Адмирал Колчак, верховный правитель России - Павел Зырянов

О том, как проводила досуг команда, можно было судить по доносившимся из кубрика звукам гармоники или напевам под гитару.

По праздникам на нижней палубе с утра совершалось богослужение. Матросы пели молитвы. Колчак, за священника, читал Евангелие. Видимо, не случайно именно на него были возложены эти обязанности. В дальнейшем, во время зимовки, если Колчак находился в отъезде, за священника был матрос Толстов.[97]

«Наш гидрограф Колчак – прекрасный специалист, преданный интересам экспедиции, – писал Толль. – Руководство драгированием он также взял на себя. Бируля тоже прекрасный работник, кроме того, он располагает к себе благородством своего характера».[98]

Первую гидролого-зоологическую станцию Колчак и Бируля провели на следующий день после выхода из Екатерининской гавани.

Застопорена машина, судно останавливается. Колчак опускает в воду термометры. Берёт пробу воды с разных глубин. Боцман Бегичев заводит над морем стрелу с тяжёлой драгой. Корабль делает тихий ход назад, невидимая под водой драга волочится по дну. Потом боцман умело подхватывает её, поднимает и опускает на палубу. В драге копошатся обитатели морских глубин. Жидкая грязь растекается по палубе. Вокруг драги собирается чуть ли не вся команда, с интересом разглядывая морских тараканов и прочую нечисть.[99]

Бегичев оказался отличным помощником при драгировании. Между ним и Колчаком возникла даже взаимная симпатия, тем более что они были одногодки. Тянулся к Колчаку и матрос Железников, который в дальнейшем стал постоянным его спутником при топографических работах.

И всё же при проведении станций Колчак всегда испытывал такое чувство, будто по его вине задерживается судно. Коломейцев смотрел на эти занятия с плохо скрываемым недовольством. Просить его в такие минуты о какой-то помощи было делом бесполезным и неприятным.[100]

Сделать топографическую съёмку побережья, измерить глубину – это Коломейцев понимал и делал. Но извлечение с морского дна разных тварей с задержкой судна и с грязью на палубе – это в его глазах, как видно, представлялось надуманной затеей, выдаваемой за науку.

Несколько дней «Заря» шла по спокойному морю при слабом ветре. Но при подходе к острову Колгуеву задул свежий норд-ост и пошла волна. Время от времени палубу заливало водой, собаки принимали солёный душ. Толль относился к качке спокойно, а Бируля, Зеберг и доктор страдали от морской болезни. 22 июля «Заря» прошла мимо северной оконечности Колгуева. В разрывах тумана были видны глинисто-песчаные обрывы его берегов. Кое-где лежал снег. Желтовато-синие тёплые струи Гольфстрима постепенно исчезали, уходя вглубь. Морская вода становилась мутной и зелёной – чувствовалась близость Печоры.

Рано утром 25 июля на горизонте обрисовались невысокие обрывистые берега острова Вайгач. На ровной, как зеркало, поверхности моря остановилось, как бы в нерешительности, несколько льдин. Но Югорский Шар был свободен. Толль и Коломейцев разглядели с капитанского мостика мыс Гребень, у которого была назначена встреча с угольной шхуной. Никакой шхуны там не было.[101]

«Заря» обогнула мыс и остановилась в соседней бухте. Здесь же стоял пароход «Пахтусов», на котором полковник А. И. Вилькицкий по заданию Главного гидрографического управления производил обследование побережья Ледовитого океана и устья Печоры. Руководители двух экспедиций обменялись визитами. На «Пахтусове» лишнего угля не оказалось.

Ещё на подходе к Югорскому Шару Толль решил не ждать шхуну. Он горел желанием как можно скорее обогнуть мыс Челюскин – крайнюю северную точку Евразийского материка. Это дало бы возможность зазимовать на восточном Таймыре – в самой неизученной области на всём протяжении Северного морского пути. Если бы мыс Челюскин до конца навигации миновать не удалось, пришлось бы зимовать на западном Таймыре, гораздо более обследованном.

Обстановка в Югорском Шаре ещё более укрепила начальника экспедиции в принятом решении. Насколько мог видеть глаз, пролив был свободен от льда. Коломейцев, как отмечено в «полярной записке» Колчака, был обеспокоен неполным запасом угля. Но там же говорится, что ни Толль, ни Коломейцев «не хотели терять времени и хорошей погоды, чтобы пройти Югорский Шар»: «Вперёд на всех парах!» «Предполагаю, что Карское море свободно!» – писал в дневнике Толль.

Каково было в тот момент мнение Колчака, остаётся неясным. Через год в своей записке он с неудовольствием отметил: «…Мы вечно куда-то торопились, как на пожар…»[102]

В тот же день, 25 июля, «Заря» снялась с якоря и вошла в Карское море.

Толль имел склонность к рискованным решениям. Иногда ему каким-то чудом везло. Но чаще, по крайней мере в этой его последней экспедиции, одно такое решение впоследствии цеплялось за другое, и все вместе они вели экспедицию к трагическому исходу.

Вечером пал туман, но Колчак, стоявший на вахте, разглядел впереди широкую светлую полосу. Каждый полярный навигатор знал эту примету. И действительно, вскоре появились поля разбитого льда, среди которых в тумане трудно было маневрировать. На следующий день судно попало в ледовую западню, из которой нескоро выбралось.

Коломейцев, вложивший в обустройство корабля много сил, писал, что «Заря» показала себя как отличное судно, послушное рулю, обладающее хорошей поворотливостью и малой инерцией. При угрозе столкновения с льдиной можно было с полного хода сразу дать задний.[103]

Но «Заря» не была ледоколом. Поля однолетнего льда она крошила и раскалывала с ходу. Но натыкаясь на многолетний массив, судно сотрясалось всем корпусом, а на льдине оставалось только грязное пятно от форштевня. (Форштевень – брус, составляющий продолжение киля в носовой части.)

Стали действовать осторожнее, отклоняясь на юг и обходя ледяные поля. Издалека были видны пологие холмы полуострова Ямал. 30 июля на горизонте показался остров Кузькин, на восточном берегу которого находится бухта Диксона, названная по имени коммерсанта, финансировавшего экспедицию Норденшельда. (В дальнейшем, когда на острове развился порт, к нему перешло название гавани, а первоначальное название острова было забыто.) На Диксоне решено было остановиться, чтобы почистить котёл и дать отдых команде.[104]

Когда бросали якорь, кто-то вдруг крикнул: «Медведи! Белые медведи на берегу!» Они отчётливо выделялись желтовато-белыми пятнами на тёмном фоне скал. «Три медведя! Четыре! Пять!» – досчитав до пяти, доктор Вальтер, заядлый охотник, бросился в каюту за ружьём.