Мастера - Илья Дворкин

Потом мама приходит, а у Тани к этому времени накапливается очень много разных вопросов.

— Мама, когда ты была маленькой, ты была такая же, как я? — спрашивает Таня.

— Подожди, доченька, я чай заварю, — говорит Нина Игнатьевна. Она устала, но не хочет показывать своей усталости. И Таня думает, что мама — такая большая и красивая — никогда не устаёт.

Таня и мама пьют чай.

— Ты мне ничего не ответила, — напоминает Таня.

— Вот съешь бутерброд, тогда отвечу, — говорит Нина Игнатьевна.

Бутерброд съеден. Чай выпит.

Таня отодвигает чашку. Смотрит на маму. Ждёт.

— Ну конечно я была маленькой, — говорит, улыбаясь, Нина Игнатьевна. Только улыбка у неё грустная.

— Я родилась не в этой деревне, а недалеко отсюда, тоже под Ленинградом. Мне было два года, я уже ходила и говорила, когда мама с папой привезли маленькую сестрёнку. Сестрёнка была закутана в одеяло. А когда наступило лето, её разворачивали и в одной распашонке носили по комнате… А потом началась война. Я помню, как пришёл к нам солдат. Это был наш папа. Он поднял меня на руки. Шинель у него была колючая… А потом помню лес, густой лес, весь в снегу. Сугробы огромные. Я сижу на санках и прижимаю к себе маленькую сестрёнку. Мама тащит санки за верёвку. Я вижу только мамину спину. Привезла нас мама к партизанам. Какие-то люди посадили нас к горячей печке… Потом у нас была своя землянка. Мама стала помогать партизанам. Она приносила в землянку узлы белья, штопала, ставила заплатки. А я играла с сестрёнкой Галей. Когда Галя подросла, мама стала уходить. Мы с Галей оставались вдвоём в землянке, а когда потеплело, играли на улице. Конечно, там никакой улицы не было. Был лес, и мы играли в лесу… Однажды мы решили узнать, куда уходит наша мама, и пошли за ней. То, что мы увидели, очень удивило нас. Мама стояла у большого чёрного котла, из которого шёл густой пар, и помешивала длинной ложкой. Оказалось, что мама была поварихой. Мы вертелись у неё под ногами, и мама всё время посылала нас поискать игрушек. Мы не знали, что такое игрушки, и играли сосновыми и еловыми шишками… Потом — это я уже очень хорошо помню — прибегает из леса один партизан и кричит. И в воздух стреляет. Тут все кругом стали кричать: «Ура!» Мы с Галей ничего не понимали, но тоже прыгали и кричали: «Ура!» А из леса прямо к нам шли советские солдаты. Все бросились к ним и стали обниматься, смеяться и плакать. Мама тоже заплакала, посадила нас на чистые опрокинутые котлы, в которых щи да кашу партизанам варила, торопливо поправила нам волосы ладошкой, пальтишки наши одёрнула.

— Смотрите, смотрите, дочки, — говорила мама, — может быть, папу увидите. Смотрите лучше…

Мы с Галей хлопали в ладоши и кричали:

— Папа! Папа!

Подошёл к нам один солдат. Поднял меня и Галю. Меня на одну руку, Галю на другую. Мы были маленькие и лёгкие. Он прижал нас к себе, и мы думали, что это наш папа. Обхватили его за шею. Потом он достал из кармана два куска сахару и дал один Гале, другой — мне. Мы стали лизать сахар и даже не откусывали, чтобы дольше хватило… Мы же забыли, что такое сахар, а он был такой сладкий!

— Ну, смотрите лучше, где ваш папа! — сказал солдат. И пошёл к своим. И тогда мы поняли, что он не наш папа.

А наш папа так и не вернулся. Он погиб, и мы узнали об этом только после войны.

По тропинке вслед за мамой

— Мама, можно я пойду с тобой, я мешать не буду…

Узенькой ленточкой вьётся тропинка между кустами, то теряется в высокой траве, то снова появляется, взбегает на бугорок, желтеет на солнце.

Нина Игнатьевна идёт ровным, спокойным шагом. Если бы не Таня, она бы села на велосипед и очень быстро доехала. А с Таней приходится идти пешком.

Девочка то забегает вперёд, то отстаёт от матери, то сворачивает с тропинки, чтобы сорвать ромашку, или жёлтый лютик, или лиловый колокольчик.

Но вот и скотный двор. Помещение большое, просторное, с бетонным полом. А там, где стоят коровы, — пол дощатый, чисто вымытый, посыпанный свежими опилками. От опилок пахнет лесом.

Нина Игнатьевна надевает халат, низко повязывает косынку, моет руки.

Так готовятся к дойке.

И вот уже слышно — идут с пастбища коровы.

Таня не боится коров. Но каждый раз сердце у неё замирает, когда прямо на неё идёт огромное рогатое стадо.

Вот медленно, не спеша заходит и последняя корова. В широком проёме ворот показался пастух. Он сидит верхом на лошади.

Нина Игнатьевна быстро зачерпывает ведром из огромного ларя корм — молотое зерно с витаминами — и засыпает в кормушки. Коровы опускают к кормушкам головы. Одна слизывает корм тихо и аккуратно, другая фыркает, третья вздыхает.

Каждая корова стоит в своём стойле, каждая знает своё место. Время от времени они поглядывают на Нину Игнатьевну. Таня знает — они ждут, не дадут ли им ещё какого-нибудь лакомства.

А коровы-то все разные!

Коровы на скотном дворе стоят в два ряда, головами друг к другу. Над каждой — дощечка с надписью. По надписи можно узнать, как корову зовут.

Таня проходит и запоминает.

Вот Амба. Она стоит с краю. Большая-большая корова. И молока даёт больше всех. Молоком от одной Амбы можно напоить целый детский сад, не только напоить, но ещё и каши для всех наварить. Больше сорока литров в день надаивает Нина Игнатьевна от одной только Амбы! Больше сорока больших бутылок молока!

Таня смотрит на Амбу, корова смотрит на девочку, жуёт и вздыхает. От вздоха Амбы у Тани разлетаются надо лбом лёгкие волосы.

Потом Таня рассматривает корову Барышню, а Барышня — Таню.

Дальше стоят Балалайка, Бела, Тюлька, Чернявка, Рябина, Косуля, Синильга, Ява, Даурия, Тройка, Тина, Азбука, Тесёмка…

С одного края стоит огромная Амба, с другого — молоденькая и совсем небольшая корова Кама.

На первый взгляд они кажутся одинаковыми — белые с чёрными пятнами или чёрные с белыми пятнами. Только у Чернявки чёрного больше, чем белого, а у Барышни белого больше, чем чёрного.

Надписи сделаны для зоотехников, бригадиров, ветеринаров — для всех людей, которые приходят на ферму. А сама Нина Игнатьевна на надписи не смотрит. Она никогда не спутает одну корову с другой. Для неё они совсем разные и нисколько друг на друга не похожи.

Пока коровы лижут корм, Нина Игнатьевна уже подготовила ведро тёплой воды, чистое полотенце, ведро для молока и два доильных аппарата. У стены, там, где ей кажется удобнее всего, поставила огромный бидон — молоко сливать.

И началась дойка.

Сначала надо вымыть тёплой водой вымя, вытереть чистым полотенцем, а потом уже подключать аппарат. Сперва доят тех коров, у которых больше всего молока: трудно им держать молоко, и они нетерпеливо поглядывают на доярку. А потом доят тех, у кого молока меньше. Те могут подождать.

У Нины Игнатьевны двадцать две коровы. Она всё делает так быстро и ловко, что Таня не успевает считать, сколько коров подоено и сколько ещё осталось. Таня слушает спокойный ласковый мамин голос.

— Тина, Тина, вставай, ты уже разлеглась поспать, поднимайся, милая. Тяжело тебе молоко держать, сейчас тебя подою, Тиночка…

Тина тяжело вздыхает и послушно поднимается сначала на задние ноги, потом на передние. Она поворачивает голову в сторону Нины Игнатьевны и ждёт.

Только Балалайку Нине Игнатьевне приходится доить руками. Это трудно и долго. Но ничего не поделаешь — приходится. Балалайка повредила себе вымя на пастбище. Пока её лечили, пришлось доить руками. Вот она и привыкла…

Первые мамины коровы

— Мама, можно я подою коровушку? — просит Таня.

— Ты ещё маленькая, не справишься, — говорит Нина Игнатьевна.

— А когда ты стала доить, ты была большая или маленькая?

— Я была маленькая, но тогда время другое было…

…Трудно жилось Марии Сергеевне с маленькими дочками. Но вот однажды пришла в деревню радость: в совхоз пригнали коров! Вместо угнанных на восток, в эвакуацию, пригнали новых чёрно-пёстрых коров. Сколько рук надо, чтобы ухаживать за ними! Чтобы накормить, чтобы подоить!

Попросилась Мария Сергеевна в доярки.

— А вы умеете коров доить? — спросили у неё.

Не ждала такого вопроса Мария Сергеевна, не умела она коров доить, но не растерялась и ответила:

— Партизанить я тоже не умела, да научилась. А тогда у меня дочки были совсем маленькими. Теперь мои дочки подросли, помогать будут…

Посмотрел директор совхоза на дочек: маленькие, худенькие.

«Ничего себе помощницы!» — подумал он. Но ничего больше не сказал. Да и что он мог сказать! Знал, что людям трудно жилось в послевоенное время.

Так и стали дочки Марии Сергеевны помогать на скотном дворе.

— Давай, Нинушка, давай, Галенька, помогите мне сена да воды принести, мы быстрее и управимся, — подбадривала Мария Сергеевна.