Горец IV - Кристофер Макнамара
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, если пустить коня с места в карьер — ни один бегун, даже тот, которого подгоняет Сила, не сможет его догнать. Но на карьере лошадь выдерживает короткие минуты…
Вот почему для боя и для дальней дороги ценятся разные лошади. В бою
— нужен быстрый галоп. В пути — плавный шаг.
Галопом долго не проскачешь…
Говорили в старину: никто не покроет за день больше миль, чем составляет конский переход…
24
Все это знал не только Конан, но и Дункан. А если бы и не знал раньше
— успел бы узнать за три с лишним года странствий.
Одиночка, даже пешим будучи, может передвигаться быстрее всадника. Но невозможно все, что требуется в долгом и далеком походе, унести на своих плечах.
Это — во-первых.
И совсем иначе посмотрят на пешего пришельца в Эдинбурге. Пожалуй, могут и не допустить пред лицо короля.
Пешком ходить — удел простолюдина…
Это — во-вторых.
— Давай сделаем так… — продолжал Дункан гнуть свою линию. — Вернемся на постоялый двор — тот, что в двух милях отсюда. Оставим коней на попечение хозяина. А завтра-послезавтра, по подсохшей дороге, он пошлет их в столицу с кем-нибудь из слуг…
Конан сдержал улыбку. Ученик его явно не представлял себе, что столица — несколько больше размером, чем бывают деревушки в Хайленде. И найти там двух приезжих…
— Не боишься, что разминемся мы с посланным слугой? — спросил он.
Но Дункан и тут неправильно понял его:
— Нет, не боюсь. А-а, понял! Ты проверяешь, правильно ли я понял твои наставления о том, чем Равнина отличается от Гор?
— Ну, допустим…
— Так вот: не боюсь я, потому что… — Дункан завел вверх глаза и выпалил на едином вздохе, словно отвечая урок. — Потому что на дорогах здесь не грабят — днем, во всяком случае. И еще — есть такая вещь… сейчас… сейчас… вспомню… Ну, как она называется?
— Суд.
— Да, суд! И если хозяин не сохранит доверенных ему лошадей — судья по приговору снимет его вывеску [снятие вывески с постоялого двора, трактира и т.п. означало закрытие заведения до тех пор, пока не возмещен ущерб потерпевшим и не выплачен штраф в пользу суда]. Так что — себе дороже будет…
— Ну, а что мы будем делать в Эдинбурге эти два дня?
— Ну, как что… Порасспрашиваем, справки наведем… — Дункан озадаченно сдвинул брови. На сей раз он не был убежден в правильности своего ответа.
— И это правильно. Наведем справки… — Конан вдруг без всякого предупреждения натянул поводья — и конь встал, разворачиваясь боком. Прежде, чем Дункан успел сообразить, в чем дело, Конан уже стоял на земле.
— Держи! — кинул он Дункану повод.
— Ты куда? — ошеломленно спросил тот, взяв лошадь своего Учителя под уздцы.
— Справки наводить… — ответил Конан абсолютно серьезно.
Дорога в этом месте раздваивалась. Вернее, не то чтобы раздваивалась, а… Прямо шел основной тракт, измятый бесчисленным множеством ног и копыт, вспухший от влаги, раскисший. А вправо от него ветвилась маленькая тропка. Настолько маленькая, что трава на ней не была протоптана до грунта.
Лишь вытянулись вдоль земли не по-осеннему зеленые травинки, словно склонились в поклоне — с достоинством, но без страха и раболепия.
А по краям тропки, местами же — и на ней самой — яркими, многоцветными звездами распустились полевые цветы.
Поздние цветы, самые последние в этом году. Пожалуй, даже слишком они поздние! В других местах — давно осыпались лепестки…
Но именно они скрывали тропу от глаз незнающего. А глазам знающего — наоборот, показывали путь.
И осторожно ступал Конан, стараясь не мять ни зеленое, ни разноцветное.
Домик этот, издали напоминавший огромный куст, — так плотно, от фундамента до конька крыши, он был увит плющом — принадлежал женщине, знакомой Конану по его прошлой жизни.
Старая Катрин звали ее. Хотя вовсе не была она старой…
Впрочем, теперь, конечно, к ней действительно пришла старость. Настоящая, не обусловленная прозвищем.
А прозвище, кстати, не всегда у нее именно такое было. Помнил Конан время, когда звал ее народ — «Ведьма Катрин».
Это время миновало больше четверти века назад. Во всяком случае — для нее, для Катрин…
Для Конана же — больше четырех веков назад это было!..
Впрочем — как знать…
Домик выглядит так же — но Катрин ли в нем живет? Ведь не все обстоятельства ТОЙ и ЭТОЙ жизни, ТОЙ и ЭТОЙ истории совпадают полностью. Вот и у Дункана не все совпало. Алебарда — не офицерское копье…
Быть может, и здесь случилось что-то в этом роде? Маленькое, незначительное расхождение — и не сойдутся пути Конана и Катрин, не будут они знакомы друг с другом.
Или не будет она жить здесь, в этом доме. А возможно — и вообще жить не будет здесь. Сейчас.
Конан вздрогнул. Как он не подумал — ведь такое может случиться, даже если времена совпадают полностью. Третий десяток лет истекает с момента их расставания!
А мало кто из обитателей Шотландии, да и иных земель, перешагивает в этом веке рубеж пятидесятилетия…
Говорили в старину: Судьба разит людей, как ослепленная лошадь, — кого ударит копытами, а кого и пропустит…
25
Но уже знал Конан: едва ли оправдаются его опасения. Здесь Катрин. Жива она. И — та же самая, что была прежде.
Слишком уж свежа была растительность, покрывающая тропу, — свежа, хотя и явно ступали по ней. Кто, кроме Катрин, мог бы ходить так?
И слишком уж умело была пострижена живая изгородь, окружающая дом. Точно так же, как и тропинка: от нежелательного гостя — скроет жилище, желанному — покажет…
И умным взглядом сквозь челку кудлатой шерсти глядел на подходящего человека огромный пес, вынырнувший из-за этой изгороди. Он был спокоен.
Знала собака: приближающийся гость — не из тех, кого нужно облаивать. И уже тем более не из тех, на кого скалить клыки…
Кто, кроме Катрин, смог бы так великолепно обучить овчарку?
А Дункан, застыв в седле, с недоумением смотрел на зеленый дом. С недоумением — потому что сердца его вдруг коснулась теплая волна какой-то странной гармонии, исходившей от этих мест.
Встроенная в живую изгородь калитка дрогнула, и Конан остановился как вкопанный.
Сейчас он узнает все…
И — ничего не узнал.
Женщина, которая стояла в открывшемся проходе, очень походила на Катрин — ту Катрин, которую запомнил Конан. И возраст тот же — лет тридцать-тридцать пять с виду.
Но именно поэтому она не могла быть ею…
Впрочем, быть может, та, что нужна ему, — внутри дома? Не те уже у нее годы теперь, чтобы самой гостей встречать…
— Мир дому сему!
— Мир… — женщина внимательно смотрела на пришельца.
— Ты — дочь хозяйки этой усадьбы, Катрин Мак-Коннехи?
— А ты сын того, кто привел сюда Катрин Мак-Коннехи, Конана Мак-Лауда? — ответила женщина вопросом на вопрос.
Конан вздрогнул от неожиданности. Хотя, с другой стороны — чего уж тут неожиданного? Его-то облик за эти годы не изменился…
Однако…
Показалось или нет, что в голосе женщины проскользнула легкая насмешка? Наверное, показалось…
Должно быть, не насмешка это, а настороженность.
— Да, — ответил Конан, чтобы прекратить этот разговор.
— Значит, и я — да. Как же еще? — сказала женщина. — Войди в дом, гость…
Имени своего она так и не назвала. И Конан не спросил его, да и сам не назвался.
А лохматый бобтейл [бобтейл — древняя порода пастушеских собак, распространенная в Англии и части Шотландии] остался сидеть у калитки снаружи. Даже после того, как хозяйка и ее гость прошли во двор.
Сидел и посматривал на второго пришельца, который остался вблизи основного тракта, держа лошадей в поводу.
Чем-то беспокоил его этот человек… Впрочем, он как будто не собирался приближаться.
Переступив порог, Конан огляделся по сторонам.
Все внутри дома вроде бы оставалось прежним — таким, как видел он его в последний раз… Таким, да не совсем таким.
Так же были развешаны по стенам связки целебных трав. Так же варилось в огромном медном котле, поставленном на очаг, какое-то зелье — видимо, тоже целебное, так как острый и пряный запах расходился от него.
Запах не пищи, а лекарства.
И даже котел был прежним — кованой меди, округло-конический, словно шлем великана, с четырьмя ручками в виде витых колец… Стоп!
Блестел бок котла красноватым блеском — цветом того металла, из которого он и был изготовлен. Лишь легкая паутина недавней гари покрывала его.
Был он тщательно вычищен и отполирован. Возможно, уже не в первый раз…
А Старая Катрин, Катрин-ведьма, Катрин Мак-Коннехи никогда не чистила свой котел, опасаясь, что вместе с сажей уйдет из ее дома счастье. Сама не чистила — и никому другому не позволила бы.
Значит, напрасны его надежды… Нет в живых Катрин.
Но, может быть, дочь расскажет о ее судьбе? Более того — уж не передала ли свое искусство Катрин-ведьма дочери? Так, как Мастер Тартана или Мастер Меча — сыну передает?
