В ПРАЗДНИК ЦВЕТУЩЕЙ ВИШНИ - Юрий Корольков

После февральского мятежа на пост председателя Тайного совета указом императора был назначен фашиствующий барон Хиранума, которого военным не удалось сделать премьер-министром. Обсуждение договора с Германией перешло в его руки. Не вызывало никаких сомнений, что Тайный совет договор утвердит.

Секретарь был столь любезен, что познакомил Одзаки с рекомендацией кабинета, направленной председателю Тайного совета.

«В результате японо-германских переговоров, – говорилось в послании, – оба правительства пришли к пониманию того, что при подписании пакта должен быть включен специальный пункт для координации вышеуказанных действий».

Фраза в послании председателю Тайного совета была сформулирована туманно, и чувствовалось, что за этим туманом что-то скрывается.

– Узнаю твой осторожный стиль! – рассмеялся Одзаки. – Не лучше ли сказать прямо, что это значит.

– О нет, – возразил секретарь. – Дипломатам язык дан, чтобы скрывать мысли. Послания преследуют ту же цель. Об этом специальном пункте нельзя говорить нигде и никогда... Никогда!.. – повторил секретарь правительственного кабинета и назидательно поднял палец.

Секретарь кабинета имел в виду секретное дополнение к пакту, направленное непосредственно против Советского Союза.

Через несколько дней после дружеского разговора секретаря правительственного кабинета Кадзами с журналистом Одзаки в японское министерство иностранных дел приехал советский посол Сметанин. Он обратился к Арита с вопросом: верны ли слухи о предстоящем японо-германском политическом договоре? Арита был дипломатически вежлив, сдержан, но все же вынужден был признать, что действительно подобный договор обсуждается, но направлен против Коминтерна и никак не повлияет на отношения Японии с Советским Союзом.

– Вам не следует беспокоиться, господин посол, – добавил Арита. – Мы хотим только защитить наши страны от коммунистической пропаганды. Я буду до конца откровенен с вами – у нас существуют идейные разногласия, как вы сами мне говорили, между капитализмом и коммунизмом. Это теоретический спор и не имеет никакого значения в отношениях между нашими странами. Надеюсь, мы скоро подпишем конвенцию о рыбной ловле... Поверьте мне, я не стал бы скрывать от вас, если бы договор с Германией имел какие-то другие цели...

Арита вежливо втянул воздух сквозь зубы и мило улыбнулся с таким искренним выражением лица, что вряд ли кто-нибудь мог подумать, будто у министра может быть иное мнение. А между тем в его сейфе, здесь, рядом с письменным столом, за которым шел разговор, лежало письмо от Сиратори, с которым Арита был совершенно согласен, – ссылка на Коминтерн – только хитрая политическая игра.

Арита всегда любил вспоминать пословицу: «Не спеши верить тому, что говорят». Но сейчас он хотел, чтобы советский посол Сметанин ему поверил. Он только никак не мог понять, откуда советский посол узнал о предстоящем договоре.

Не прошло и двух суток после этого разговора, когда на заседании Тайного совета Арита сказал, низко поклонившись императору Хирохито: «Нам предстоит подписание рыболовной конвенции с Россией, и поэтому газетам запретили сообщать об антикоминтерновском пакте. Очень жаль, что эта тайна обнаружилась раньше времени».

Советское правительство отказалось подписать конвенцию о рыболовстве в прибрежных советских водах на Дальнем Востоке.

А 25 ноября 1936 года в Берлине подписали антикоминтерновский пакт. Предварительно в печати о нем ничего не сообщалось, но Бранко Вукелич позаботился, чтобы слухи о пакте распространились сначала в Америке, потом в Европе... Но в Москве знали об этом из других источников. Этим источником был Рихард Зорге.

Московский Центр был информирован еще перед тем, как на заседании императорского Тайного совета председатель Хиранума поставил на голосование: одобряется ли пакт с Германией – и все члены совета, в знак согласия, поднялись со своих мест. В тот день японское министерство иностранных дел клятвенно заявило, что пакт направлен только против Коминтерна, но не против Советского Союза. Однако для Москвы секретное приложение к пакту уже не было тайной.

Советский министр иностранных дел Литвинов, выступая на съезде Советов всего лишь через три дня после подписания пакта, мог уверенно говорить:

«Люди сведущие отказываются верить, что для составления опубликованных двух куцых статей японо-германского соглашения необходимо было вести переговоры в течение пятнадцати месяцев, что вести эти переговоры надо было поручить обязательно с японской стороны военному генералу, а с германской – сверхдипломату и что эти переговоры должны были вестись в обстановке чрезвычайной секретности, втайне даже от германской и японской официальной дипломатии».

И еще одно событие произошло в те дни: вблизи Владивостока на озере Ханко несколько сот японских солдат нарушили советскую границу.

Германо-японский «антикоминтерновский пакт» вступал в силу.

Политическая обстановка в мире все больше накалялась. Точно в кратере громадного, оживающего вулкана, жидкая лава угрожающих событий то набухала, готовая перехлестнуть через край, то оседала, продолжая бурлить в глубинах кратера, и поднималась вновь, способная вот-вот вырваться из скалистого огнеупорного тигля и устремиться вниз по крутым склонам вулкана...

Год тысяча девятьсот тридцать шестой был годом непрестанных глубинных взрывов, неощутимых в достаточной мере на земной поверхности, и требовалась внимательная сейсмическая служба, способная предвосхитить события, предостеречь благодушных, которым казалось, что мир стоит незыблемо, нерушимо. Сернистые газы, сопровождающие подземные взрывы, уже вырывались на поверхность планеты, отравляя атмосферу земли.

Германский фашизм накапливал силы, рядовых немцев уговаривали ограничить потребление сливочного масла, утверждая, что для народа пушки куда важнее. В подтверждение Гитлер оккупировал Рейнскую область – без пушек ему не вернуть бы западно-германские земли. Пушки даже не стреляли, их просто везли на платформах. А что будет, когда они заговорят?! Немецкие обыватели почесывали затылки: может, верно, проживем и без масла, за нас ведь думает фюрер...

Муссолини, продолжая войну в Абиссинии, захватил эфиопскую столицу Аддис-Абебу, и Лига наций, признав право сильного, отказалась от дальнейших санкций в отношении фашистской Италии.

Комиссия Литтона, изучавшая мукденский инцидент, приказала долго жить. Ее доклад положили в архив все той же Лиги наций. Дипломатический протест против японской агрессии выразили только лишь тем, что не поехали провожать на вокзал коротконогого Мацуока в высоком цилиндре, когда тот покинул ассамблею Лиги наций и возвращался домой.

Иным казалось, что ликвидация февральского мятежа в Токио была победой антимилитаристских сил, но через месяц премьер Хирота запретил первомайскую демонстрацию в Японии, а новый министр финансов – президент национального промышленного банка Баба-сэнсей – подготовил и утвердил государственный бюджет неслыханного напряжения. Он увеличил в полтора раза ассигнования на военные расходы. Экономика страны переходила на военные рельсы. Министра финансов уважительно называли сэнсэй – учитель. Он изрекал: «Наша экономика может произносить весомые слова только при условии, если промышленники будут опираться на военные силы». Учитель Баба провозглашал союз монополий и генералов.

В разгар лета мадридское радио передало сводку погоды: «Над всей Испанией голубое небо». Но политический горизонт был далеко не безоблачен. Голос кукушки – позывные мадридской радиостанции – и фраза о голубом небе послужили сигналом к восстанию генерала Франко против Испанской демократической республики, восстанию, поддержанному германским фашизмом.

Казалось, для японской военщины международная обстановка складывается благоприятно. Долгие споры о направлении государственной политики, нерешительность «рыхлых», как называли тогда сторонников умеренных действий, постепенно затухали. Руководители армии и военно-морского флота нашли друг с другом общий язык – континентальная экспансия должна распространяться и на юг и на север. На юге – вплоть до Сингапура, Филиппин и Суматры, может быть, до Австралии, а на севере – к советскому Приморью, Байкалу, Сибири и, конечно, к степям Внешней Монголии. Эти обширные земли все чаще именовались сферой великого сопроцветания Азии под эгидой Японии. Хакко Итио! Весь мир под одной японской крышей!

В августе на совещании министров, куда пригласили даже не всех членов кабинета, утверждали «Основные принципы национальной политики». Там были такие фразы:

«Основа нашего государственного правления состоит в том, чтобы, опираясь на великий принцип взаимоотношений между императором и его подданными... осуществить великую миссию страны Ямато в области внешней политики, превратить империю в стабилизирующую силу в Восточной Азии, что завещано нам со дня возникновения японского государства...»