Сказки уличного фонаря - Павел Лаптев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Иду к утрени, — и добавила тихо, — в Выксу, — и опять опустила глаза.
— Зачем туда? — сразу спросила Незнакомка. — Пойдем в монастырь.
И почувствовала Матрёна что-то сильное и великое, чей-то взор на себе, призывающий по правую сторону. И оглянулась. И увидела.
Город в тумане показался — вот-вот руку протяни, шаг сделай и там уж будешь, там, где лес стоял только что. Фу, фу — сон, грезится.
— Не бойся, — гладь голоса в сердце вошла и успокоилось оно и сомненья ушли, заменившись восхищением и радостью — как быстро выстроили!
— Пошли, Матрёнушка в монастырь.
— А! А туда… ну да.
И город этот, монастырь уже явно, белым камнем вырисовывался и кресты, кресты православные — Матрена перекрестилась:
— Матерь Божья!
И Женщина ближе подошла, лицо красивое-красивое и пошла туда.
И Матрёна за Ней.
Не видывала она ничего такого, только на картинках.
Но — пошла за спиной Незнакомки и, заметила, что пелена в глазах такая, как в девках на пруду под водой с открытыми глазами наплаваешься — на что не посмотришь — светится всё вокруг.
И надо же на Выксуни такую красоту отгрохали, да быстро — дома большие белые, вокруг оградки чугунные резные, и монашки везде, и кланяются, здороваются, а где Женщина — пропала, затерялась, но все в огромный храм идут, такой большой, до неба — у Матрены дух захватил — вверх глянула, а бабы-то не знают, подумала.
— Вот что здесь есть, а я всё в Большую церкву хожу, да в малую иногда на Выксунь, а тут — монастырь!
— Как называется?
— Иверский.
— Иверский!
И кланяются, заходят внутрь. Запах, свечи, пение где — здесь, там. И народ разный — монашки и господа есть.
И стояла как хмельная уж конец службы, к Причастию ближе руки сложила крестообразно — пошла.
Как причастилась — словно летала в лёгком и уже не болезном теле, выпорхнула из храма, а тут Женщина эта:
— Пошли провожу, Матрёнушка.
— Пошли, — покорно сказала, а что — как теперь и не знает до дому.
Пошли молча так сзади Матрёна, боясь почему-то говорить.
В лесок вышли, леском чуть почаще что — глянула, нет Женщины, туда, сюда, нет! Ещё чуть прошла — дорога, слава Богу. И то ладно — домой.
А назавтра рассказала кому успела и пошли кто захотел и поверил ей посмотреть. Но ничего не нашли. Так и посмеялись — мол, приснилось бабе. А она еще попам рассказала — те хоть и с недоверием, но рассказали митрополиту Нижегородскому Макарию. Как знать, но приедет на Выксунь через три года Варнава — иеромонах из скита Гефсиманского при Свято — Троице — Сергиевой лавре, чтобы строить обитель здесь, а, услышав историю эту, не будет сомневаться нисколько, где быть сему, дабы знает — не шутят с таким.
ВОСКРЕСЕНИЕ
Писать глазами. Руки, растущие из глаз, кривые ногти, ковыряющие белое, чтобы оставить после цикла пищеварения земного хоть какое-то упоминание о себе.
Желания земные. Вор с желанием наживы срезающий киловольтный провод, ребёнок с желанием познания сующий спицу в розетку, старуха с желанием видеть в темноте включающая неисправный выключатель — все они падают с отключившимся сердцем вниз, чтобы когда-нибудь воскреснуть…
Я помню мягкое лёгкое с пролежнями ощущение вечной кровати — когда это было? Когда бумага была дешёвой, когда напоминающая о Творце земная природа была цела. Я помню книги свои — гладкие и мягкие, значительно занимающие пространство шкафа. Где всё? Что в них? Труха и пепел, труха и пепел…
Ветер легкодуйный унёс по земле труху и пепел поколений, их бесконечно повторяющиеся пороки и ошибки. Крути, верти планета месиво человеческое, мешай, словно в ступе, чтобы отделить новое от старого и замесить новый век…
Трясёт. Зубы свело неподвластной силой, и боль волнами бьёт по телу, странному голому красивому моему телу, лежащему на странной новой тёплой красивой земле возле похожей на пластмассу из прошлого сосны.
Пульсация воспоминаний — корявых рук, маленьких недвижимых ног моих, будто в зеркале времени лежу уродливый мальчик, скрюченный тисками полиомиелита. За что же? А! Из этих миллиардов ровесников только я такой, только мне муки, только…
— Мы все теперь здесь! — Дева выглядывает из-за сосны, чуть обнимая её длинными волосами, и улыбается. Она красива. И я вспоминаю сны свои — про неё, да, да, про неё — прекрасную женщину, которая приходила ночью и обнимала, и ласкала, и кровь вскипала в членах моих и недосягаемое в яви счастье охватывало и улетало с пробуждением в вечное инвалидное кресло, в свою уродливую плоть, всё реже с годами верящую в этот символ веры.
— Чаешь воскресения мёртвых и жизни будущего века? — её голос во сне охватывал такие же сосны, поднимаясь выше и выше, и таял в ветках.
— Где? Где они будут жить? — спрашивал мозг мой, снова и снова пытавшийся пробить наяву разорванный болезнью позвоночник.
— Негде, — отвечали скрюченные колени. — Нет места, — отвечали вывороченные локти…
— Есть! — восклицала она и подходила ближе. — Земля будет другая. Ты узнаешь.
Вот рот мой был открыт, издающий звуки:
— Кто?
— Мы все живущие сейчас, — почти пела она высоко.
И вопросы, вопросы червями распирали мозг:
— Где же? Где все жить будут? — да, да! это мой голос из моего сна…
Сейчас она появляется из-за дерева вся нагая и трепет, прежде охватывающий меня при виде женщины, другой трепет, духовный порыв поднимает с земли. Да! Я встаю, как когда-то во сне ощущая сильными ногами твердь земную, ощущая пульсацию вен в конечностях, сбирая огромной грудью, напрягшимся животом чистый хвойный воздух и иду по мягкой массирующей иглице за ней — женщиной моих снов…
— Твои строки, вот они — листья на ветру. Зачем, зачем всё это было нужно когда-то? — она бросает бумажные листы, и они исчезают вместе с листьями осени.
И я удивленный и радостный спрашиваю ведущую:
— Осень?
— Осень прошлой жизни людской. Всё в прошлом, всё в прошлом, в прошлом…
И листья, и ветер, и снег, и — солнце вокруг водят хороводы. Мягкие, нежные, как женские руки гладят тело моё эти стихии.
— Ты думаешь это осень? Или зима? Или… — говорит она впереди.
— Не знаю, — не знаю я.
— Нет уже времён года. Ничто на нашей планете не меняется уже.
— Земля остановилась? — не верю я.
Она смеётся разноцветной трелью, и ветер шепчет слова:
— Другая вселенная, другая Земля, другой мир…
— Какой? — я спрашиваю ветер.
Он трогает мои волосы тихим шелестом и проносится вихрем, оставляя мне на ладони тающие снежинки.
Дева останавливается и обнимает меня теплом своим, мягкостью, сравнимой с пухом безвесомым и огоньки щекотливые проскакивают меж нами, взлетают, рассыпаются на многие другие и исчезают, оставляя место следующим.
— Кто ты? — спрашиваю я Деву свою.
— Я — эхо твоё, — поёт она и целует, целует трепетно в губы, заставляя молчать, и говорит, говорит, говорит. — Плоть от плоти. Ты помнишь время — сотни раз с тех пор Земля кружилась вокруг светила. Ты помнишь город — ожерелье прудов и парковые ковры. И ты, весело бегущий в детский сад, где зло поджидало тебя.
— Болезнь? — кричу я, вспоминая.
— Она залезла тебе в спинной мозг и связала тело.
— Я — калека, инвалид! — реву я сквозь ветер, ощущая прошлое.
— И мать, — продолжает она, — отказавшаяся лечить из страха смерти твоей.
— Пункция, — пролетает перед глазами слово.
— И ты, пишущий глазами…
— Я — поэт!
— Да! — отвечает она. — Вспомни, что ты писал мне! — и говорит, говорит. –
Разбилось зеркало, осколкиПоймали небо на полу.Наветы, слухи, склоки, толкиСмешали вместе свет и мглу.
И ты, прекрасная, смотрелаНа монохром пустой стены.Без отражения нет тела,Без света солнца нет луны.
— Я помню, — вспоминаю я строки, и продолжаю сам. –
Ты помнишь, разве было этоЧередованье дней, ночей,Зашитых в отраженье светаЭмоций, жестов, лиц, страстей.
Цветных одежд и глаз движеньяВ объятиях желанных тел.Любови вечной воздареньяБукетов мыслей, слов и дел.
Крещенья, свадьбы, похороны,Цветы, расчёстки, простыня.И смех, и плач, и крики, стоны,Здесь только не было меня…
— И меня, твоей жены и помощницы, прожившей с тобой годы земные, — прерывает Дева.
— Тебя звали… — вспоминаю я имя её.
— Не надо, — обрывает она. — Имени нет.
— Жена, — вспоминаю я образ женщины рядом и не нахожу сходства. — Ты изменилась! — восхищаюсь я. — Ты стала красивее, ты стала моложе, ты стала…
