Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова

душу не губи!

Крылатых женщин не люби!

(I: 320);

Смирит лазоревую ярость

Ресниц моих – единый взмах!

Дыханием надут твой парус

И не нуждается в ветрах!

(II: 34);

Шестикрылая, ра – душная,

Между мнимыми – ниц! – сущая,

Не задушена вашими тушами

Ду – ша!

(II: 164);

Не удушенный в хламе,

Снам и дням господин,

Как отвесное пламя

Дух – из ранних седин!

(II: 153);

Без ни-ушка

Мне сад пошли:

Без ни-душка!

Без ни-души!

(II: 320);

Вздох – без одыши,

Лоб – без огляди,

В завтра речь держу

По́том огненным.

(II: 90) и др.

Такое множество слов, этимологически родственных со словом душа, не случайно у Цветаевой: противопоставление духовности и бездуховности – традиционно центральная антитеза в поэзии. Цветаева, познавая (а в поэзии это значит и называя) явление, стремится дойти до этимологических истоков слова тем же путем, каким в научных и учебных целях осуществляется этимологический анализ: приведением однокоренных слов с разными историческими чередованиями и доказательством семантической близости этих слов.

Примеры с корнем -гор- // -жар- подтверждают это наблюдение:

Гора горевала (а горы глиной

Горькой горюют в часы разлук),

Гора горевала о голубиной

Нежности наших безвестных утр

(П: 94);

Лежат они, написанные наспех,

Горячие от горечи и нег.

Между любовью и любовью распят

Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век

(С.: 51);

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть

(I: 274).

Горение – самый известный традиционный символ интенсивной жизни, страсти, вдохновения – символ, уходящий корнями в глубокую древность и чрезвычайно важный в поэзии Цветаевой начиная с ее ранних стихов. Однако для Цветаевой страсть прямым образом связана со страданием, жар вдохновения – с горем и горечью утраты. В группе слов с корнем -гор- слово горький, имеющее первичное конкретно-чувственное значение, преобладает, вероятно, потому, что именно конкретно-чувственный образ является основой многих цветаевских произведений.

В контекстах строки и строфы пояснительные средства этимологического анализа минимальны, но действенны. Цветаева показывает семантическую связь между понятиями, обозначаемыми этимологически родственными словами, либо употреблением предлогов логической связи (Горячие от горечи и нег – С.: 51), либо включением родственных слов в тавтологическое сочетание (Мне других дружков – не надо! – П.: 22), либо расчленением одного из родственных слов на слоги, что создает эффект вслушивания или вчитывания в слово, способствуя преодолению автоматизма в восприятии (Заревом в лоб – ржа, / Ры – жая воз – жа! – П.: 111), либо знаками препинания, указывающими на логическую связь понятий, – двоеточием или тире:

Кастальскому току,

Взаимность, заторов не ставь!

Заочность: за оком

Лежащая, вящая явь

(II: 216);

Любовь, это значит лук

Натянутый: лук: разлука

(П.: 193);

По-медвежьи – радушен,

По-оленьи – рогат.

Из которого души

Во все очи глядят –

Во все окна!

(III: 748 – о доме);

Сомущены – в сумятице –

Глазки, обычно в маслице,

Губки, обычно бантиком,

Ратсгерра от Романтики

(П.: 260).

О. Г. Ревзина показывает, что при подобных синтаксических отношениях частей высказывания двоеточие представляет собой настолько сильное средство отождествления, что оно «не только фиксирует данное смысловое отношение в тех случаях, когда оно объективно представлено в составляющих А и В, но и приписывает эту семантическую связь таким А и В, которые без двоеточия этой связи не имели бы» (Ревзина 2009: 495). Об эмоциональной и смысловой выразительности знака тире сама Цветаева писала и в прозе, и в стихах. Приведем одно ее поэтическое высказывание:

Как на знак тире –

Что на тайный знак

Брови вздрагивают –

Заподазриваешь?

(II: 267).

В некоторых случаях Цветаева восстанавливает забытую этимологическую связь слов не логической мотивацией внутренней формы слова, как в предыдущих примерах, а только показом их семантической связи, восходящей к смысловому тождеству корней. Так, этимологически родственные антонимы начало и конец обнаруживают общий семантический компонент ‘граница, предел’ в конструкции хиазма:

Научил не хранить кольца, –

С кем бы Жизнь меня ни венчала!

Начинать наугад с конца

И кончать еще до начала

(I: 235).

Сильным средством восстановления этимологической связи слов является и помещение их в ряд, состоящий более чем из двух элементов, т. е. в цепочку родственных слов или в словообразовательно-этимологическое гнездо:

Древа вещая весть!

Лес, вещающий: Есть

Здесь, над сбродом кривизн –

Совершенная жизнь

(II: 144);

Не Муза, не Муза,

Не бренные узы

Родства, – не твои путы,

О Дружба! – Не женской рукой, – лютой

Затянут на мне –

Узел.

Сей страшен союз. – В черноте рва

Лежу – а Восход светел.

О кто невесомых моих два

Крыла за плечом –

Взвесил

(П.: 105).

Столкновение слова с отвлеченным значением, старославянского по происхождению, со словом русским, имеющим конкретное значение, обусловливает сильную мотивацию абстрактного понятия конкретно-образным в контексте со словами узы, узел, союз, а также в следующих контекстах:

Что́ вы сделали с первым равенством

Вещи – всюду, в любой среде –

Равной ровно самой себе

(П.: 283);

Вкрадчивостию волос:

В гладь и в лоск

Оторопию продольной –

Синь полунощную, масть

Воронову. – Вгладь и всласть

Оторопи вдоль – ладонью

(II: 123);

Деревья с пугливым наклоном

‹…›

Мечтателя – перед богатым –

Наклоном. А может – отвратом

От улицы: всех и всего́ там –

Курчавых голов отворотом?

(II: 336);

Не в пуху – в пере

Лебедином – брак!

Браки розные есть, разные есть!

(II: 257);

И пока