Новый Мир ( № 1 2008) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Салют участился, испещревая небо инфекционной сыпью.
Гремела музыка: обычное “мясо”, то есть ритмичные басы, глубина которых бывает предметом соревнований между автолюбителями. Фальшивый батюшка облачался в какие-то дополнительные одежды, названия коих Шунт, всегда далекий от религии, не знал; эти предметы сообщали мнимому попу торжественность, придавали величие. Последним появилось настоящее кадило, уже курившееся.
— Дамы и господа! — вострубил Тронголов. Это обращение прозвучало в его толстых устах непривычно, так как в обыденных случаях он ограничивался словами “братва” и “братаны”. В руке у Тронголова пылал факел. — Мы собрались здесь по весьма знаменательному случаю. Намереваясь продолжить традиции… — Он запнулся. — Традиции чего? — обратился он к Шунту. — Ты должен знать!
Шунт пожал плечами.
— Отечественных развлечений, — пробормотал он первое, что пришло ему в голову.
— Вот именно! — Тронголов пришел в восторг. — Отечественных развлечений. У Альмы течка, и мы сегодня поженим их с господином писателем.
Пространство и время наполнилось дьявольским визгом. Уродливые существа в шкурах и перьях приплясывали, чокались, выпивали; кто-то прибавил звук, и “мясо” расползлось по всей округе. Коллатераль бежала перед Шунтом: единственная, исчерченная высветленными полосками, подобно шоссе. Она вела в ледяной дом, залитый светом, и не давала возможности шагнуть влево ли, вправо, или подпрыгнуть, или провалиться под землю.
Шунт, сделав над собой сверхъестественное усилие, изобразил гримасу: забавно, братаны, хорошая шутка.
— Мне бы карлицу Буженинову! — крикнул он с притворной требовательностью в голосе. — Подайте! Традиция не соблюдена! Я протестую!
— Традиция приумножена, — возразил Тронголов, щегольнув изящным словцом. — Снимай штаны, умник, да пошевеливайся, а то получится с тобой, как с Карбышевым… Альму подержат, не ссы.
— Да пусть заледенеет, плотнее войдет! — послышался пьяный возглас, изданный каким-то гусем — с клювом, в фуражке и при гармошке.
Шунт не шевелился. Альма, удерживаемая водителем, часто дышала, вывалив малиновый язык.
8
В замке не осталось ни души, все высыпали на двор. Тронголов подошел к неподвижному Шунту и посветил факелом так, что парик затрещал и едва не занялся пламенем.
— Снимай штаны, чмо, — сказал он негромко. — Посмеивался над пацанами, да? Думал, никто не видит? Ты, мол, звезда, а мы у тебя пыль под ногами?
Шунт сделал шаг назад, потому что факел был поднесен очень близко.
— Сегодня трахнешь собаку, а завтра я специально достану тебе свинью. Она тебе музой будет. И будешь писать про то, что людям интересно. А не свиньям! Ты думал, здесь свиньи собираются? Нет, свиньи — там, — он неопределенно махнул факелом в сторону леса. — А здесь ты среди людей. И будешь писать то, что им захочется прочитать. Раздевайся, сука, иначе я тебя прямо здесь пристрелю.
Гости не слышали, что говорил Тронголов Шунту, но догадывались, что разговор происходит жесткий. Многие примолкли и с готовностью взвыли только тогда, когда Шунт медленно взялся за брюки.
— Намордник наденьте, — предусмотрительно распорядился Тронголов.
— Кому? — издевательски осведомился кто-то, и Тронголов захохотал. Альме надели намордник и подвели к Шунту, который к тому моменту уже успел расстегнуть молнию до середины.
— Это бесполезно, — промямлил он. — Я старый человек, во мне все умерло. Мне перевалило за шестьдесят.
— Мы тебя виагрой накормим! — крикнул Вован.
— Да не надо ему никакой виагры, он просто постарается, потому что знает, что так для него будет лучше, — улыбнулся Тронголов.
В голове Шунта вдруг забубнили голоса, множество голосов. Они несли полную невнятицу, пререкались, жаловались, угрожали, плакали, распевали безумные песни. Сперва он решил, что просто повредился в уме, но быстро сообразил, что это заговорил парик. Покинутые коллатерали сошлись в основании черепа, устроив нечто вроде перекрестка. Все направления и жанры слились воедино, и каждый имел в себе мрачное, трагическое содержание; многочисленные клиенты заново завернулись в простыни и расселись по креслам перед зеркалами, до бесконечности отражавшимися в зеркалах; в самой середке этого кома восстали убитые и бросились наутек, все в разные стороны, но ограниченность кома их не пускала, и у них получался бег на месте, увековеченная попытка спастись от убийственных ножниц. Затылок заболел с такой силой, что Шунт схватился за него, и Тронголов выхватил пистолет и выстрелил ему под ноги, продырявив дорожку и выбив снежный фонтан:
— Хватит косить!
Вокруг гремели петарды, и выстрел затерялся среди этого грохота; Шунт не слышал слов Тронголова и догадался о случившемся лишь по маленькому снежному взрыву, который образовался прямо перед ним; пистолет он заметил уже потом и удивился, почему так поздно, почему он появился на сцене не вчера и не позавчера.
Тронголов, которому надоело канителиться с застенчивым писателем, подошел к Шунту и рванул брюки; те съехали до колен вместе с трусами. Девицы, снятые в ближайшем бардаке, согнулись от хохота, когда увидели сморщенный, побуревший, микроскопический член Шунта.
— Девки, давайте разогреем деда! — предложила одна.
Галдя и визжа, они окружили Шунта — расселись вокруг него на ковровой дорожке, а кто-то и прямо на снегу. Профессионализм этих самозваных ассистенток был очевиден, хотя и не приводил ни к какому результату; сам же по себе Шунт стоял как каменный и думал только о Мотвине, который сейчас представлялся ему добрым волшебником из детской вечерней сказки.
До него донеслось:
— Эти и мертвого поднимут!
Скосив глаза, он увидел, что естество его, попирая всякую логику и законы природы, начинает подавать жалкие признаки жизни.
— Молодцы, девки! — выкрикнул Тронголов. — Давай не ленись! Двойная оплата! Горохов, разверни суку и подтащи!
Шофер потянул Альму, которая в невинности своей с готовностью поднялась и пошла, чуть виляя хвостом и приветливо зыркая по сторонам. Проститутка, в этот момент трудившаяся над Шунтом, отвалилась и вытерла рот.
— Давайте скорее, дед сейчас заснет!
Выступили двое ряженых и взяли Шунта под локти, чтобы не дергался. Тронголов лично помог шоферу Горохову приладить овчарку, так что операционное поле оказалось прикрытым юбочкой Альмы, а потом обежал вокруг группы и наподдал Шунту пинка:
— Двигайся! Шевелись, мать твою!
Тот несколько раз качнулся; как раз и ряженый батюшка подошел, размахивая кадилом и завывая; он пел какую-то дьявольскую околесицу, не имевшую отношения к настоящему богослужению, но кое-чего понадергал: “Венчается раб Божий рабе Божьей… прилепится, да не отлепится, да убоится, да из одной чаши выпьют…”
Щелкали фотоаппараты, кто-то снимал происходящее на видеокамеру.
Кадило сменилось кропилом, и Альма завертелась, когда на нее упали крупные ледяные капли.
— Порядок! — проревел Тронголов, уже сильно пьяный. — Теперь — торжественный променад с посещением архитектурного сооружения!
Шунта оттащили от собаки и, все так же под руки, повели в ледяной дом; Альму вели рядом. Она держала себя так, словно ничего не случилось — вероятно, в ее понимании действительно не произошло ничего особенного. Вновь зашипели петарды, к ним прибавилась пальба из настоящего оружия: сучья свадьба, разбойничья избушка. Шунт шел по ковру, освещенный наспех протянутыми гирляндами лампочек. Штаны с исподним оставались спущены, застряли на уровне колен, мешали идти, и он двигался смешной семенящей поступью. Ему казалось, что его изловили и наказали сразу на всех коллатералях, где он побывал, а здесь эти действия приняли символический характер: ему показали, где его настоящее, писательское место от века, где место всем ему подобным — ведь он им был, литератором, и только теперь Шунт начинал постигать, насколько талантливым. Он мог написать… он черт знает что мог написать. Он даже знал теперь, о чем напишет.
Он думал, что проходил через дом целую вечность; в окна то и дело просовывались пьяные рожи и надували щеки или пучили глаза, оскаливали пасти; все это были знакомые Альмы, она всех их знала и отвечала доброжелательными взглядами. Это была на удивление добродушная псина. Шествие, однако, закончилось очень быстро, и на выходе Шунт уже ни для кого не представлял интереса. О нем забыли, разве что Тронголов как ни в чем не бывало подошел, обнял за плечи и предложил выпить на брудершафт. Казалось, что он не только позабыл о своих недавних угрозах со стрельбой — их и не было вовсе. Шунт не стал отказываться — почему бы и нет? Потом его бросил и Тронголов, вокруг ледяного дома началась какая-то новая забава. Оставшийся в одиночестве Шунт побрел во дворец; прислуга взирала на него бесстрастно, хотя ему хотелось думать, что с затаенным сочувствием. Но тут же он вспомнил, как командовал этими людьми, и понял, что на сочувствие рассчитывать не приходится.
