Хуже некуда - Джеймс Ваддингтон

Первая неделя катится по ровной местности: так, пара пустяковых столкновений и напряженная борьба между спринтерами за очки, ведущие к зеленой майке.

Вторая неделя покоряет Альпы, нисходит в долину Роны и снова взбирается к вершинам Центрального Французского массива. Как только гонщики покидают альпийские склоны, наступает время испытать свои силы на грозной Мон-Венту.

Третья неделя пересекает долину Гаронна, устремляется в Пиренеи, потом бежит вверх вдоль побережья и, минуя Бордо, прибывает в Париж. Кто одолеет дистанцию в кратчайшие сроки, получает и сохраняет желтую майку.

Мон-Венту бросается в глаза даже посреди горных пиков. Нижние склоны покоятся под зеленой сенью лесов, а вершина покрыта белоснежной сланцевой глиной. Погасите солнце — она и в кромешной тьме осветит вам путь тусклыми багровыми отблесками. Оставив далеко позади, в тающей дымке, аромат сухих иголок и пчелиное гудение, дорога карабкается все выше, облитая раскаленным жаром. В этих местах и скончался Томми Симпсон, до предела накачанный амфетаминами. Его тело просто-напросто отключилось. На три четверти похолодевший, бедолага лежал ниц рядом с поверженным велосипедом, а ноги продолжали крутить несуществующие педали. Мчаться к финишу. Амбиции смертных — вот что такое гонки.

Втайне ото всех Акил переменил свое решение. На склонах Венту он опять превратится в «хозяина». Довольно быть бессловесной тенью Бариса. Пора показать миру, что Саенц выше всяческих планов. Он станет бороться по-прежнему, в полную силу. Плевать, если Этторе сидит на допингах, — вся его наркота не сравнится по силе с отчаянной волей Акила к победе. За такое и умереть не жалко.

Перед штурмом Венту полагается свободный день. Но даже после двух недель гонки, когда икры наливаются свинцом, невозможно оставаться в четырех стенах до самого вечера. Вы все равно пойдете размять ноги.

Саенц отправился прогуляться в горах. Патруль предложил составить ему компанию. И с облегчением услышал: «Нет».

Трудно сказать, откуда Флейшману стало известно, где искать Акила. Может быть, они договорились заранее. Или тут попахивает шпионажем. Хотя, с другой стороны, кто мог сыграть столь неблаговидную роль? Уж точно не Эското. И не Азафран.

Примерно километром ниже вершины Мон-Венту с ее уличным кафе и уродливыми зданиями для ученых на белоснежном фоне сланцевой глины расположена малая усыпальница в память погибшего англичанина Томми.

По природе своей велогонщики редко происходят из богатых слоев общества. Слишком уж мало шика в том, чтобы изнурять собственное тело. Поэтому в усыпальнице лежали довольно скромные знаки почтения: усохшие цветы, истрепанные перчатки и кроссовки и пожелтевшие открытки. Каждый, кто заходил сюда, испытывал на себе первобытную силу подлинного суеверия, и часто мужественные лица вдруг увлажнялись слезами.

Здесь Акил Саенц и спешился, чтобы, отвернувшись от дороги, преклонить колени для неловкой молитвы. В ту же минуту автомобиль Микеля Флейшмана плавно съехал с горного пика и притормозил у обочины. Доктор медленно приблизился к спортсмену и опустил руку ему на плечо. Забывшись, Акил прижался щекой к его ладони. О, за этот миг Флейшман отдал бы все на свете.

В следующую секунду похожий на греческого бога Саенц вскочил на ноги и гневно воззрился на чужака, нарушившего тихое уединение. На ресницах Акила мерцали слезы. Сладость триумфа тут же сменилась смирением. Микель сморщился в жалкой гримасе побежденного, который молит о пощаде — выражение, способное испортить даже по-настоящему красивое лицо. Не говоря уж о таком лице, как у Флейшмана. Вынести подобный взгляд и не содрогнуться в отвращении просто нельзя — разве что вы до глубины души любите человечество. А может, всему виной нечаянное дуновение ветра, остудившее капли пота на разгоряченном теле?..

Саенц развернулся, побрел назад и без лишних слов сел на пассажирское сиденье кроваво-красного «мазерати». Микель проследовал за ним, занял свое кресло и с ходу вырулил огромный автомобиль на автостраду. Какая-то «ауди» со швейцарским номером резко затормозила и принялась сигналить. Водитель замахал кулаком, изрыгая брань — очевидно, более чем справедливую. Супруга его сохраняла каменное выражение лица, детишки же проворно «отключились», нацепив наушники стереоплейеров.

Однако истерия тут же переменила русло: разглядев знаменитого пассажира, швейцарец лихорадочно перетряхнул бардачок и пулей вылетел из машины. Спустя мгновение, вооруженный блокнотом и ручкой, он уже по-хозяйски опирался на крышу алого монстра и барабанил в окно, выпрашивая автограф признанного идола — надо же, какая встреча, именно здесь, на Мон-Венту, подле усыпальницы, будет о чем порассказать дома, в Гельвеции[19]… Глупая ухмылка кривилась у самого стекла, когда Флейшман жестко вдавил педаль газа.

Швейцарец остался стоять посреди дороги, разинув рот. Примерно двадцать секунд он выкрикивал проклятия вслед багряному автомобилю — потешная фигурка на величественном фоне стерильного сланца и печально-торжественной гробницы. Затем бегом воротился к своей семье, продолжая плеваться ругательствами. Отпрыски дружно прибавили звук в наушниках. «Ауди» зарычала и прыгнула в погоню. На последнем повороте машины поравнялись. Но к тому времени жена, должно быть, уже успела растолковать взбеленившемуся благоверному, что, как бы он дальше ни поступил, ничего не добьется, только покажет себя еще бóльшим тупицей, хотя это и невозможно. В общем, незадачливый турист съехал с горной трассы на стоянку придорожного кафе, попутно распугав стайку отдыхающих англичан, словно они-то и были главной причиной его ярости.

Между тем Флейшман миновал научные здания и, проехав пару сотен метров по крутой северо-западной дороге, припарковался в запрещенном месте, у водостока. Они подошли вдвоем к насыпи из мелкого щебня. Странная пара: один — приземистый, в слаксах и рубашке с коротким рукавом, из-под фирменной «козимовской» кепки, прикрывающей лицо от излишнего загара, вьются нежные локоны, кожа отливает молочно-медовым оттенком, что бывает летом у скандинавов, за стеклами очков с металлическими дужками глаза искрятся застенчивым весельем; другой же — настоящий великан в черных лайкровых шортах и расстегнутой у шеи майке «КвиК», тело цвета темной корицы блестит на солнце, точно умащенное бальзамом, жесткие кудри похожи на бронзовую стружку, на ногах красиво поигрывают рельефные мышцы.

Мужчины опустились на гравий в метре друг от друга. Саенц напряженно глядел на север (в ослепительных отблесках белоснежного сланца его лиловые глаза поблекли, как сушеная лаванда) и молча ждал. Однако и Флейшман не торопился нарушать безмолвия. Акил не выдержал.

— Тайная вечеря с врагом, — усмехнулся он, то ли задавая вопрос, то ли раскаиваясь в собственном решении.

Микель расхохотался.

— Кого ты имеешь в виду — директора другой команды или врага рода человеческого? Нам есть о чем поговорить. Во-первых, твои контракты. Самое время определиться с планами на будущее.

— А во-вторых? — пробормотал Саенц.

Кругом расстилалась поистине захватывающая картина: величественные Альпы, чьи пики прорезали разгорающийся свет, уходя в беспредельную даль, и в то же время покоились у ног необычных собеседников.

— Все это может принадлежать тебе.

— Оно и так мое, — заметил Саенц.

— Да, но есть одна загвоздка.

— Ладно, — пожал плечами Акил. — Я не из тех, кто бесится, когда встречает сложности. С другой стороны, не хочу, чтобы вы заблуждались на мой счет.

— Обещаю приложить все старания.

— Ну, так в чем сделка?

Флейшман повернулся к нему с непринужденной улыбкой на устах:

— Мне нужна твоя душа.

Саенц растянул губы в ответ:

— Нет, я о другом. Контракт на следующий год.

— Это и есть контракт, и как раз на год. Разве ты не слышал? Мефистофель дал Фаусту ровно двенадцать месяцев на исполнение любых желаний, а потом явился за ним. Конечно, в наш просвещенный век смешно говорить о каких-то нематериальных субстанциях. И все-таки через год я приду за тобой.

— Ага. Вот что произошло с остальными?

— В каком-то смысле да.

— И то же самое ждет Бариса?

— Возможно, нет. Видишь ли, я только подмастерье Мефистофеля, а ведь учатся на ошибках. Похоже, с Этторе вышло удачнее, чем обычно. Никаких следов физического вырождения мозга. Правда, парень малость помешался на благочестии, но это вполне обратимо. Нечто вроде послеродового синдрома.

— У Бариса был ребенок?

— Да нет же, дело в его метаболических процессах, которые и вызвали временный приступ непорочности. Главное, нет изменений на клеточном уровне, так что… — Он успокаивающе улыбнулся. — И потом, кому захочется привлекать лишнее внимание полиции? Еще одно жестокое убийство поставит их на уши. Полагаю, Этторе в полной безопасности. И если сам не впадет в чересчур праведный образ жизни, уверяю, он еще до-олго протянет на этом свете.