Заступник земли Русской. Сергий Радонежский и Куликовская битва в русской классике - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это правда, — промолвил Иван. — А почему теперь пора воевать, сейчас скажу. Слыхал ты, что в Нижнем Новегороде приключилось?
— Нет. Пока не слышал.
— А слыхал ты, как татарва на реках Кише да Пьяной расправу чинила?
— Тоже нет.
— Так вот что. Приехали в Нижний послы Мамаевы и с ними татар человек тыща… Ну и эти послы не поладили с тамошним князем Дмитрием Константиновичем. Тот спросил великого князя, можно ль с татарами расправиться. Московский князь прислал весть, что можно.
Тогда Дмитрий Константинович напустил черный народ на татар. Всех их нижегородцы и перебили, а главного посла, Сарайку, засадили в темницу, а мало времени спустя и его прикончили. Как смекаешь, любо Мамаю о сем было сведать?
— Чай, не любо. Ну и задаст же он Дмитрию Иванычу!
— Малость уж задал: его рать огнем выжгла волость нижегородскую. Да этого мало: Мамай только ждет не дождется, как на Москву кинуться.
— И доброе дело — кинулся бы.
— Надо только уськнуть, — проговорил Некомат.
— Да если б с другой стороны еще Литву напустить, — вполголоса, словно в раздумье, промолвил князь.
— Да еще ты ударишь… Нешто Москве можно бы справиться? Конец ей был бы! — воскликнул Вельяминов, и глаза его заблестели.
— Очень ты, кажись, Дмитрия Иваныча недолюбливаешь? — с полуулыбкой промолвил князь.
— Лютый он ворог мой! Головы бы я своей готов не пожалеть, только б ему отплатить. Княже! Послушайся доброго совета: пойди на Москву. Поднимем татар да Литву — разгромим нашего ворога.
Михаил Александрович сидел задумавшись.
Глаза его блестели, грудь дышала усиленно.
Он встал и прошелся по комнате.
— А пойдет ли Орда? — вдруг спросил он, остановясь перед Вельяминовым.
— Пойдет. Голова моя порукой. В Москве только и ждут, что вот-вот она поднимется.
Князь помолчал, потом промолвил:
— Ладно, будь по-вашему: тряхнем Москвой.
— Ой, любо! — радостно воскликнул Иван.
Лицо Некомата оставалось равнодушным.
— Стой, уговор дороже денег: никому об этом ни полслова до поры до времени, — проговорил князь. — И вы меня маните к войне, вы же и помогайте. Валяйте-ка, поезжайте послами от меня в Орду.
— А что ж, хорошо, — сказал Вельяминов.
Суровчанин слегка поморщился.
— Да помните: уговорите хана — озолочу, а не сумеете — так лучше мне и на глаза не показывайтесь. Сам я, пока вы в Орде, поеду в Литву… Отовсюду на Москву тучи двинутся… Сломаем Дмитрия. Ведь сломаем?
— Вестимо ж, — промолвил Иван.
— Ну, теперь идите к себе да отдыхайте. Когда в путь — скажу. И казны вы от меня получите и людишек. Служите верой-правдой; сшибем Дмитрия — вы первыми моими боярами будете.
Он отпустил их кивком головы.
По их удалении он долго еще сидел в глубоком раздумье.
Вельяминов вернулся от князя очень довольным.
«Покается теперь Дмитрий Иванович, что не сделал меня тысяцким», — думал он.
Некомат, наоборот, был очень не в духе.
— Поезжай к татарам! — вырвалось у него. — Нечего сказать, любо! Не того я ожидал.
— Э, братику! Зато сполним княжий приказ, так первыми людьми станем, — утешил его Иван.
Он строил воздушные замки.
IX. В литовском бору
Суровый край! Бесконечные сумрачные леса, которые кое-где перерезанные извилистыми мутными ручьями да тропками, по которым удобнее пробираться зверью, чем человеку.
А зверья здесь немало.
Начиная от юркой лисы и кончая страшным, гигантским медведем-стервятником.
А порою затрещит хворост, раздадутся кусты и выставится грозная рогатая голова бородатого тура или зубра.
Глаза налиты кровью, рога — взрывают землю.
Беда встретиться с ним, если он свиреп: всадника вместе с конем опрокинет, убьет рогами, затопчет, и только кровавое пятно останется на седом мху памятью о недавно полных жизни существах.
Знают свою силу тур и зубр и никому не покорствуют.
Даже мишка — уж на что ему силы не занимать — и тот с опаской к ним подходит.
Только в зимнюю пору рискуют на них нападать обезумевшие от голода волки.
Навалятся десятком, вцепятся и рвут на куски.
Половина их падет, другие зато напьются теплой крови.
Не любо тоже встретиться и с вепрем, когда он пробирается сквозь чащу, срезая трехгранными клыками, как прутья, молодые деревца и мигая тусклыми маленькими глазками…
А дичины всякой иной что! Сила неисчерпаемая.
В летнюю пору стон по лесу стоит от крика, писка и рева.
Теперь, осенью, не то.
Притих бор. Пообсыпались кусты, и не слыхать в них возни неугомонных пичужек. Мишка уж подыскивает берлогу, чтобы, как только дохнет стужей да снегом с полуночи, залечь на ложе из листьев и сладко дремать под своею теплою шкурой.
Волки стали поближе к деревням пробираться. Целыми ночами уныло плачет голодная рысь…
Смерклось.
В поле, быть может, еще светло, но под деревьями литовского бора теснится тьма.
Отряд «гусем» растянулся вдоль по узкой тропе.
Кони заморились, у всадников вид усталый. Видно, всем охота на ночлег.
С земли плывет чуть приметная сизая пронзительно-серая дымка.
Хорошо бы теперь костерок из валежника или из сухостоя да кашки бы отведать!
Ехавший впереди всадник поглядел на вершины сосен, на которых мерк свет, и придержал коня.
— Нет, сегодня до Вильны не добраться, — промолвил он как бы про себя и потом приказал: — Стой. Будет. Станем на ночлег.
Повторять приказания не пришлось.
Всадники живо спрянули с коней, привязали кто где и разбрелись.
Вскоре по бору пошла гулкая перекличка, а еще немного времени спустя задымились и приветливо затрещали костры.
У самого большого из них сел на разостланной медвежьей шкуре набольший, отдававший приказ, — тверской князь Михаил Александрович.
Вид у него усталый и угрюмый.
Вышла незадача: думал засветло до Вильны добраться, а пришлось заночевать довольно далеко от нее.
— Не первый раз езжу, а впервой такое. Не к добру.
А пора бы быть в Вильне: и люди, и кони притомились в далеком и трудном многонедельном пути.
— Изволь покушай, княже, — предложил ему какой-то боярин.
Чуть отведал князь вкусной каши и отбросил ложку:
— Не хочу.
Лег на спину на шкуре и смотрит на небо, на котором уже загорелись нечастые звезды.
— Где моя звездочка? Не та ль вон, что то вспыхнет ярко, то чуть мерцает.
И вдруг вздрогнул: сорвалась его звезда и скатилась к востоку.
— Нет, должно, не моя, — постарался утешить он себя.
А сердце тоскливо заныло.
Его давно уж мучают злые предчувствия.
Словно чуется что-то недоброе.
И отчего? Разве ему в диковинку воевать с Димитрием?
Правда, на сей раз война будет полютее.
Зато он, Михаил, к ней и подготовится как
