Тающий человек - Виктор Каннинг

— Я действительно очень хочу поехать с вами завтра, — сказала она.

— Я поеду один. Если вы все испортите и от моих услуг откажутся, то О'Дауда найдет кого-нибудь еще, какого-нибудь шустрого исполнителя, который потом во всех красках опишет все ребятам в баре и все весело посмеются. Вы же не хотите этого, поэтому не вмешивайтесь!

Где-то глубоко внутри меня затеплилось и стало быстро разогреваться чувство, которое возникало у меня нечасто, да я и не хотел, чтобы оно появлялось часто, но которому, когда оно возникало, я не мог не подчиниться. Кто-то должен получить... О, да, кто-то должен хорошо получить — имя стучало в моем мозгу подобно метроному. Она также поняла, что происходит, медленно протянула руку и мягко, двумя пальцами взяла меня за рукав.

— Хорошо, — сказала она. — Я не буду вмешиваться. Бедная Зелия, — она повернулась и пошла к двери. У самой двери она обернулась. — Окажите мне услугу.

— Какую?

— Не старайтесь быть с ним вежливым.

Она ушла. Я подождал несколько минут, позвонил в службу размещения и попросил приготовить мой счет. Я уезжаю сразу после ужина. Не могли бы они послать кого-нибудь ко мне за ключами от машины, чтобы подогнать “Мерседес” прямо к центральному входу? При счастливом стечении обстоятельств я буду в Шале Баярд примерно в то же время, когда Макс Анзермо получит письмо Зелии. В одном я был уверен — я не найду в Шале Баярд рыцаря без страха и упрека.

Я выехал в начале одиннадцатого. Моросил мелкий дождь. На улице никаких признаков Наджиба Алакве. Но даже если бы он и был там, меня бы это не беспокоило. Я был совершенно уверен, что на “Мерседесе” я смогу стряхнуть любой хвост.

Сан Боне был в двадцати или тридцати с лишним километрах к северу от Гапа, и мне нужно было ехать по той же самой дороге, по которой я добирался в Канны из Гренобля. По карте я вычислил, что мне предстоит проехать чуть-чуть больше семисот пятидесяти километров. Времени было достаточно и можно было не спешить.

Не доезжая до Гапа, я поспал часок, а в Гапе устроил себе ранний завтрак — кофе с коньяком и пара рогаликов с абрикосовым джемом. Подкрепившись, я покинул Гап и стал подниматься в горы мимо Коль Баярд. После перевала я скатился прямо с Сан Боне и взял курс на Шале Баярд. Узкая, с неважным покрытием дорога какое-то время шла вдоль реки, а затем стала круто подниматься наверх через сосново-дубовый лес, изгибаясь изо всех сил. Так что мне пришлось обратить все внимание на нее, а не на окрестные виды.

Деревянное шале было достаточно свежим, с розовыми и зелеными ставнями и полосатой крышей тех же цветов, сделанной из барочных досок. Шале упиралось в крутой, поросший всякой растительностью склон горы. Плато, на котором оно располагалось, было размером с два теннисных корта. Сад отсутствовал, только деревья и кусты по обеим сторонам отвратительного качества подъезда и вокруг дома. На площадке перед домом находился гараж. Двери дома были закрыты.

Я оставил машину под самой верандой, которая тянулась через весь фасад, и поднялся по ступенькам. Вдоль веранды в цветочных горшках росли петуньи и герань. Входная дверь была открыта и за ней находился небольшой холл, отделанный узкими, полированными сосновыми планками, странного вида коврик и высокие, громко тикающие напольные часы, показывающие пять минут десятого.

Рядом с дверью я увидел шнурок звонка. Подергав его, я услышал где-то в глубине дома звяканье, настолько громкое, что, наверное, разбудило бы даже мертвого. Но в доме никто не проснулся. Я подергал еще, но ко мне никто не вышел.

Я вошел. Холл имел две двери. Я попробовал обе. Первая открывалась в коридор, ведущий на кухню. Кухня была небольшая и до блеска чистая. На столе были остатки завтрака, а в плетеном кресле — кот. Кот взглянул на меня, поднялся, потянулся, а затем повалился на подушку, свернулся клубком и забыл обо мне.

Я вернулся и открыл вторую дверь. За ней была большая комната длиной во всю заднюю стену дома. Из ее окон была видна часть склона и далекие горные вершины, некоторые из которых уже были покрыты снежными шапками. Это была хорошая, уютная комната: полированный сосновый пол, шкуры, две большие кушетки, четыре просторных кресла, большой круглый стол, вытесанный из дуба и украшенный вазой с разноцветными георгинами, которые бы ввели Джимбо в экстаз. В одном из углов стоял стол, а у фальш-стены, которая была частью лестницы, ведущей на открытую галерею с рядом дверей, располагался книжный шкаф и длинный сервант, полный бутылок, сигаретных пачек и старых газет и журналов. Я закурил и поднялся наверх. Там было три спальни с аккуратно убранными кроватями и ванная. Лежащая на краю ванны губка была мокрой, равно как и зубная щетка и мыло. Я спустился в гостиную и начал более детальный осмотр. Книжный шкаф представлял определенный интерес. На одной из полок располагалось самое большое из всех виденных мною собрание поваренных книг на различных языках. Если Макс был специалистом по поварскому делу, то у него нашлось бы чем порадовать гостя любой национальности. Остальные три полки были забиты остросюжетной литературой на французском, английском и немецком языках. Приятно было узнать, что Макс владеет несколькими языками. Не будет сложностей в общении.

Стол был аккуратный и прибранный и на нем, и в нем мало что было. Было ясно, что Макс не любит оставлять личные бумаги где попало. Я обнаружил несколько аннулированных чеков, уплаченных счетов (большинство — местные), список акций и ценных бумаг (большинство из которых были французскими, но были и американские), который время от времени пополнялся. Он, по-видимому, ничего не продавал, потому что в списке не было ни одной вычеркнутой строчки. Я не пытался определить, чего все эти ценные бумаги стоят. В одном из ящиков стола я нашел кипу рекламных буклетов торговцев недвижимостью и все они касались исключительно ресторанов и кафе от Парижа до Марселя. В другом ящике лежал девятимиллиметровый “Браунинг” с полным магазином, а рядом с ним — коробка с патронами и запасной магазин. На всякий случай я положил все это в карман.

Я подошел к окну, полюбовался видом и подумал, сколько еще Макс будет отсутствовать. Я предположил, что он совершает утренний моцион. Он был человек аккуратный и организованный — убирает кровать перед выходом из дома, тщательно вытирает везде пыль, выбрасывает содержимое пепельниц. Аккуратен и, как это обычно бывает, с устоявшимися привычками, любит кулинарное искусство до такой степени, что уже стал, или собирается стать, владельцем ресторана или кафе, добр по отношению к животным (кот, кажется, был всем доволен) и обладает вкусом при составлении букетов, о чем свидетельствовала ваза с георгинами. Отвернувшись от окна, чтобы еще раз посмотреть на цветы, я заметил, что пропустил одну вещь. Рядом с вазой лежал конверт.

Я взял его. Он был открыт и в нем лежало письмо. На конверте было его имя и адрес и вчерашний штемпель каннской почты. Я должен был благодарить ребят из почтово-телеграфной компании. Они все-таки опередили меня, хотя у них была всего лишь пятичасовая фора.

Я опустился в кресло у камина. Оно было таким глубоким и широким, что я даже подумал, что мне никогда не достичь дна. Я все-таки его достиг, устроился поудобнее и вытащил письмо из конверта. Оно было от Зелии и не имело никаких радостных обращений типа “Дорогой” или “Любимый мой”:

“Я надеялась, что у меня никогда не будет никаких контактов с тобой. Но обстоятельства сделали это крайне необходимым. По какой-то причине мой отец крайне обеспокоен пропажей машины и нанял для ее розыска некоего мистера Рекса Карвера из Лондона. Этот человек был у меня сегодня. Хотя он и не упомянул твоего имени, он, должно быть, знает его, потому что он знает, что ты находился в соседнем с моим номере в том отеле и что я звонила домой от тебя. Я все отрицала. Я буду продолжать все отрицать. Я просто хочу, чтобы все, что случилось, стерлось в моей памяти. Если этот человек вычислит тебя, сделай то же самое. Ты никогда обо мне не слышал. Ты уже раз предал меня. Я ни ненавижу, ни прощаю тебя. Я просто выбросила тебя из головы. Если ты предашь меня еще раз и все расскажешь этому человеку, или кому-либо еще, то я клянусь, что сделаю так, что тебя убьют. Ты уничтожил что-то во мне. И если это станет известно кому-либо еще, я уничтожу тебя.

Зелия”.

Я положил письмо обратно в конверт и опустил конверт в карман. Все, что она сказала, не было для меня новостью. Каждое слово было сказано ею на полном серьезе и мне стало жаль ее. Вот ведь, черт возьми. Мне было жаль ее, но у меня была работа. Если я смогу, то я постараюсь больше не причинять ей боль. Она, возможно, и хочет стереть все, что произошло, из памяти, но я должен знать, что же произошло. Как только я узнаю, как только я смогу заняться непосредственно объектом моего интереса — машиной, я тоже сотру все это из своей памяти. Я сидел и пытался представить себе, что чувствовал Макс Анзермо, когда читал письмо. Вероятно, оно не очень его интересовало, иначе бы он не бросил его так небрежно на стол.