Глубокий тыл - Борис Полевой

— А чего ж, и это очень даже свободно, — охотно поддержал шофер.

— И еще вот думаю, а вдруг одна из тех двух женщин, что в Верхневолжск вчера отвезли, — моя… Она видная такая, и маленькая девочка у нее на руках… Не говорили ребята-то твои?.. Друг, а тут вроде скоростёнки подбавить можно…

— Да не гляди ты на меня так, жму, видишь, жму.

Но как ни торопил Арсений Куров шофера, как тот ни старался быстрее попасть в село, от которого дорога свертывала в сторону и шла на водохранилище, они прибыли туда затемно. Куров хотел было сейчас же пешком продолжать путь, но шофер уговорил его вместе заночевать у знакомой, как он выразился, кумы. Он поставил свою машину рядом с другими такими же под заиндевелой ветлой, в кроне которой при луне темнели грачиные гнезда, спустил воду, заботливо прикрыл капот мотора.

— Не соскучишься, дядя, — многозначительно подмигнул он.

Дом был полон. С потолка, как обледеневшая капля, свисала электрическая лампочка. Но избу освещала подслеповатая керосиновая. Сквозь густой, слоившийся махорочный дым можно было рассмотреть в углу у входа гору полушубков. На большом столе распевал ведерный самовар. Беспорядочной горкой, вразброс лежали сухари, стояли вскрытые консервные банки, темнели куски колбасы, виднелась всяческая иная снедь из сухих пайков. Дюжие чумазые ребята сидели у стола вперемежку с какими-то молодайками и закусывали. Пили явно не только чай. Было шумно. Вошедшего шофера встретили дружным гомоном.

— Загорал, ребята! Кабы не этот гражданин, куковать бы мне всю ночь на морозе… Дока он по моторной части.

За столом радушно потеснились, освобождая места. К Курову придвинули еду. Пошептались с румяной хозяйкой, и перед ним возник стакан самогона. Но гость, весь как-то сразу замкнувшись, сидел нахмуренный. Потом отодвинул стакан, не прикоснувшись к самогону, поднялся, поблагодарил и, несмотря на шумные протесты подвыпившей компании, полез на печку. Он улегся, подложив под голову рюкзак. Там потихоньку поужинал куском уже подсохшего хлеба, завязал под подбородком уши своей меховой шапки, чтобы ничего не слышать, и попытался уснуть. Несмотря на галдеж, это ему удалось.

Разбудила Курова струя свежего холодного воздуха. Дверь в сени была открыта. Табачный дым верхом тянулся туда, а навстречу клубящимся облаком валил морозный воздух. Арсений приподнялся на локтях и глянул вниз. Бражничающая компания исчезла. За окном на разные голоса надсадно гудели прогреваемые моторы. Где-то тут, в избе, хриплый старческий голос сердито ворчал:

— …Так все сивухой протушили, что тянет огурцом закусить… Шалман какой-то, куда только дорожный комендант смотрит… Шляпа. Сапог.

Голос этот показался Курову знакомым. Где же он слышал этот брюзгливый властный бас? Вот говоривший грузно прошелся по избе, так что заскрипели половицы. Шаг у него был неровный: одна нога стучала об пол громче, чем другая.

— …Калинина, я тут подремлю. Скажите этой тетере начхозу, пусть меня разбудит, когда подтянутся машины, которые он потерял… Слышите? Ну то-то, сейчас же передайте, а то увидите какого-нибудь лейтенанта, все у вас из головы вылетит.

Тут Куров узнал голос. Это, несомненно, был В ладим Владимыч — знаменитый верхневолжский врач, у которого он некогда пролежал больше месяца и который спас ему жизнь. Ну да, это он, только в военной шапке, шинели. На петлицах три шпалы. Старик стоял у стола, обрывая сосульки с усов и бороды. Куров стал слезать с печи, и тот сейчас же направил ему в лицо луч электрического фонаря.

— Так, явление третье — те же и Мартын с балалайкой, — произнес насмешливо Владим Владимыч. — Стой-стой, братец, а ведь я тебя знаю, ты Куров с механического! Что же ты, сударь мой, делаешь в этом самодеятельном… кабаке?.. Ай-яй-яй… Вот я твоей бабе нашепчу, где ее муженек от войны прячется…

— Эх, Владим Владимыч, некому нашептывать, — ответил Куров, и такая тоска прозвучала в его словах, что собеседник сразу переменил тон.

— А что с ней, с женой? Я ведь ее помню… Могучая такая женщина: кровь с молоком. — И пока Куров снова рассказывал грустную свою повесть, врач молча слушал, склонив на грудь седую кудлатую голову. Потом вскинул ее и, явно уводя разговор в сторону, спросил: — Ну, а город как? Что-нибудь от него осталось? Больница моя стоит?

Потом со стариковской словоохотливостью сам рассказал, как он задержался, отправляя в тыл машины с тяжелобольными, как в суматохе эвакуации позабыли о нем самом, как с женой-старушкой он, хромая на своем протезе, шел в потоке беженцев и как уже в пути подобрала его колонна машин выезжавшего из города ассенизационного обоза.

— Остроумно? А? — хрипел он, похохатывая. — Знают, на чем старого пьяницу вывозить — на автобочке, шик-блеск… И знаешь, брат Куров, золотари недаром на меня бензин тратили. Я в тылу такой госпиталь развернул — все виды лечения, даже пластические операции. Сейчас все домой перевожу. Уехал на бочке, а сейчас на двенадцати машинах еле-еле госпитальный шурум-бурум поднял… Не видел, домишко мой цел?.. Ах, брат, какую я там библиотеку оставил!

Пухлой старческой рукой он то и дело откидывал назад седые, нависавшие на лицо пряди — подвижной, лучащийся озорной, умной энергией.

— …Эту сестру Калинину-то, с которой вы тут разговаривали, не Прасковьей звать? — поинтересовался Куров.

Владим Владимыч удивленно посмотрел на него, и мохнатая левая бровь полезла вверх.

— Что, и тебя уж за сердце ущипнула?.. Вот баба, это ж какой-то парадокс… Только ты, брат, на нее не косись. У нее в голове одни лейтенанты, на штатских не глядит.

— Родственница она мне.

— Родственница?.. Н-да…

— Замужем за братом моей жены… О своих у ней попытать думаю, может, что слыхала.

— Ну, валяй, валяй, — смущенно произнес Владим Владимыч. — А вон она — легка на помине… Калинина, видите, кто здесь?

Старик навел фонарик на Курова, а потом, поиграв лучом по его лицу, осветил сестру Калинину, остановившуюся в дверях. У нее было круглое, совсем девчоночье, розоватое, как у всех рыжих, лицо, на котором темнело несколько родянок, и фигура хорошо сформировавшейся тридцатилетней женщины. Военная шинель, легко перехватывавшая тонкую талию, не застегивалась на груди. Длинные полы не скрывали линии широких бедер. Сестра Калинина удивленно смотрела на Курсива круглыми глазами.

— Арсений Иванович? Вы как сюда попали?

— Свидетельствую, Калинина, что родич ваш в веселой компании, которую я разбомбил, не участвовал, — сказал Владим Владимыч. — Дрых на печке.

— А мне что?.. Арсений Иванович может меня не стесняться, я медик и умею хранить тайны, — кокетливо заворковала было сестра, кося на Курова зеленоватыми глазами, но, то ли заметив что-то необычайное на лице Курова, то ли уловив угрозу в шевелении кустистых бровей старого врача, сразу переменила тон: — Что-нибудь случилось?

13

Только к полудню, отшагав километров пятнадцать, Арсений Куров добрался до рыбачьего колхоза, близ которого, по рассказам людей, затонул в октябре теплоход, разбомбленный гитлеровской авиацией.

Деревня, по-видимому, была перенесена сюда с территории, оказавшейся под водой при наполнении Верхневолжского моря. Улица ее хорошо спланирована. Дома стояли двумя четкими рядками, а перед ними палисадники, где деревья уже выросли так, что загородили окна. В центре ее дома расступались, образуя маленькую площадь, обрамленную зданиями совсем уже городского типа. То были правление артели, оптовый рыбный магазин, клуб, детские ясли, медпункт. Увидев с косогора эту деревню, Куров так разволновался, что у него зарябило в глазах. Может быть, в одном из этих домиков находятся сейчас Мария, мальчики, маленькая Аришка. Воротник давил шею, и он расстегнул его. Немного успокоившись, Куров заметил, что окна общественных зданий, похожие на глаза, затянутые бельмом, белы от инея и на многих дверях замки. Только над одним домом поднимался и, не расплываясь, уходил в небо серый султан уютного дыма. «Детский Сад» — значилось на вывеске. Сквозь стены доносились голоса.

Куров нерешительно поднялся на крыльцо, взялся за ручку двери. В жарко натопленных комнатах стояли маленькие столы, скамейки, стульчики. Взрослый человек чувствовал себя тут великаном.

За старшую в детском саду оказалась девочка лет пятнадцати. Явно подражая кому-то из взрослых, она солидно сообщила, что зовут ее Глафирой Андреевной, что она заменяет несуществующую заведующую, что в деревне никого нет: часть людей с бригадиром дедом Митей Беловым уехала расчищать дорогу, а другие под руководством председательницы тети Клавы Киселевой заводят зимний невод у Заячьей косы, километрах: выпяти отсюда. Историю с теплоходом Глафира Андреевна знала лишь с чужих слов. В ту пору жила она в интернате при средней школе — в селе на большаке, где Куров ночевал. Но ребята заявили, что из пассажиров удалось спасти только двух женщин и шестерых детей. «Мессеры» кругами ходили над тонущим теплоходом. Они стреляли по лодкам, не давали им подходить к судну. Одного рыбака при этом убили, другого ранили. Те, кого удалось спасти, жили здесь, но вчера всех их отправили домой, в Верхневолжск.