43. роман-психотерапия - Евгений Стаховский

Хейзел была бы сильно удивлена, узнай она, что Урош считает её феминисткой. Тем более в таком узком смысле. Она вовсе не была «замужем за работой» и даже не слишком её любила, отдавая сколько положено. В какой-то момент она пришла к выводу, что их с Урошем брак смог продержаться целых четыре года 9 месяцев и 19 дней только благодаря её периодическим отъездам в экспедиции. Будучи геологом, Хейзел не часто, но отправлялась в недельные походы, после которых их с мужем страсть обретала новый виток. Дважды она отлучалась на месяц, и по возвращении ей казалось, что она вернулась не домой, а в медовый месяц, с той лишь разницей, что после походов ей не хотелось никуда ехать, а только сидеть дома и заниматься хозяйством.

Можно долго искать причины и строить предположения, но последняя командировка не дала обычного эффекта. Более того, она самым банальным способом поставила точку в их отношениях. Вернувшись домой, Хейзел попросту не обнаружила в шкафах вещей Уроша, а в себе обнаружила чувство удовлетворения, которое и запила праздничной бутылкой Траминаца.

«Что за имя у тебя такое – Хейзел?» – спрашивал Давор, с которым она погрузилась в скоротечный роман через месяц после расставания с мужем.

Потом ей этот вопрос задавали Мато, Станко, Зоран и ещё с десяток мужчин, но Давор ушёл дальше других, продолжив свою мысль то ли вопросом, то ли предложением: «Можно звать тебя просто – Хей?»

В тот момент Хейзел, которая встречалась с Давором уже две недели, осознала, что вполне зализала раны. И что Давору пора.

К тридцати трём годам Хейзел поняла, что единственное, что её интересует в жизни, это иностранные языки, в особенности те, до которых она и не мечтала добраться вживую.

«Раньше я думала, что есть только один язык – африканский. Для меня Африка была одной большой страной, где живут темнокожие люди. Все темнокожие, которые уехали из Африки, говорят на английском. Иногда на французском. Все, кто остался – продолжают говорить на африканском. Если не готовятся к дипломатической работе. Сейчас я чувствую себя полной дурой, но это меня не смущает. И меня не смущает, что это меня не смущает».

Я встретил Хейзел на кладбище Мирогой. Трудно представить себе более подходящее место для подобного знакомства. Я честно пытался, но у меня ничего не вышло, так что я пришёл к простому выводу, что на земле вряд ли есть другая точка, где я мог её встретить. Она смотрелась так органично на фоне плачущих ангелочков, будто сама была одним из них, разве что не плакала – и пока не потеряла способность к движению. Хотя некоторые статуи выглядели живее живых. Основательно-скорбящие скульптуры напомнили мне о главной задаче, так что я набрался смелости и спросил:

– Можно вас сфотографировать?

Хейзел даже не задумалась.

– Конечно, – сказала она уверенно, и на секунду мне показалось, что она решает, какое выражение лица меня устроит больше. Может быть, стоит даже заплакать.

Хейзел ответила так, словно фотографироваться на фоне могил Мирогоя было её работой. Словно она за этим там и стоит. Деньги зарабатывает.

Я сделал несколько снимков – довольно однотипных, но должны же у меня остаться хоть какие-то пятна от путешествия. Может, когда-нибудь я стану вспоминать его с тоской и думать, что это лучшее, что случилось со мной в жизни. Хотя вряд ли.

– Hvala lijepo, – поблагодарил я Хейзел, закончив фотографировать.

– Nema na cemu, – ответила она. – А вы откуда?

– Извините, я не люблю об этом говорить, – произнёс я, вежливо уклоняясь от ответа и вспоминая об Адель. Когда та спросила моё имя, я впал в замешательство первый раз. Это был второй.

Но Хейзел ничуть не смутилась.

– О! Это так интересно! – воскликнула она. – Я когда уезжаю куда-нибудь, тоже никогда не рассказываю, откуда я. Это такая бессмысленная подробность. Как печать на лбу.

– Зачем же вы задали мне этот вопрос?

– Хотела узнать, есть ли в вас интрига.

– И как?

– Определённо есть. Осталось выяснить, какая именно. Пройдёмся немного?

– Почему бы и нет. Вы же позировали для меня на фоне могил, по сравнению с этим лёгкая прогулка – самое малое, что я могу сделать. Так что – буду рад.

Разговор рисковал приобрести приторную светскость, от которой необходимо было срочно бежать, но бегство – это действие, предполагающее несколько шагов в обратном направлении, а я не очень понимал – в обратном направлении – это куда? Не метаться же из стороны в сторону – это ещё хуже.

Надо отдать Хейзел должное – мне не понадобилось самому изобретать темы. Хейзел справилась отлично.

– Я всегда мечтала учить языки, – вырулила она на любимую тему, и я заметил, что, по сути, это шаг назад, но он совсем не напоминает бегство. – Так мечтала, что почти начала. Проблема заключалась в том, что у меня не было мотивации. Я не понимала, зачем мне это надо. А потом открыла для себя всё это африканское. Узнала, что есть собственно африканский, – он называется африкаанс, вы знаете? Но на нём говорят в общем только в ЮАР, а всё, что выше по карте, – там совершенно другое: орома, игбу, фула, языки манде, это вообще целая отдельная группа. А ещё кикуйю со всеми диалектами. У них там у всех сплошные диалекты. Я когда стала смотреть классификацию, чуть с ума не сошла. Я же думала, что возьму и начну учить африканский язык, а оказалось – я просто не могу выбрать.

Она развела руками.

– Так и не выбрали? – спросил я, чувствуя настоящий интерес. В конце концов, когда ещё я окажусь между орома и кикуйю.

– А вы знаете, – ответила она, – оказалось, что не надо учить буквы. Совсем. Я думала, у них закорючки, а там латинские буквы, как у нас, представляете? Да. И тогда я ещё немного помучилась и выбрала. Решила учить малагасийский. Это честно. Это честно по отношению к другим. Во-первых, Мадагаскар хоть и Африка, но как-то сбоку от основной Африки. А во-вторых, разве острова не прекрасны? И раз уж я не могу выбрать что-то совсем африканское, то пусть будет так. Знаете, как на малагасийском «спасибо»? Misaotra.

– Misaotra, – повторил я. – С этого обычно все начинают: здравствуйте, спасибо, я тебя люблю.

– Я сразу начала с «я тебя люблю» – tiako ianao. А потом счёт выучила: iray, roa, telo, efatra, dimy, enina, fito, valo, sivy, folo.

– Удивительно. Жаль, что я этого не запомню.

– Я для себя, повторить. Сложно учить язык, на котором не придётся говорить, наверное, никогда в жизни. Врачи, когда латынь учат, и то – рецепты выписывают, органы разные, заболевания. Опять же, при случае, между собой можно, чтоб другие не поняли. А мне куда с моим малагасийским? Друга, что ль, найти по переписке…

– Поехать на Мадагаскар не трудно, – со знанием дела произнёс я. – Мне кажется, это не слишком дорого, да и не слишком далеко. Земля вообще довольно мала, а самолёты летают всё быстрее, такими темпами мы скоро перестанем получать от них удовольствие и они превратятся в аттракцион. Бросил монетку – получи карусель. Поэтому летите на Мадагаскар, пока не поздно.

– А может, и полечу! – воскликнула Хейзел. – Полечу, вот увидите! Да! Только за тем, чтобы убедиться, что всё, чему я научилась, совсем не так. Сейчас тут поговорю с вами и поеду. Я сюда за вдохновением хожу. Вы куда-нибудь ходите за вдохновением?

– Я люблю реки.

– Реки – это прекрасно. В них есть что-то очистительное, да? А я сюда хожу. Иногда к камням рукой приложусь, и новые силы появляются. Я знаю, что сама это придумала, но надо же во что-то верить. Вы знаете, что это кладбище основано на земле, принадлежавшей Людевиту Гаю?

– Гаевица? – неуверенно спросил я.

– Да, – кивнула Хейзел, – это наш алфавит. Видите, как всё просто – где ещё искать стимул для изучения иностранных языков, как не в родном языке? Мне всегда так хотелось каких-то историй, что я выросла и оказалась совершенно обычной. И всё, что меня отличает от других людей, – это имя. Но если я поеду в Англию – там этих Хейзел, наверное, десять тысяч штук, и я потеряю свою единственную особенность.

Говоря это, Хейзел совсем не впадала в уныние. Она выглядела так, будто просто констатировала факты, на которые не стоит реагировать эмоционально. Всё, что случилось, – уже случилось. Хоть плачь, хоть смейся. Но я почему-то чувствовал желание её подбодрить, хотя понимал, что она в этом не нуждается.

– Почему единственную? – я всё же решился на полушутливую попытку. – Останется малагасийский язык.

– Если я успею его выучить до того, как отправлюсь в Англию. А я обязательно туда отправлюсь только за тем, чтобы встретить в своей жизни хоть одну живую Хейзел. Вы когда-нибудь встречали человека с именем, как у вас?

– Да, и не редко. Даже часто.

– А я никогда, понимаете? – она вдруг остановилась, словно только что впервые осознала эту её жизненную недостаточность. – Словно их и нет больше. Вся жизнь моя проходит только с одним вопросом: что за имя у тебя такое – Хейзел? Я была озабочена уникальностью имени и перестала думать о том, чтобы действительно стать уникальной. Меня так удивляют люди, гордящиеся своим именем или национальностью, или городом, в котором родились. В этом ведь нет никакой их заслуги. Это то, что было им дано по рождению.