Дровосек - Дмитрий Дивеевский

Шура слушал треп Хаима и соображал, что может за всем этим стоять. Конечно, Гольдштюкер подкатил к нему не просто так. Но и намека никакого не видно на что-то конкретное. Подождав еще пару минут, Бабакин кашлянул и, глядя израильскому советнику прямо в глаза, сказал:

– Господин Гольдштюкер, вы же знаете, что мне нельзя задерживаться надолго с вами. Если наше свидание затянется, то на него обратят внимание. Если вы что-то хотите сказать, то скажите сразу…

Хаим сразу стал серьезным, глаза его напряженно и остро блеснули.

– Прекрасно, Александр Михайлович. Это упрощает дело. Нам надо встретиться наедине и серьезно поговорить. Не думайте ни о чем особенном. Речь будет идти о политике. Точнее, о политических вопросах. Думаю, ситуация в мире назревает такая, что людям нашего уровня надо консультироваться. Вы согласны?

Шура настороженно и пристально взглянул в глаза Гольдштюкера. Неужели американцы хотят через этого типа вытащить древнюю шпионскую историю пятидесятых годов? Но глупо же, ведь он уже не мальчик, и если захочет, заклеймит ее как провокацию. Хотя в его положении лучше не ерепениться. Теперь Москве только повод дай, она и провокацию использует с большим аппетитом. Но идти надо. Надо знать, что там припасли американцы. Шура не сомневался, с чьей подачи к нему подошел Хаим.

– Хорошо. Я приеду без переводчика в ресторан «Аспарагус» в пятницу, в половине первого. Приходите, поговорим.

– Отлично, – засмеялся Гольдштюкер и откланялся.

Через четыре дня, входя в зал «Аспарагуса», Бабакин увидел Хаима, который ждал его, коротая время за бокалом пива. Тот приветливо помахал Шуре рукой, и вскоре они уже вели оживленную беседу. Разговорчивый и напористый израильтянин полностью взял инициативу в свои руки.

– Конечно, Александр Михайлович, я много о Вас слышал раньше, а с тех пор как Вы появились здесь, просто решил перечитать ваши публикации. Вы знаете, я под впечатлением. Эти работы выдают неординарный ум, – тут Хаим внутренне хихикнул, вспомнив шурино воровство в магазине, – и большую силу логики. Разговоры с такими людьми надо ценить. Ведь в мире назревают большие перемены, правда?

«Чего он хочет? – думал Бабакин. – Вся моя писанина и яйца выеденного не стоит. Один плагиат. Силен-то я был не в ней, а в аппаратной работе. Так чего же он хочет?»

– Чего Вы хотите, Хаим? – неожиданно для себя спросил он.

– Я хочу передать Вам привет от ЦРУ, – с прямотой римлянина ответил Гольдштюкер. – Как видите, они даже не хотят сами светить контакт с вами. Настолько они дорожат таким человеком как вы. Но работать они намерены серьезно. И, думаю, здесь, в Осло, такая работа получится. Ведь мы не будем прятаться по подворотням. У меня есть очень близкий норвежский друг, крупный бизнесмен. Вы «познакомитесь» с ним и будете иногда приезжать к нему в гости на его загородную виллу. А я, грешный, стану иногда появляться там во время ваших приездов, и мы будем обсуждать только политические проблемы, уверяю Вас. Только политика, никакого шпионажа, но политика очень острая, очень интересная, – как, согласны?

– А если нет?

Гольдштюкер глумливо ухмыльнулся:

– Алекс, не валяйте дурака. Я пришел именно тогда, когда Вам стало плохо, и я готов Вам помочь. Думаю, это идеальный случай…

– Хорошо, я догадываюсь, чего вы хотите, и буду с Вами работать. Цековскую кухню я знаю, как свои пять пальцев, и мои консультации будут небезынтересны. И вот еще что – пусть на меня выйдет резидент ЦРУ. Я хочу с ним кое-что обсудить.

Глава 12

1978 год. Фатальные подозрения

Генерал Голубин шел на большой риск, назначив встречу со связником в Праге. Город был переполнен сотрудниками чехословацкой госбезопасности. Все мосты через Влтаву и основные въезды в город находились под контролем постоянных пунктов наблюдения, центральная часть просматривалась телевизионными камерами и оптикой контрразведки. Силы управления наружного наблюдения составляли девятьсот человек, имевших подвижные средства – от велосипеда до грузовика, что для миллионного города было чрезвычайно много. Чехи сделали выводы из попытки контрреволюционного переворота десять лет назад. Теперь они держали своих диссидентов и связанных с ними эмиссаров иностранных разведок под плотным контролем. Это давало хорошие результаты. Ситуация в стране успокоилась, хозяйство развивалось ритмично, люди достигли очень неплохого жизненного уровня. Голубина радовало то, что они не забыли травму, нанесенную вторжением войск Варшавского договора в 1968 году. В общем и целом отношение к СССР у рядовых чехов было неважное.

Несмотря на сложнейшую оперативную обстановку, Голубин решился выйти на связь с ЦРУ в Праге, куда был направлен на совещание по линии внешней контрразведки. В программе его пребывания имелся один свободный вечер, и Голубин был уверен в том, что чехи не пустят наружку за руководителем управления ПГУ. А встречаться было необходимо, потому что работа с «Кэпом», оперативное руководство которой он осуществлял, выворачивала на очень нежелательное для его хозяев из Ленгли направление.

Агент «Кэп» являлся бывшим советским офицером ВМФ, бежавшим со своей польской любовницей на Запад. После измены «Кэп» рассказал ЦРУ все военные секреты, которые были известны ему по службе, и получил вид на жительство в США. Однако личная жизнь пошла совсем не так, как ему мечталось. Ожидаемые райские кущи не явились, пришлось начинать биографию с самого начала, испытать психологический срыв и депрессию, трудности адаптации в новом мире, да и другие проблемы, которые выпадают на долю каждого эмигранта. В таком состоянии бывшего советского офицера нашла вашингтонская резидентура ПГУ и завербовала для работы по своему основному противнику – ЦРУ, которое осуществляло надзор над «Кэпом».

Голубин знал, что «Кэп» рассказал о вербовке цэйрушникам и ведет двойную игру под их контролем. Пока шел обмен малозначимой дезинформацией, он был спокоен. Однако резидентура ПГУ почувствовала неладное и, осуществив острую проверку агента, выявила его двурушничество. Она предложила вывезти «Кэпа» в СССР и рассчитаться с ним за все сразу в полном соответствии с советским законом. Под предлогом того, что в Штатах встречаться опасно, очередная встреча была назначена в Вене. Здесь планировалось подмешать агенту дозу снотворного, в спящем состоянии переправить в багажнике дипломатической машины в Прагу, а оттуда – самолетом в Москву.

Дело находилось на контроле у Крючкова, и Голубин ничего не мог предпринять, когда на шифровке резидентуры появилась резолюция начальника ПГУ «Согласен». Ему оставалось только исполнять.

Когда секретарша принесла от Крючкова этот документ, Голубин пошел в комнату отдыха, включил кран и стал плескать на лицо холодную воду. Потом посмотрел на себя в зеркало, и ему показалось, что оттуда на него уставился безглазый вурдалак, с прилипшей к бесформенным губам безобразной ухмылкой. «А ведь бабы любят, мать их, – подумал он, глядя на свое отражение. – Долго ли еще им меня любить? Петелька-то затягивается».

Если «Кэпа» вывезут в Союз и он начнет давать показания, то следователи неизбежно установят, что контролировавшие его цэйрушники были превосходно информированы о маневрах советской резидентуры, кто-то помогал им из ПГУ. Высчитать «крота» будет совсем нетрудно, потому что полностью в работу с ним, кроме Крючкова, посвящены только три человека: Голубин, резидент в Вашингтоне и оперработник, который ведет агента. Имелось еще несколько сотрудников, в той или иной мере посвященных в дело «Кэпа», но они не в счет, потому что по наиболее деликатным моментам разработки велась личная переписка шифром только между Голубиным и резидентом.

Надо было что-то предпринимать, и «Лис» решился выйти на встречу с ЦРУ, хотя он делал это исключительно редко.

Голубин любил рисковать, когда риск приносил видимое удовольствие. Сейчас это был как раз такой случай. Им владела уверенность, что наружки не будет. Поэтому в хорошем настроении он принял душ после утомительных переговоров и последовавшего за ними дружеского ужина, надел легкие брюки, расписную рубаху и, посвистывая, покинул отель. Сначала он взял такси и попросил показать ему достопримечательности ночной Праги, хотя знал город довольно хорошо. Несколько раз он останавливал машину, выходил из нее, рассматривая великолепные пражские замки в ночном освещении, а заодно и контролируя ситуацию вокруг себя. Ничего подозрительного он не заметил. Потом, отпустив такси, Голубин углубился в темные переулки Нового Мнеста и долго бродил по ним, делая вид, что блуждает. Это давало возможность грубо проверяться, что всегда ставит наружку в трудное положение. Однако никаких признаков «хвоста» не появлялось, и он решился выйти на встречу.

Когда Голубин увидел за столиком кафе Мэдлен Хьюз, он чуть не потерял дар речи. Американка, казалось, почти не изменилась лицом за прошедшие двадцать лет, хотя неповоротливая ее фигура теперь расплылась бесформенным тестом. Она сидела, опершись локтями на столик, и потягивала мартини, хитро прищурив глаз. Мэдлен, судя по всему, уже получила сигнал о приближении Голубина.