Бремя живых - Василий Звягинцев

Подлинно деловая инициатива, в том числе и архитектурные изыски любителей небоскребов и новомодных «гипермаркетов», всячески поощрялась. Но – не ближе двух верст от линии Окружной железной дороги. Помимо всего прочего, это разгружало центр от транспорта и излишнего населения, поскольку очень приличная квартира на Воробьевых горах или за Останкином стоила раз в десять дешевле, чем на Бульварах.

Отчего всякие Мытищи, Химки и прочие прилегающие городишки и поселки давно стали аналогами Манхэттена, Бирмингема и Детройта, зато центр – сиял, как заново выскобленное стеклышком, отлакированное и обтянутое ручной работы шелком полукресло работы мастера Гамбса (1865 г.).

Машина развернулась по кругу вокруг фонтана на Лубянской площади, и мысли князя приобрели новый поворот. Наверное, ни в одном городе мира не было такого количества церквей и соборов: и пресловутых «сорока сороков», которыми Москва славилась еще в XVIII и XIX веках, и добавившихся в XX веке, если можно так сказать, во время «Православного Ренессанса», начавшегося как реакция на вспышку кровавого дурмана, внезапно накрывшего Россию в недолгие, к счастью, годы «советской власти». Нация словно испугалась того, что с ней случилось (ну, как жуткий запой с дикими бесчинствами, в который впал по непонятной причине до того благопристойный и в общем-то добрый человек), и истово принялась замаливать свои и чужие грехи.

Уникальной особенностью города стала нигде более не виданная архитектурная доминанта. На любом перекрестке, куда ни повернись, взгляд упирался в замыкающую перспективу каждой более-менее значительной улицы, проспекта, бульвара вертикаль. Будь то звонница скромной, но удивительно праздничной церквушки где-нибудь в Зарядье, построенная попечением купца второй гильдии такого-то по случаю благополучного избавления от долговой ямы, или пятидесятисаженная колокольня Храма Всех Новомучеников Российских, вознесшаяся на площади Брестского вокзала, симметрично поддержанная аналогичными «высотками» на Пресне, Сухаревке, Смоленской площади.

Чем-то эта градостроительная изощренность напоминала идею японских Садов камней. Только там один из камней всегда не виден, а здесь – строго наоборот. Всегда увидишь больше, чем ожидаешь.

Еще одной и главной, по сути, особенностью Москвы, привлекающей сюда ежегодно миллионы туристов из самой России и стран Союза (по преимуществу, хотя приезжали богатые люди и из-за Периметра), был также широчайший диапазон развлечений, от высокоинтеллектуальных до самых примитивных. Кому – музеи, библиотеки, картинные галереи, тайны кремлевских подземелий, самые интересные в Европе, а то и в мире по составу своих «постояльцев» мемориальные кладбища. К услугам иных – игорные дома всех видов, свободные от ограничений, принятых в более «цивилизованных», а точнее – ханжеских странах. Отважные, пресыщенные африканскими сафари люди могут встряхнуть эндокринную систему экстремальной охотой: с борзыми на волков, с рогатиной на берложного медведя или с луком – на степного полуторатонного тура. И многое, многое другое.

При этом для всех – тысячи ресторанов, трактиров, кабаков и харчевен, угощавших блюдами и напитками всех стран и народов.

В итоге бюджет «Великого княжества московского», как полушутливо, полузавистливо называли прочие граждане России подведомственную Олегу территорию, а в особенности оборот наличных денег моментами был сравним с российским государственным бюджетом. Поскольку деловые люди, из чистой благодарности и альтруизма, кроме положенных законами налогов отчисляли в великокняжескую казну четкую «десятину» своих доходов. И более могли не заботиться ни о чем. Административный произвол тем самым был сведен к нулю, а с неорганизованной преступностью законопослушные граждане могли расправляться по собственному усмотрению. Кто победнее – носили при себе пистолеты и револьверы, побогаче – нанимали охранников или держали собственные вооруженные дружины. Как в Великом Новгороде Средних веков.

Разумеется, подобное положение не могло не вести к перманентным конфликтам с центральным правительством. Но старое правило действовало четко: «С Москвы выдачи нет!» В том смысле, что экстрадиция по обвинениям в хозяйственных делах не практиковалась. По уголовным – с нашим удовольствием.

Само собой, петроградская власть относилась к Москве примерно так, как московская к Новгороду шестьюстами годами раньше.

История, она же ведь развивается по спирали, как говорил один немецко-еврейский философ позапрошлого века, тем более, по его словам, вроде бы сначала в виде трагедии, а второй раз – фарса.

«Дурацкая, кстати, формула, – подумал князь. – Скорее наоборот, поскольку даже якобы дословное повторение прошлых событий через век-другой, за счет нового качества военной техники и вовлеченных в ситуацию людских масс, оказывается куда более кровопролитным и трагическим. То же «восстание декабристов» стоило обеим сторонам пары десятков погибших и казненных, а вот за «ноябрьский путч» большевиков Россия заплатила полутора миллионами только убитых, а умерших от болезней и сопутствующих причин вообще никто не считал. Так где трагедия, а где фарс?»

Вот теперь и приходится признаться, что главной, а то и единственной мечтой князя как раз и было, получив всю полноту государственной власти, аккуратно, но решительно привести всю Россию к нынешнему московскому состоянию.

Он, имея великолепное европейское образование, будучи убежденным англоманом во всем, что касалось политического устройства и образа жизни, почетный доктор Кембриджа и лауреат Золотых медалей Британского географического общества, для своей страны тамошний образец жизнеустройства категорически отрицал.

Совсем не потому, что принижал соотечественников по отношению к изобретателям «Хабеас корпус акта», «Хартии вольностей», Парламента и всего такого прочего. Отнюдь. Просто время было упущено.

Если бы представилась ему возможность поруководить Новгородской республикой того же десятого или даже двенадцатого века, да, желательно, с нынешним пониманием смысла истории, тогда, конечно. Где бы была та Англия и тот Ганзейский союз.

А сегодня, господа, на дворе двадцать первый век, пусть и в самом начале. И страна за стенами Кремля такая, какая есть. И народ соответственный. С индивидуальным историческим опытом. И в условиях международной обстановки, такой, что, поразмыслив, и Ивану Грозному позавидуешь.

Следовательно, максимум того, что можно этому народу предложить в качестве «модус вивенди»[30], – некоторый аналог идеального гвардейского полка конца XIX века. Кавалергардского там или Конногвардейского (читайте воспоминания графа Игнатьева, «50 лет в строю»). Командир полка умен, добр и справедлив. Все 24 часа суток посвящает службе и заботам о благоденствии своих подчиненных. А также поддержанию должной боеготовности и образцового внешнего вида. Слуга царю, отец солдатам. И офицерам тоже.

Если надо идти в бой – так пошлет коня шенкелями впереди всех, вздымая палаш и не кланяясь пулям. Прочие же члены полковой семьи должны быть дружны, связаны корпоративной дружбой и круговой порукой, четко следовать правилу: «Наше дело – воевать и помирать, когда приказано. А за что и почему – господин полковник скажет».

Если жизнь мирная – рачительно ведет полковое подсобное хозяйство, никого не обходит крестиком или чином. Когда корнет или поручик подает рапорт с просьбой о разрешении жениться, тщательно изучает досье невесты, знакомится с ее родителями (если не знал их раньше), перед тем как ответить «да» или «нет».

Крестный отец почти каждого родившегося в полку младенца. Не брезгует на Пасху расцеловаться с последнейшим из новобранцев.

Если сочтет нужным – не побоится перед царем заступиться за своего подчиненного. Но и службу спросит до донышка, а придется – сам осудит и сам отправит на каторгу.

И ведь что самое удивительное с точки зрения европейских демократий – именно такого «отца-командира» любят и за него на смерть пойдут, а не за патлатого интеллигента «со взором горящим», который возбужденно призывает к «свободе, равенству, братству» вкупе со «всеобщим, равным, тайным и прямым голосованием».

Если обратиться к мирной жизни – таков же образ идеального помещика, знаменитого Костанжогло, которого вознамерился воплотить Н.В. Гоголь во второй книге «Мертвых душ». Да вот беда, воображения и знания реальной жизни не хватило. А чего здесь сложного? Рачительного крестьянина – приласкай. На легкий оброк отпусти, где тот сможет, при наличии разворотливости и таланта, миллионером стать. Сколько их было! Елисеевы знаменитые, Морозовы. Живи, богатей, открывай магазины и фабрики, кто же мешает? Хозяину только в радость.

А ежели слаб умом и духом – оставайся в деревне. Работай, земельку паши. Не уродит земелька – община поможет или барин рупь с полтиной на прокорм детишек от щедрот подаст.