Свергнуть всякое иго: Повесть о Джоне Лилберне - Игорь Ефимов

— Дождь… Вы видите… Такой дождь! Купленные простыни… Их уже придется сушить… Злые языки будут говорить — ее приданое было подмочено…

Кэтрин уверяла, что однажды в детстве она за какое-то дурное слово («у меня же и подхваченное? возможно, возможно») слегка шлепнула маленькую Лиззи по губам и будто с тех пор они и сделались такими — вдвое больше и ярче, чем у других людей.

— А-а, новая книга… Вы принесли ее для меня? «Рассуждение о природе епископата, установленного в Англии». Это вы написали! Нет?.. Жаль. А кто же? Лорд Брук? Но вы согласны с тем, что он пишет?.. С каждым словом?.. О, тогда я прочту немедленно. Или нет — можно, я сначала дам отцу? Нас он отказывается слушать, но книга, написанная лордом, его пробьет. В глубине души он благоговеет перед знатью.

От одного звука ее голоса у него порой так кружилась голова, что он переставал понимать смысл слов. То, что происходило с ним за последние месяцы, было похоже на бунт двух чувств — зрения и слуха. Они словно бы требовали возвращения своих прав, не давали ему, как прежде, надолго сосредоточиваться, уходить в себя; любое случайное впечатление: пролетевшая птица, крик разносчика, звук текущей воды, свеже-красный разруб в окне мясной лавки — могло вдруг властно отвлечь его, сбить с налаженного хода мыслей. И это властное требование — смотри! слушай! дыши! — не воспринималось им больше как что-то чуждое. Он будто заново учился пользоваться этими дарами, и запах дождя, частокол черных крыш на розовом небе, конское ржание, звук ночных шагов, липкий от типографской краски лист бумаги, вкус первого глотка пива, внезапная тяжесть в чреслах, грохот дверного засова, бой часов пронзали его порой таким острым чувством полноты бытия, что на секунду ему делалось страшно. Ибо он инстинктивно боялся так любить эту плотскую жизнь, боялся, что такая привязанность к ней сделает его уязвимым, беспомощным, негодным для чего-то более высокого; что тот, кто так привязан к радости, уже не сумеет достичь спасительного жертвенного самозабвения, бывшего для него до сих пор главным стержнем, опорой, убежищем души. Но потом испуг проходил, и он снова сполна отдавался потоку звуков, картин и ощущений. В такие минуты жизнь казалась ему бесконечным морем света, и был в этом море еще яркий проблеск — Элизабет.

Когда пришло время садиться за стол, мистер Дьюэл опять появился с тем обиженно-недоуменным выражением на лице, которое предвещало продолжение его бесконечного спора с будущим зятем.

— Ну хорошо, — говорил он, — я готов признать, что с идолопоклонством нужно бороться, что указы парламента об удалении икон, распятий и статуй преследуют цели благородные и набожные. Но значит ли это, что все церкви надо ободрать дочиста, что пришло время бить витражи, ломать алтарные решетки, срывать облачения со священников? Или парламенту неизвестно о подобных бесчинствах? Один мой знакомый вчера вернулся из Кента. Он своими глазами видел, как компания хохочущих молодчиков крестила свиней и лошадей.

Руки его при этом машинально двигались над столом, подносили к глазам тарелку, ощупывали печать на буханке (из той ли пекарни?), ножи и вилки (хорошо ли начищены?). Все еще густые каштановые кудри торчали в обе стороны из-под рабочей шапочки.

— Парламент не может отвечать за каждого деревенского дебошира, мистер Дьюэл. — Лилберн старался говорить спокойно, но невольно спешил — ему не хотелось, чтобы Элизабет снова успела кинуться на его защиту. — Нынешнее положение его очень сложно и полно опасностей. Заговоры папистов, угроза иностранного вторжения, внутренний раскол по поводу устройства церкви. Общины требуют лишить епископов права заседать в палате лордов. Чем отвечает на это король? Назначает туда пять новых на место изгнанных. Не значит ли это, что он решил защищать епископов до конца?

— Я только и слышу что о заговорах, опасностях. Но где они? Покажите мне этих заговорщиков. Пока единственное, что мы видим, это круглосуточная стража, ни с того ни с сего выставленная у парламента. Сотня вооруженных бездельников, содержание которых мы должны оплачивать из своего кармана.

— Не далее как вчера мистер Пим сделал подробное сообщение о раскрытии нового армейского заговора. Допрошенные свидетели…

— Армейского? Насколько мне известно, обе армии распущены еще в сентябре?

— Но большинство офицеров так или иначе стекается в Лондон. Они толкутся по тавернам и весьма громогласно хвастают друг перед другом, как они будут разгонять круглоголовых болтунов, засевших в Вестминстере. «Король вернется из поездки в Шотландию, и тогда мы им покажем». На жизнь мистера Пима было совершено покушение. Он получил письмо и, когда распечатал конверт, нашел в нем листок с угрозами и кусок ткани, пропитанный гноем чумного.

— Господь всемогущий! — Кэтрин чуть не выронила внесенное блюдо с фаршированной щукой. С тех пор как Лилберн исполнил свое обещание и высудил у бывшего мэра десять фунтов компенсации «в пользу мисс Хэдли за незаконное и жестокое взятие под стражу», она перестала относиться к нему с иронией и свято верила каждому его слову.

— Дорогой Джон, я не менее вашего желаю мистеру Пиму здоровья и благополучия. Но я так же страстно желаю, чтобы раздоры между королем и парламентом прекратились. Неужели нельзя найти какой-то компромисс? Поймите — вы человек, искушенный в вопросах веры и политики, но в делах вы еще младенец. Знаете ли вы, что такое пошатнувшийся кредит? Это когда обстановка в стране так неспокойна, что никто не рискует одалживать другому деньги. Или вкладывать их в какое-нибудь дело. Когда каждый старается придержать золото, а если и пускать его в оборот, то только за границей. Деньги перестают оборачиваться, начинается застой в делах, безработица и голод. А вслед за этим — бунты. Вот почему я говорю вам: восстановление авторитета королевской власти необходимо. Только она сможет предотвратить разруху, спасти нас всех от разорения.

— Отец, но ведь вы сами!.. — Элизабет умоляюще схватила Лилберна за руку — «дайте же и мне сказать». — Не вы ли год назад, прошлым летом, сидя вот на этом же стуле, стучали кулаком и грызли пальцы от ярости? Неужели вы не помните, что было тому причиной?

— При чем тут это? Зачем вспоминать случай, не имеющий ничего общего… Тогда были другие обстоятельства…

Ювелир досадливо морщился, отмахивался от дочери обеими руками, но было видно, что на самом деле он смущен.

— Обстоятельства? О, конечно! Обстоятельства были таковы, что вы доверяли королю и хранили свое золото на монетном дворе. И когда он одним махом загреб все, что там было, — 130 тысяч фунтов! — чтобы нанять армию против шотландцев, вы, весь ваш цех золотых дел мастеров стенал и рвал на себе волосы. Вот когда вы впервые начали кричать о пошатнувшемся кредите, разве я не помню! А ваш вечный страх перед штрафами, а «корабельные деньги», а пошлины, которые порой бывали дороже самих товаров? На все это вы плакались друг другу вот в этой самой комнате, а теперь… Теперь вы ничего не желаете вспоминать. Вы готовите возвращающемуся королю торжественную встречу, вы возлагаете на него все надежды, как будто этот человек когда-нибудь…

— Дочь моя, ты не должна говорить о его величестве в таком тоне. Что бы там ни было, король всегда король, а мы — его смиренные подданные. Между нами возможны, конечно, недоразумения, но никогда…

Мистеру Дьюэлу не удалось докончить свою нотацию. Чей-то громкий голос с улицы, перекрывая стук телег и крики разносчиков, несколько раз выкрикнул имя Джона Лилберна.

— Эгей, Сексби! — Лилберн высунулся в окно и помахал рукой. — Я здесь. Что у вас там стряслось?

Человек внизу поднял залитое дождем лицо и жестом спросил, можно ли ему подняться. Лилберн кивнул, и через минуту тот уже входил в комнату, кланяясь и стараясь как-то показать всем своим видом, что угрюмое выражение, застывшее на его лице, не относится ни к кому из присутствующих. Под плащом его блеснула наспех застегнутая кираса.

— Это Сексби, — сказал Лилберн. — Он будет заправлять у нас с дядюшкой пивоварней.

— Садитесь к столу, мистер Сексби, — сказал ювелир. — Кэтрин, налей гостю стаканчик.

— Прошу прощения у хозяина дома. Мне сказали, что мистер Лилберн на Чипсайде, но я не знал, где именно. Страшные вести доставлены в Лондон, потому я позволил себе так кричать. Трудно поверить, что христиане способны на подобные зверства. Но, я надеюсь, ни у кого из вас нет близких родственников или друзей в Ирландии?

— В Ирландии?!

— Да, почтенные, да, — паписты восстали в Ирландии, и кровь честных протестантов заливает землю. Трупы плывут по рекам, валяются не погребенные у дорог, и голодные собаки поедают их. Горят дома, виселицы стоят на площадях, женщины и дети замерзают в поле. «Смерть англичанам! — кричат их попы. — Кто даст приют хоть одному, будет гореть в аду!» И так по всей стране, повсюду, в деревнях и городах.