Твои верные друзья - Борис Рябинин

Когда собак выводили из вагона, их шатало ветром и они были смирные, как телята. Не в лучшем виде был и сам Шестаков. Он был невероятно худ, почти гол, зарос густой бородой, и только живые серые глаза попрежнему смотрели бодро, весело. Собаки «объели» у него полы шинели, изодрали гимнастерку. Последние четверо суток он почти не ел и жил на одном кипятке, зато многие уральские предприятия получили отличных сторожей. Путешествие продолжалось месяц.

И вот эти собаки, но уже далеко не покорные телята, а вернувшие себе и свой устрашающий вид и важную осанку, лениво возлежали у приколов, невозмутимо-равнодушно поглядывая вокруг маленькими свирепыми глазками, теша взоры публики. Их величавая мощь говорила сама за себя.

Беспокойнее всех выглядели лайки. Как будто стараясь показать, откуда взялось их название — лайки, они лаяли до хрипоты, визжали, подвывали, рыли лапами землю. Выкопав ямку, ложились в нее, через минуту снова вскакивали и принимались рыть рядом, — хлопотали неуемно. Занятые своими «домашними» делами, они — в полный контраст с кавказскими овчарками — разрешали подходить к себе, гладить, скрести за ушами, принимая все так, как будто это не имело к ним никакого отношения.

Восточноевропейские овчарки держались по-разному. Некоторые злобно бросались на проходящих людей, силясь зацепить хоть краем зуба чью-нибудь штанину. Другие молчали, ища глазами в толпе ушедшего хозяина. Третьи деловито копались у своего места. Многие просто спали.

Доберманы сидели жалкие, смущенные тем, что их привязали на цепь и оставили в таком шумном обществе. Доги, раскрыв страшные зубастые пасти и развесив мягкие розовые языки, томимые жарой и необычностью обстановки, с непонимающим видом следили за всей этой кутерьмой.

А мой Джери? Он совсем растерялся среди массы людей и животных. Он сидел у прикола жалкий, растерянный, жалобно вопрошая глазами: «Для чего меня привязали здесь? Чем я провинился? Что это за суматоха? Пошли-ка лучше скорее домой...»

Как кому, но собакам выставка — такая встряска, после которой они обычно приходят в себя несколько дней.

При виде подавленной фигуры Джери все мои сомнения, мучившие меня последние дни, вспыхнули с новой силой. Нет, не видать мне Москвы, провалится Джери...

Правда, я, заметил, что почти все молодые собаки (исключая лаек) выглядели пришибленными. Принимали все происходящее, как должное, лишь такие опытные призеры, как злой, хмурый пес Рэкс, резвая овчарка, которую мы знали еще по зимним занятиям на семинаре, Джерри-черная. Их закупили как производителей. Рэкс отличался необычайно неуживчивым нравом и за короткий срок успел покусать несколько человек. Полной противоположностью ему была Джерри-черная, собака отличных статей, послушная резвушка. За свою жизнь она получила более десятка призов и семнадцать дипломов. После ее появления в нашем клубе даже кличка «Джери» стала особенно охотно употребляться любителями.

Утром прошел небольшой дождь, и собаководы нервничали:

— Собаки в ринг грязными пойдут. Плохо...

Интересно послушать разговоры. На выставке встречаются старые знакомые, друзья, опытные собаководы, связанные друг с другом многими годами деятельности на общем поприще. Слышатся вопросы-ответы:

— Как Абрек?

— А Тайфун — слышали? Первое место занял на краевой!..[6]

Они знают наперечет лучших собак Советского Союза, их родословные до десятого колена по восходящей линии, кто, когда и на каких выставках участвовал, какие оценки и призы получил. Они нередко могут предугадать и ход выставки, хотя окончательные результаты ее не известны никому, пока не кончится судейство.

Но вот по саду пробежал дежурный с красной повязкой на рукаве. Среди собак и людей возникло какое-то новое движение. Любители отвязывали от приколов своих питомцев и выводили их на дорожки. Начались ринги[7].

Толпа отхлынула от собак и плотным кольцом окружила открытую площадку посредине сада, обнесенную толстой веревкой с бумажными флажками, — место ринга.

Первыми пошли овчарки, как самые многочисленные. Малочисленные породы могли подождать. К «малочисленным» относился и мой Джери. Приходилось запасаться терпением.

Шел первый класс, то-есть взрослые овчарки. Одна за другой они входили в круг и, удерживаемые людьми, выстраивались в длинную цепочку. По жесту судьи цепочка двинулась по кругу.

Судья, невысокий пожилой мужчина в белой фуражке, с большим красным бантом на левом кармашке кителя и с карандашом и блокнотом в руках, стоя в центре, оценивающим взглядом окидывал каждую собаку. По его указанию ассистенты переставляли экспонируемых животных, лучших передвигая в голову колонны, худших — назад, к хвосту. Собак так много, что им тесно в одной линии, судья приказывает вывести некоторых вперед, и рядом с наружным на ринге скоро образуется второй, внутренний круг.

Зрители так тесно обступили ринг, что я не мог пробиться к веревке и стоял сзади, вытягивая шею, глядя через головы и старался не пропустить ничего из происходящего.

Вдруг что-то произошло. Раздался яростный вой и злобное рычание, цепочка людей и животных внезапно разорвалась, смешалась. Неожиданно толпа расступилась передо мной, пропуская какую-то женщину; я скользнул в образовавшийся проход, который сейчас же сомкнулся за мной, и очутился у самого ринга.

За веревкой дрались две собаки. Крупный кобель редкого яркопесочного цвета уцепился мертвой хваткой за заднюю ногу шедшей впереди него овчарки и ни за что не отпускал. Схваченная собака жалобно визжала, рвалась из этих клещей. Хозяева беспомощно метались около них. В руках одного болтался конец оборванного поводка.

— Да чего же вы смотрите? — не выдержал судья, до этого молча наблюдавший свалку. Беспомощность людей рассердила его. — Что вы боитесь собак? — И он крупными шагами приблизился к месту боя.

Но его опередила знакомая мне стремительная фигура в той полувоенной-полугражданской одежде, какую носили все инструкторы клуба. Шестаков! Легким прыжком перебросив свое сильное тело через веревочное ограждение ринга, он в мгновение оказался около смятенной группы людей и животных. Быстро кинув первому любителю: «Держите крепче вашу собаку!», он решительно шагнул к желтому псу, успокаивающе проговорил: «Арбат... Арбат...» и вдруг, ухватив его одной рукой за ошейник, а другой — за густую шерсть на спине, вскинул на воздух, оторвав от жертвы.

Все это явилось делом нескольких секунд. Драка сразу прекратилась; хозяева развели взъерошенных, окровавленных собак в разные стороны и принялись успокаивать их. Шестаков постоял минуту, ожидая, не возобновится ли схватка, и незаметно исчез.

Пострадавшую собаку увели на перевязку, судья подошел к владельцу желтого пса.

— Что же это вы? — укоризненно обратился он к нему. — Не умеете обращаться с собственной собакой!

Тот, кому предназначались эти слова, сконфузился и, стараясь скрыть свое смущение, усиленно гладил овчарку, приговаривая:

— Тихо, Арбат, тихо... Злой уж очень... — наконец, негромко произнес он в свое оправдание.

— Арбат? — переспросил судья. — Ого, сразу видно, что москвич![8] Ну, и что же? — продолжал он, отвечая на попытку владельца собаки оправдаться. — Нужно уметь обуздывать любую злобу, добиваться от собаки безотказного послушания...

«Арбат... Что я слышал об Арбате?» — старался припомнить я, но не мог. Впечатления сегодняшнего дня переполняли меня и мешали сосредоточиться.

— Он недавно живет у них, — вмешался в разговор Сергей Александрович, с открытия рингов безотлучно находившийся при судье. — Собака с тяжелым прошлым и очень трудно привыкает к хозяину. Хотя вы недавно говорили мне, — обратился он к владельцу Арбата, — что дело налаживается?

— Да, он уже привязался ко мне. На днях, когда я был на службе, он убежал из дому, нашел дорогу и прибежал ко мне. В учреждение прибежал, а ведь это совсем на противоположном конце города!

— У Арбата очень интересная биография, — заметил Сергей Александрович. — Питомник милиции просит отдать его к ним в школу. Говорят, что из него может получиться замечательная ищейка.

— Ну, что ж, — согласился судья. — Пес крепкий, злобности хоть отбавляй, с хорошим чутьем, — все данные налицо!

— Арбата я не отдам! — решительно заявил владелец овчарки и снова принялся оглаживать ее. — Я уже к нему привык. И в доме все его любят.

В продолжении этого разговора виновник происшествия жался к своему хозяину, обнажая время от времени свои желтоватые клыки и издавая глухое предостерегающее рычание, как часто делают нервновозбудимые собаки. Глаза его, в которых выражалась угроза, горели недобрым светом, порой в них вспыхивали фосфорические огоньки. Вся его наружность выражала такую непримиримую злобу, что невольно привлекала к себе внимание.