шалость, я рассердилась и не на шутку разволновалась.

— Вот он, ваш кивер, ловите! — крикнула я и с силой швырнула его через стену, отделявшую спортивную площадку от кладбища.

— Ах ты, негодница! — пробормотал офицер. Затем, извинившись, попрощался с монахинями; отцу Ларше поручено было проводить его.

Что же касается меня, то я была похожа на лисицу, которой отрубили хвост. Спуститься вниз я отказалась.

— Нет, — говорила я, — когда все уйдут, тогда я только спущусь.

Наказаны были все классы.

Я осталась одна. Солнце скрылось. Кладбищенская тишина внушала мне ужас. Темные деревья представлялись то безутешными скорбными фигурами, то вдруг преображались и казались грозными призраками. Исходившая от леса влажность обволакивала меня, с каждой минутой все тяжелее давила мне на плечи.

Я ощущала себя всеми покинутой. И горько плакала. Я сердилась на себя, на солдата, на мать святую Софью, на воспитанниц, взбудораживших меня своим смехом, на офицера, который меня унизил, на монастырскую привратницу, которая не могла придумать ничего лучше, как ударить в набат.

Потом я решила спуститься вниз по веревочной лестнице, переброшенной мною через брус. Дрожа от страха при малейшем шорохе, напряженно прислушиваясь и все время оглядываясь по сторонам, я неуклюже принялась за дело, опасаясь каждый миг неловким движением снять кольцо с крюка. Наконец лестница тихонько развернулась и коснулась земли, я уже подняла было ногу, собираясь опустить ее на первую ступеньку, как вдруг лай Цезаря заставил меня в ужасе отпрянуть.

Он прибежал из лесу. И вид этой непонятной тени наверху не предвещал, по мнению славного Цезаря, ничего хорошего; он застыл в ожидании у массивных деревянных подпорок.

— Как же так, Цезарь, мы не узнаем свою подружку? — произнесла я сладчайшим голосом.

Он заворчал…

— Фу! Как не стыдно, Цезарь!.. Ай-ай-ай! Ворчать на свою подружку, что за скверный пес! — перешла я на более резкий тон.

Он зарычал…

Я не на шутку испугалась!.. Поднявшись обратно, я присела на балку. Цезарь улегся внизу, у самого спуска; хвост торчком, уши на макушке, ощетиня шерсть, он глухо ворчал.

Я призывала на помощь Пресвятую Деву. Горячо молилась. Клялась каждый день по три раза повторять «Богородице, дева, радуйся», «Верую» и еще дополнительно «Отче наш». Затем, немного успокоившись, я опять заговорила смиренным голосом:

— Цезарь!.. Мой милый Цезарь!.. Прекрасный Цезарь!.. Неужели не узнаешь?.. Ведь я — архангел Рафаил!..

Да, как бы не так! Цезарь не мог взять в толк, зачем я сижу одна в такой поздний час в саду, на брусе. Почему не иду в столовую?

Бедняжка Цезарь ворчал. А я и в самом деле проголодалась. Все это стало казаться мне несправедливым.

Конечно, я была виновата, зачем мне понадобилось брать кивер? Но ведь солдат первый начал. Зачем он забросил к нам свой кивер? Воображение мое разыгралось, мне уже мерещился мученический конец: меня оставили на съедение псу. К тому же я боялась покойников, а кладбище было у меня за спиной. И ведь все прекрасно знали, что я боюсь. Да и грудь у меня слабая, но меня никто не пожалел, бросили здесь одну, беззащитную, на холоде. Вспоминала я и о матери святой Софье, которая разлюбила меня и так жестоко покинула.