Кофе для истинной леди - Софья Ролдугина

— А кто такая эта Рут Дагворт? Откровенно говоря, я не слишком хорошо знаю историю вашего рода, — спросила я, переводя тему.

— Рут? — герцогиня тяжело вздохнула. — Виржиния, дорогая, ликер — просто чудо. Долейте-ка мне, и себе не пожалейте. Да, довольно, благодарю. Рут Дагворт… — она поднесла наполовину полный кубок к губам, но не сделала ни глотка. — Эта женщина — самая большая загадка рода Дагворт. Она жила примерно двести тридцать лет назад. Лорд Джон Дагворт, ее супруг, был графом — герцогский титул Дагворты получили позднее, породнившись с королевской фамилией. Сама же Рут была дочерью простого рыцаря, особой бедной, но честной. Судя по сохранившимся портретам, четырем в общей сложности, молодая графиня отличалась редкой красотой, семейные хроники говорят о ее скромности, добром нраве и музыкальном таланте. У Джона был младший брат, Гордон; когда Рут родила первого ребенка, мальчика, он обвинил ее в измене, ссылаясь на то, что ребенок не похож на мужа и вообще ни на кого из Дагвортов.

Абигейл сделала паузу, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями. Я же почувствовала смутное беспокойство, как едва различимый комариный зуд над ухом — вроде бы и мешает что-то, но когда пытаешься сосредоточиться и понять, что именно, и ощущение ускользает. «Непохожий на родителей»… Где-то я это уже слышала, и не так давно.

— Обвинение раскололо семью на две части, — тем временем продолжила Абигейл. — Кто-то поддерживал добродетельную красавицу Рут, кто-то предпочитал поверить Гордону. Сам же граф Дагвортский сетовал в письмах к друзьям, что распри его утомили, и он-де готов даже признать своим сыном и бастарда, лишь бы укоротить злые языки и вернуть Рут улыбку. Но было уже поздно. Колесо сплетен завертелось — и задавило простую рыцареву дочку. Рут не выдержала позора и, как говорят, сбросилась со стены замка. Джон от горя сошел с ума и стал искать смерти на дуэли, в чем и преуспел через полтора года. Титул перешел к его брату Гордону. Поговаривают, что тот хотел сжить маленького Грегори, единственное дитя графа, со свету, но вмешался призрак почившей Рут и, как водится, пригрозил Гордону страшными карами. В итоге мальчик остался жить при замке в качестве бесправной и безгласой зверюшки… Однако у Гордона не было ни родных детей, ни бастардов, и когда он скончался — при весьма странных обстоятельствах, замечу — то титул унаследовал Грегори. Как говорится в семейной легенде, призрак Рут Вивиан Дагворт и поныне хранит род, следя за тем, чтобы титул наследовали только те, в ком есть ее кровь и Джона.

— Занятная легенда… — начала было я и запнулась. — Уж не призрак ли этой Рут мы видели на стене?

— Призрак? Увольте, — герцогиня поморщилась и зябко натянула на плечи накидку. — Это было всего лишь чучело в белом платье, набитое соломой. Его выбросили со стены, а потом подобрали и внесли в ворота. Конюх видел двух мальчишек. Их позже отыскали и допросили. Оказалось, что их подговорил устроить невинный розыгрыш некий высокий господин с каштановыми локонами и серыми глазами.

— Фаулер? — насторожилась я. Вот так дела! Надо будет срочно написать Эллису.

— По всему выходит, что так, — вздохнула тяжело Абигейл, откидываясь на спинку кресла. — Узнать его среди других гостей они, правда, не смогли, но это же дети. Память у них — что твое решето. Вот и мои сорванцы такие же! — она брезгливо поморщилась. — Водят дружбу с этим… с этим… И совершенно забывают о его репутации! А вдруг это он пишет угрозы? Впрочем, от них есть и польза — Кристиан и Даниэль наконец-то вспомнили, что у них есть еще и мать, а не только друзья.

— К слову, о записках, — я спохватилась и достала конверт, который прятала в потайном кармане широкой юбки. — Возьмите, Абигейл. Я тут поразмыслила на досуге… Скажите, в каком порядке появлялись эти записки?

Абигейл отодвинула в сторону пустой кубок и вытряхнула на стол содержимое конверта. Через минуту записки выстроились длинной цепочкой.

— Сначала были эти, — герцогиня уверенно указала на клочки дорогой белой бумаги. — Примерно через два месяца стали появляться вот эти, — голос ее дрогнул. — Карточки со словом «ложь» я находила трижды. В последний раз — совсем недавно.

— Понятно, — я провела рукой над дорожкой из записок. Те словно излучали тепло… Скорее всего, иллюзия, навеянная двумя порциями ликера. — Они такие непохожие друг на друга… Вы не думаете, что их писали разные люди?

— Уверена в этом, — неожиданно зло ответила Абигейл, не сводя взгляда с моей руки, замершей над дешевым листком бумаги с надписью «Готовься расстаться с жизнью через тридцать ночей, или верни то, что тебе не принадлежит». — Кто-то воспользовался моим положением, и… — она осеклась и взглянула на меня испуганно.

А я застыла, как громом пораженная. Кусочки мозаики сложились, наконец, в цельную картину.

— Абигейл… — в горле у меня пересохло. — Это вы написали самую первую записку?

— Нет, — откликнулась герцогиня слишком поспешно и яро. — Нет, конечно, нет, что за глупости! — и она рассмеялась сухим, ломким смехом, похожим на шелест старой бумаги.

— Это вы ее написали, — произнесла я уже увереннее и поймала ее взгляд. — Самую первую, конечно же… Кому еще! Абигейл, я права?

С минуту мы сверлили друг друга взглядами — обе взволнованные, разрумянившиеся от кофейного ликера, упрямо поджимающие губы. А потом Абигейл вдруг вздохнула — и расправила плечи, словно сбросив тяжкий, пригибающий к земле груз.

— Да, — с торжествующим блеском в глазах произнесла она. — Все верно, Виржиния. Первые записки я отправляла себе сама.

— Но почему? — от неожиданности у меня перехватило дыхание, и заполошно забилось сердце. Одно дело — смутные предположения, и совсем другое — открытые признания. Мысль о том, что Абигейл может писать себе угрозы сама, давно бродила на задворках моего разума, но я всегда гнала ее прочь, как гонят от парадных ворот немытых попрошаек и торговцев крадеными побрякушками. — Просто затем, чтобы привлечь к себе внимание сыновей?

— Просто? — уголки губ Абигейл дрогнули и опустились. — Милая, сыновья — самое дорогое, что у меня есть. В них смысл моей жизни, единственная причина существования… «Просто внимание!» Я люблю их всем сердцем, так представь, каково мне было ежедневно слышать от них только «доброе утро, леди Абигейл» или «мы сожалеем, леди Абигейл», когда они что-нибудь натворят? Говорят, как с чужой, с посторонней. О, небеса, Виржиния, как я в эти моменты завидовала своей собственной горничной, которую ее дочь называет «матушка» — с такой нежностью, с такой любовью! — герцогиня захлебнулась глотком воздуха, и отвернулась, прикусывая губу едва ли не до крови. — Со своими страхами, и надеждами, и потаенными желаниями — со всем они бежали к этому Фаулеру, чтоб ему пусто было! И даже после той истории… той… — Абигейл замялась, а я благоразумно не стала объяснять ей, что уже знаю, о какой истории пойдет речь. — Неважно, словом, после выходки, едва не погубившей моих мальчиков, они приняли его сторону, а не мою, я поняла, что пора действовать решительно. Нужно было поставить вопрос ребром — или его жизнь, или моя. И знаете, что, Виржиния? Мальчики выбрали меня, — победно заключила она. — В тот вечер, когда я показала им первую записку, они побледнели и впервые за два года обратились мне просто «мама», без всяких «леди». Может, это не слишком соответствует этикету, но зато я почувствовала, что мои мальчики все еще любят меня…

Абигейл все-таки расплакалась. Я не мешала ей изливать чувства в слезах. Мне ли не знать, каково это — видеть, как близкий, дорогой человек отгораживается стеной из этикета. Больней всего бьет даже не ненависть, а равнодушие и спокойная уверенность, что ты не поймешь его боль, не сумеешь облегчить его ношу. Границы появляются постепенно. Поначалу их не замечаешь, изменившуюся манеру речи относишь на счет временных проблем и случайных оговорок, а потом вдруг становится слишком поздно. Так и Абигейл, безмерно любящая сыновей, упустила момент, когда они стали отдаляться от нее и замыкаться в своем собственном мире. Насколько же далеко зашел этот чудовищный процесс изоляции, если повернуть его вспять она смогла лишь угрозой жизни, пусть и вымышленной?

И не придется ли теперь Абигейл заплатить слишком высокую цену за мгновение счастья? Ведь любая ложь возвращается и бьет наотмашь, даже ложь во благо…

— Вы ведь не рассказали «гусям», что сами написали первые угрозы? — тихо предположила я, когда слезы у герцогини иссякли.

— Нет, — она шумно шмыгнула носом, как герцогиням делать совсем не полагается. — Такое не утаишь. Узнал один — узнали все. Как я буду смотреть в глаза Кристиану и Даниэлю после этого? Мои мальчики не из тех, кто прощает обман.

Я подавила раздраженный вздох. Конечно, отношения в семье — дело Абигейл, но как же мне отвратительны были попытки построить домашний уют на лжи! Слишком хрупок этот фундамент. Одно неверное слово — и все превратится в руины.