Варшава и женщина - Елена Хаецкая

Весело свистя, бравые оруженосцы набросились на бедного брата Готье и принялись молотить его кулаками и срывать с него пояс. Заплаканная дама озиралась по сторонам в поисках спасения, ибо не без оснований предполагала, что эти добродетельные сеньоры захотят отобрать у беглого монаха не только деньги, но и подругу.

– Боже, смилуйся над нами! – закричала она, видя, что ее сердечный друг повержен на землю и избиваем самым немилосердным образом.

Тут Маркабрюн не смог больше сдерживать своего негодования и, соскочив с лошади, кинулся на подмогу брату Готье. Это оказалось для монаха весьма кстати, ибо он уже лишился последних сил и утратил всякую надежду на спасение. Что до оруженосцев, то они только обрадовались законному поводу намять Маркабрюну бока и тотчас оставили брата Готье ради новой, более лакомой жертвы.

Спустя короткое время Маркабрюн лежал на земле с разбитой головой и без сознания, а брат Готье и его подруга сидели на своих лошадях и печально провожали взглядом пояс с сорок одним ливром, исчезающий под плащом Гуго де Лузиньяна. Сеньор Гуго сказал им:

– Раз вы не желаете образумиться и обратиться к добру – убирайтесь отсюда, и дьявол с вами!

Не решаясь больше мешкать, любовники поспешно уехали.

Тот рыцарь, что был вассалом сеньора Гуго, неодобрительно сказал:

– А я бы догнал их и еще раз хорошенько проучил…

– Да ну их, – сказал Гуго.

– Вы поступили слишком великодушно, оставив этим греховодникам лошадей и поклажу! – не унимался рыцарь.

– Да пусть себе едут, – повторил Гуго. – Кровь Христова! Да, хорошая вышла потеха! Однако что с Маркабрюном? Уж не убили ли мы его случайно?

И велел Ламберу посмотреть, жив ли еще гасконец. К великому разочарованию друга Бассетты, Маркабрюн был живехонек, а когда его встряхнули, пришел в себя и, увидев склоненное над собою лицо Ламбера, поморщился и произнес:

– Ффу-у…

Тогда Лузиньян велел Ламберу отвезти Маркабрюна к даме Элиссане, дабы та дала распоряжение служанкам ухаживать за трубадуром, который при неудачном падении с лошади сильно ударился головою о камень.

Но Маркабрюн громко сказал, чтобы его оставили в покое и что он сам сумеет добраться до тех мест, где к нему отнесутся с надлежащим пониманием.

Тут сеньор Гуго заметил наконец пролетающих над лесом куропаток, гикнул, и вся кавалькада умчалась, бросив Маркабрюна простертым на траве. Впрочем, сеньор Гуго предполагал вскорости за ним вернуться, только сперва набить птицы.

Маркабрюн осторожно пошевелил головой, приподнялся на локтях, опять лег. В голове ужасно гудело. Маркабрюн бессильно послал проклятие этому ослу, брату Готье, который вел себя полным дураком, так что за него пришлось заступаться, а также пожелал адских мук подлому Констану, который, покуда Маркабрюн лицом к лицу бился с Матье и Ламбером, нанес ему предательский удар сзади.

Любовь священна и охраняема Господом, который всегда отыщет для нее защитника. И не сохранность головы этого самого защитника беспокоит в данный момент Господа, но счастье двух влюбленных…

Подумав так, Маркабрюн сразу же устыдился своих мыслей, ибо на дороге показалась крестьянская телега, груженая прелой травой и навозом. Тащила телегу подобающая кляча, а управляла ею чрезвычайно чумазая девочка, лохматая, как пастушеский шалаш.

– Эй, добрая девушка! – завопил окровавленный Маркабрюн, надрываясь из последних сил. – Добрая девушка!

Девчушка натянула поводья, и тощая лошадь охотно остановилась. Девчонка прищурилась на Маркабрюна, копошащегося в траве, подобно ящерице с перебитой спиной.

– Э! – присвистнула она. – Да вам, сударь, досталось!

– Сам знаю, – огрызнулся Маркабрюн. – Довези меня до Блаи, красавица, и ты получишь хорошенькое приданое от тамошнего сеньора.

– До куда? – протяжно переспросила девчонка. – До Блаи? А где такое место? Я еду отвезти навоз на наше поле.

Маркабрюн сказал:

– До Блаи далеко, но с Божьей помощью мы туда доберемся к завтрашнему утру. Клянусь, сеньор де Блая тебя вознаградит.

Девочка подумала немного, почмокала губами, а потом решительно затрясла головой:

– А что если вы врете? Сеньоры часто врут! Мужчины – те всегда врут, так говорит моя мать.

– Да я-то не мужчина, – сказал ей Маркабрюн с заговорщическим видом.

– Нашли дуру, – совсем обиделась девчонка.

– Правда, – заверил ее Маркабрюн. – Я монах.

Тогда она слезла с телеги и осторожно подобралась поближе. Обошла Маркабрюна кругом, стараясь не подходить к нему на расстояние вытянутой руки, чтобы он не смог сцапать ее за ногу. Увидела кровь. Села рядом на корточки, покачалась из стороны в сторону.

– Правда монах? – переспросила она задумчиво и сорвала травинку.

– Да.

– А почему ты так одет? Как не монах?

Травинка торчала у нее из уголка рта, рядом с болячкой.

– Ездил по делам монастыря в Лузиньян.

– А… – сказала она и замолчала.

Желая взбодрить свою собеседницу, Маркабрюн громко застонал. Девчонка и в самом деле ожила – шевельнулась и снова принялась спрашивать.

– А кто тебя избил?

– Злые люди.

– А что они хотели?

– Отнять у меня деньги.

В зеленых глазах девочки загорелся хищный огонек.

– А они отняли?

– Да.

Огонек погас. Девчонка встала и плюнула на Маркабрюна.

– Ну так и лежи тут, раз у тебя ничего нет.

– У меня-то нет, но сеньор Блаи – мой друг, у него есть, – поспешно сказал Маркабрюн.

– Врешь, – сказала девчонка.

– Правда!

– Почем мне знать, что правда? И вообще. Я должна отвезти навоз!

Маркабрюн изловчился, метнулся вперед и поймал ее за ногу, а левой рукой вытащил нож.

– Ай! – завизжала девчонка и закрыла глаза.

Напрасно Маркабрюн устрашающе вращал нож у нее под носом – она жмурилась изо всех сил, так что эта угроза пропала втуне. Тогда он пощекотал ей щеку холодным лезвием.

– Уй… – прошептала она, обмирая.

– Отвези меня в Блаю, – повторил Маркабрюн уже в который раз. – Я тебя не трону. Богом клянусь, в Блае ты получишь деньги.

Тогда она подняла веки. Алчные зеленые глаза глядели на Маркабрюна бесстрашно.

– Ладно! – проговорила девчонка, досадливо высвобождаясь и направляясь к телеге. – Забирайся, садись. Только учти: обманешь – сдохнешь! Мое слово лягушачье, верное.

Достигнув Блаи, Маркабрюн застал своего друга Джауфре Рюделя в сокрушительной меланхолии. По правде говоря, молодой князь Блаи казался обезумевшим. За то недолгое время, что они не виделись с Маркабрюном, Джауфре успел так исхудать, что длинный хрящеватый нос, унаследованный им от матери, казался случайным гостем на унылом и бледном лице.

Лекарь Нивард по прозванию Басурман, нисколько не состарившийся за те семнадцать лет, что истекли со дня первого его появления в Блае, хлопотал и причитал над молодым сеньором что было мочи, однако все пропадало втуне: от душевного недуга не в силах исцелить даже этот величайший врачеватель. И потому Нивард пребывал в постоянном отчаянии.

То-то радости настало лекарю, когда к нему в руки попал Маркабрюн – тот, по крайней мере, духом был вполне здрав, а страдал только телесно.

Сгрузили Маркабрюна с телеги и охающего увели мыться и лечиться; чумазая же его спутница осталась безнадзорно гулять по замку. Если она и дивилась увиденному, то вслух этого никак не высказывала, но бойко обтрогала шершавыми ладошками и мебель, и нарядную посуду, выставленную для красы, и кое-какую одежду, вывешенную в покоях. Затем решила дождаться самого сеньора, который, как неоднократно ей сулили, должен прийти и наградить ее хорошеньким приданым. Вот и уселась она смирнехонько на одном большом сундуке, свесив босые пятки, и принялась от скуки чесать в голове.

Так и нашел ее сеньор Джауфре и, поскольку находился в плену жесточайшей печали, ничуть не удивился столь безобразному явлению, но счел его новым плодом снедающей душу меланхолии.

Склонившись над девочкой, спросил Джауфре Рюдель:

– Кто ты, дитя?

– Звать меня Жанна, а родом мы все из Лузиньяна, и я везла навоз на поле – вон там, во дворе, коли не лень глядеть, осталась моя телега! – как вдруг нашла в лесу одного сильно побитого и очень хворенького рыцаря, а он-то уж упросил меня довезти его до вашей милости на моей телеге! Ну, я так и поступила, а он еще сказал, что за это ваша милость даст мне в приданое новую лошадь и денежки.

Все это девчонка выпалила единым духом, заставив Джауфре Рюделя призадуматься.

Она поболтала немытой пяткой, а затем осведомилась (больно уж долго молчал сеньор):

– Ну так что же – дадите вы мне наконец приданое?

Удивляясь тому, что девчонка, несмотря на свое очевидно подлое происхождение, держится довольно смело и изъясняется разумно и связно, Рюдель спросил:

– Скажи-ка мне лучше, почему ты вовсе меня не боишься?