Мы всякую жалость оставим в бою… - Александр Авраменко

По-моему я вижу изумленное лицо нашего милейшего доктора, но это уже не важно. В полк, скорее в полк, скорее домой…

При отражении контратаки бэйпинской группировки мой полк почти не понес потерь. Из 87 танков безвозвратно потеряны только четыре «бэтэшки», причем три сгорели во время артналета японцев. Еще пять машин имеют мелкие повреждения, которые, хотя и ослабляют боеспособность, но не мешают вести бой. И главное: прибыло пополнение. Если командование не шутит, то наш полк получает целый десяток новых «тридцаток» и двадцать три «бэтэшки». Еще немного, еще чуть-чуть, и полк вообще дойдет до списочного состава. Плюс к танкам прибыло двенадцать экипажей. Значит, Бэйпин все-таки берем.

О-па! А это что за машины? Да нет, не может быть! Т-46, новенькие, с толстенной броней. 6 см — это вам не семечки. Откуда дровишки? Оч-чень любопытно! Численность — до батальона, это кого же так облагодетельствовали? А, вон это кто, соседи, «Атаман Платов». На броне первого танка сидит соратник Куманин. Свесил ноги с башни, и покуривает. Заметив нас, он машет рукой, и что-то кричит в шлемофон, болтающийся у него на шее. Головной танк останавливается и, следом за ним встает колонна. Я хлопаю по плечу водителя: тормози.

Куманин соскочил с брони, и, широко шагая, приближается к нам. Вылезаю из машины и делаю пару шагов на встречу. Он налетает на меня, хватает в медвежьи объятия и радостно вопит:

— Ну, а нам сказали, что в госпитале, что состояние тяжелое, что теперь и вернешься не скоро… — он останавливается на полуслове и внимательно смотрит на меня.

— Слушай, Всеволод, а ты вообще-то, здоров?

Мы с Куманиным давно уже знакомы, и поэтому называем друг-друга по имени. Я молча киваю головой, и говорю ему:

— Да здоров, здоров Григорий.

— Только у врачей другое мнение, — смеется Корсаков.

Куманин понимающе кивает головой, и показывает рукой назад:

— Видал красавцев? — он гордо задирает подбородок, — Во машинки! Броня — о! — поднятый вверх большой палец. — Пушка — о! Стабилизирована в вертикали! Движок — о! Почти как у твоих «тридцаток», только лучше…

— Башня — о! — смеюсь я и показываю на широченные плечи Куманина, — Тебе как раз впору.

— Ну, тесновато, конечно, но нам что, нам не привыкать. Вон в «тридцать восьмом»: сидишь, весь скукожишься, а ничего! Притерпишься и даже удобно.

— То-то ты, видать, от удобства на башню вылез, — я улыбаюсь и хлопаю его по плечу, — ну, ну, не обижайся, Григорий! Ты мне лучше вот что скажи: командование нас разделять не надумало?

— Нет, — он встревожено смотрит на меня, — а с чего ты это взял?

— А с того, Григорий, что у моих коробочек скорость под шестьдесят верст, а твое пополнение еле-еле тридцать км/ч по хорошей дороге даст. Вот и думай, как нам с тобой вместе воевать, если даже ездить вместе получится весьма посредственно.

Куманин молчит. Если честно, то соратник отличается, как бы это сказать помягче, некоторой… м-м… недостаточностью живости ума. Видимо, такая мысль, как сравнить скоростные характеристики танков разных моделей просто не приходила в его красивую чернокудрую голову. И теперь он молча обдумывает и переваривает новую информацию. Мы с Корсаковым тоже молчим. Прибытие новых машин и пополнения может означать только одно: корпусная группа снова разворачивается до механизированного корпуса.

Куманин чешет в затылке. Похоже, я его основательно озадачил. Но потом лицо его снова приобретает беззаботное выражение, и он, махнув рукой, произносит:

— Что толку думать и гадать, соратники. Наше дело стрелять да помирать, а в кого и за что, господин полковник знает. Разделят — значит разделят, не разделят — значит не разделят. Все одно встретимся.

Он, нахлобучив шлемофон, быстро козыряет и бежит к своему танку. Я смотрю ему вслед. Хороший человек, донской казак Гриша Куманин, солдат смелый, друг надежный, вот только кто ему батальон доверил, до сих пор понять не могу! Прости, Господи, ему ж и рота — многовато будет…

…До расположения полка мы добираемся без приключений. Офицеры радостно приветствуют мое возвращение и сразу вываливают на меня ворох новостей. Во-первых, двадцать два БТ-7 из состава пополнения — с дизельными двигателями, и теперь стоит вопрос о заправках; во-вторых, четыре «тридцатки» пришли с некомплектными радиостанциями, в-третьих, дивизионные гэсээмщики окончательно озверели, и вместо трансмиссионного масла во второй батальон выдали какой-то подозрительный автол, «а на нем, господин подполковник, танки ходить не могут, даю Вам слово чести!»; в-четвертых… и так далее, до бесконечности. В общем, соратники бесконечно довольны, что появился командир, на которого можно переложить все свои заботы и проблемы. На лицах офицеров светится счастье маленьких сироток, которых нежданно-негаданно отыскали родители. Ладно, сейчас будем разбираться.

К следующему утру я более или менее вхожу в курс дела. Я успеваю наорать на начтыла нашей дивизии, вдрызг разругаться с рембатом, связаться с генерал-майором Анненковым, наябедничать ему на самоуправство «горючников», обменять масло, погрызться с командиром Партизанского конвойного и выдрать из него дизельное топливо: в конце-концов мне наплевать, на каком топливе поедут его «Фиаты»; получить тройной боекомплект снарядов и патронов и еще много чего. У меня сел голос от бесконечного ора и только то, что я еще не слишком хорошо слышу, сберегло мою нежную и ранимую душу от большинства тех эпитетов, сравнений и экскурсов в историю анатомии и физиологии, которыми меня одаривали соратники. Зато теперь у меня все в норме. И у полка — тоже. Теперь можно подумать и об отдыхе…

К сожалению, о нем удается только подумать. Только я откидываюсь на спинку походного стула и закрываю глаза в предвкушении первого глотка крепкого чая, щедро сдобренного ромом, как оживает главный мучитель и палач всех офицеров — полевой телефон, который голосом адъютанта дивизии сообщает, что меня ждут в штабе. Срочно.

Срочно — так срочно. Я вызываю ЛБ-62, и отправляюсь в штаб дивизии под защитой выксунской брони и крупнокалиберного пулемета. Согласно последнему приказу соратника Малиновского, перемещение штаб-офицеров по освобожденной территории Великой Монголии без охраны строжайше запрещено. В ЛБ немного тесновато, но куда просторнее, чем в стареньком БА-20 или немецком «Хорьхе». Пожалуй, только редкий в войсках «Фиат-Ансальдо» по удобству для экипажа превосходит ЛБ, зато здорово отстает в проходимости, да и в вооружении. ЛБ полноприводной, чем мы и пользуемся, лихо свернув с дороги и заскакав по полям, срезая крюк в добрых десять верст.

К штабу мы подлетаем лихо, подняв тучи грязных брызг. А еще говорят, что наши, русские дороги плохи. Взгляните на китайские дороги, и вы легко поймете, что это еще хуже, нежели у нас дома. Говорят, что в Европе дорога — это мощеный путь из одного места к другому, а в России дорога — это место, где деревья растут не так густо. Что ж, дороги в Китае — это просто направление из одного места в другое. Причем с бесконечным количеством луж, ухаб, колдобин и вечных подъемов без всякого намека на спуски. А мосты, Боже мой, что за мосты! Любой китайский мост — это реквизит бродячего акробата. Может где-то есть и хорошие китайские дороги, только я что-то их пока не видел, кроме тех, которые ударными темпами строят вставшие на путь исправления военнопленные.

К моему большому счастью броневичок остановился так, что можно выйти, благополучно минуя лужи. Придерживая рукой полевую сумку, я скачу мартовским зайцем через заполненные бурой ледяной водой впадины.

Генерал-майор Анненков уже ждет. Судя по его лицу, ничего хорошего меня не ожидает. Так и есть: пришла расплата за мое бегство из-под опеки медперсонала. Вот только я уже не первый год в армии и точно знаю, что каждый поступок должен иметь оправдание. Лучше — в письменном виде, ибо чем больше бумаг, тем чище, гхм… ладно, думаю, что это все знают. И не только в армии.

Дождавшись паузы в страстном монологе отца-командира, поименовавшего меня «безответственным мальчишкой» и «закоренелым нарушителем дисциплины», я выкладываю на стол свой «туз из рукава» — медицинское заключение нашего дивизионного медика. Военврач первого ранга Владимир Семенович Раевский — личность уникальная. Свою войну на Дальнем востоке он начал еще в 1904 году, в Русско-японскую. Потом принимал участие в Великой войне и в кампании 1923 года. И вот теперь постаревший, но не утративший боевого духа ветеран снова в строю. Он не боится ни Бога, ни черта, ни начальства. Когда я пришел просить у него медицинское заключение, он сперва крепко выбранил меня по отечески, а потом, подумав, сказал, что, разумеется, полноценным бойцом меня не назовешь, но, с другой стороны, меня все равно в госпитале не удержишь, так что он со спокойным сердцем выдает мне справку о годности к строю. И готов отстаивать свое мнение на любом консилиуме.