Адъютант Бонапарта - Мариан Брандыс

В этом лихорадочном водовороте обязанностей штабного адъюнкта Юзеф занимается еще и польскими делами. Уже в июле 1796 года парижская Депутация [Парижская Депутация, возглавляемая левыми руководителями восстания Костюшки - священником Франтишеком Дмоховским, генералом Габриэлем Ташицким и генералом Дионисием Мневски.м, - являлась тогда официальным представительством польской эмиграции. - Прим. автора.] обращается к своему представителю в Константинополе, князю Михалу Клеофасу Огиньскому, поручая ему завязать корреспонденцию с Сулковским и склонить через него Бонапарта к участию в польских делах.

В соответствии с поручением Огиньский связался с Сулковским и в августе получил от него ответ с французским офицером, следующим из Италии в Персию через Константинополь. Содержание этого ответа князь Михал Клеофас приводит в своих воспоминаниях: "...Он дал мне понять, что ему не очень удобно говорить о польских делах с Бонапартом в ту минуту, когда этот генерал занят военными действиями в Италии; но он советовал мне написать генералу письмо от имени моих соотечественников и уверял меня, что оно будет принято благосклонно. Далее он ручался мне, что, если бы мы могли заинтересовать генерала Бонапарта, наши надежды на освобождение Польши обрели бы почву, так как этот генерал пользуется огромным доверием французов ине преминет рано или поздно стать во главе правительств а".

Последняя фраза служит великолепным свидетельством проницательности молодого адъюнкта. Ведь он написал ее за три года до переворота 18 брюмера. Итак, запомним, что еще ранней осенью 1796 года Сулковский был уверен, что главнокомандующий Итальянской армией когда-нибудь станет во главе французского правительства. И это объясняет, почему он так крепко держался за Наполеона до самой смерти.

Огиньский отличался от Сулковского политическими взглядами, но уважал его патриотизм, что и доказал в записках: "Этот молодой человек сочетал ученость и личную отвагу, полную самоотверженность ради дела свободы и все чувства доброго поляка". Огиньский незамедлительно воспользовался его советом и написал мемориал Бонапарту. С пафосом, наивно, в сугубо польском духе. Прежде всего он взывал к чувствам генерала:

...Твое сердце, которое успехи не сделали глухим к стенаниям страдающего человечества, несомненно, обливается кровью при одном представлении о стольких несчастных существах, которые еще ждут своего освобождения руками Франции... Пятнадцать миллионов поляков, некогда независимых, а ныне являющихся жертвами насилия и обстоятельств, обращают свой взгляд на Тебя. Они хотели бы разрушить преграду, отделяющую их от Тебя, дабы делить с Тобой опасности, дабы увенчать Тебя новыми лаврами и прибавить ко всем титулам, кои Ты уже заслужил, звание отца угнетенных!

Впоследствии, в 1813 году, князь Михал Клеофас усиленно оправдывался в "республиканском и эмфатическом стиле этого письма", но тогда наверняка выражал свои искренние чувства.

Сразу же после написания мемориал был послан с дипломатической почтой французского посольства в Константинополе в штаб-квартиру Бонапарта.

В результате стараний Сулковского Наполеон прочитал мемориал в его присутствии. Утром 15 сентября - за несколько часов до сражения под Сан-Джорджио - штабной адъюнкт торопливо набросал письмо к Огиньскому, сообщая ему ответ Бонапарта.

Генерал, прочитав письмо, с минуту раздумывал, после чего сказал: "Что я могу ответить? Что я могу обещать? Напиши своему земляку, что я люблю поляков и высоко ценю их, что раздел Польши является несправедливостью, с которой я не могу смириться, что после окончания войны в Италии двинусь сам во главе французов, чтобы заставить московитов восстановить Польшу. Но скажи ему также, что поляки не должны уповать на чужеземную помощь... Все красивые слова, которые им будут говорить, не приведут ни к какой цели. Я знаю язык дипломатии... Народ, попранный своими соседями, может освободиться только с оружием в руках".

Огиньский, приводя этот ответ в своих записках, снабжает его горьким комментарием: "Я питал доверие к генералу Бонапарту, командующему в Италии французами и поляками и сражающемуся только за свободу и независимость народов. Мой энтузиазм, а в особенности надежда, что я найду в нем защитника польского дела, уменьшились, когда он объявил себя пожизненным консулом, и совсем оставили меня, когда он объявил себя императором французов", (Как знать, может быть, именно переворот 18 брюмера повлиял на то, что опера "Зелие и Валькур" не была никогда закончена?)

В тот же день, когда Сулковский информировал Огиньского об ответе генерала, в карьере скромного штабного адъюнкта произошел решительный перелом в лучшую сторону.

Спустя несколько часов после отсылки письма он очутился в огне сражения и блистательным подвигом покорил сердце Бонапарта. Это была наметка польской Сомосьерры, пока что в довольно скромных размерах.

Сулковский добровольцем во главе двухсот шестидесяти гренадеров взял лихим штурмом батарею Сан-Джорджио, которая считалась неприступной.

Наполеон был очевидцем этого подвига и, вероятно, тогда и изменил свое отношение к Сулковскому. Он перестал считать подозрительного "франтика" из Парижа политическим осведомителем, а признал в нем бесстрашного солдата. После Сан-Джорджио он похвалил его в рапорте Директории и начал им интересоваться. Спустя шесть недель ему попало в руки боевое донесение Сулковского начальнику штаба. Командующий убедился, что бесстрашный покоритель Сан-Джорджио является и необычайно способным штабистом. Этого было достаточно.

27 октября 1796 года начальник штаба Бертье подписал в Вероне приказ следующего содержания:

"Приказываю гражданам капитану Сулковскому... и капитану артиллерии Дюроку незамедлительно явиться к главнокомандующему для временного исполнения обязанностей личных адъютантов (aide de camp) до утверждения их в этой должности Директорией".

Aide de camp, личный адъютант, или, как тогда говорили, обозный адъютант, - это уже было что-то. Личная свита Бонапарта являлась настоящим питомником будущих полководцев, маршалов, герцогов и даже королей.

Для примера приведу имена нескольких тогдашних товарищей Сулковского, указывая в скобках их позднейшие звания: Дюрок (герцог Фриульский, обер-гофмаршал), Жюно (дивизионный генерал, герцог д'Абрантес), Мармон (маршал Франции, герцог Рагузский), Леклерк (командующий экспедицией на Сан-Доминго), Евгений де Богарне (герцог, вице-король Италии), Луи Бонапарт (голландский король), Лавалетт (министр почт, граф империи, член Государственного совета).

Возложив на левое плечо бело-красную ленту - знак личности адъютанта главнокомандующего, - Юзеф мог уже смело сказать, что его фантастические мечтания, которые он рисовал себе три года назад, начинают приобретать реальные очертания. Он очутился в главном диспозиционном пункте воины. При тогдашнем отсутствии специализации личные адъютанты Бонапарта вникали во все тайники штабной работы. Они знали почти так же хорошо, как и главнокомандующий, состояние и положение как собственных, так и вражеских войск. Самое позднее в канун сражения их информировали о всех мелких подробностях готовящейся стратегической операции, так что потом, пересекая много раз поле боя, они могли контролировать ее ход. Но самое важное то, что они находились в постоянном контакте с величайшим военным гением своего времени. Это была идеальная школа для молодого офицера, который в будущем сам намеревался командовать армией.

Итак, Сулковский учился в Италии воевать. Учился он самозабвенно, жадно. Это лучше всего видно по его письмам Малишевскому в Париж. Только в двух первых можно найти эпизоды личного характера, остальная корреспонденция напоминает выписки из учебников по военной стратегии и тактике. Просто поразительно, что молодой человек с несомненным литературным талантом, одаренный удивительной наблюдательностью и отличным чувством юмора, не приводит в личных письмах к приятелю ни одного анекдота из солдатской жизни, ни одной человеческой характеристики, что его абсолютно не интересуют штабные сплетни, любовные похождения товарищей, их личные боевые успехи, что он остается слепым и глухим к яркому фону, которому уделяют столько внимания другие военные хронисты.

Сулковского интересует только война. С эпическим размахом и со скрупулезностью ученого он рисует картины огромных стратегических операций, раскрывает механизм успехов и поражений, объясняет смысл отдельных французских и австрийских маневров. Со страстью солдата-революционера он характеризует социально-политическую структуру итальянских крошечных государств, на территории которых проходит кампания. Его письма - это военный учебник, но учебник "высшего класса", для кандидатов в командующие армиями.

Сулковский учился воевать, разрабатывая с начальником штаба Бертье оперативные планы, выезжая на рекогносцировку, читая донесения линейных адъютантов и слушая болтовню солдат на биваках. Но прежде всего учился на полях сражений рядом с Бонапартом. Там он "вглядывался в громы" полководца и "циркулем проверял их мощь и воздействие". Он сопровождал командующего во всех сражениях и почти в каждом из них какимто образом отличался. Он угадывал мысли генерала, опережал его приказы, старался быть незаменимым. Один из адъютантов Бонапарта, Лавалетт, который прибыл в штаб Итальянской армии спустя некоторое время после Сулковского, уделяет ему много места в своих ."Воспоминаниях". Француз поражается храбростью польского коллеги на полях сражений, его "необычайным сочетанием смелости и хладнокровия", восхищается его глубокими, всесторонними знаниями, сильным умом и ярким воображением. Он превозносит его верную дружбу, рыцарскую честь и безупречное чувство долга. По мнению Лавалетта, которого трудно в данном случае подозревать в пристрастии, Сулковский выгодно отличался не только "от того же Жюно" (будущий герцог д'Абрантес, видимо, не пользовался признанием товарищей), но и от всех остальных адъютантов командующего.