Конец Большого Юлиуса - Татьяна Григорьевна Сытина

Горелл медленно двигался в толпе. Потом он стоял на остановке троллейбуса. Вдали влажно светился купол старой церкви, небо темнело. Горелл пытался вызвать в себе хоть какое-нибудь желание. Отправиться в лучший ресторан города и пообедать. Зайти в бар выпить что-нибудь крепкое. Пойти в варьете, в театр. И не мог.

Белокурая кареглазая девушка прошла мимо, заглянув в лицо Гореллу. У нее была красивая широкая походка, и она хорошо держала голову. Пройдя, она оглянулась и даже улыбнулась углами рта, но Горелл отвернулся, не чувствуя ничего, кроме раздражения.

С женщинами надо разговаривать. Надо рассказывать о себе. Горелл не мог больше рассказывать о себе.

Ему приходилось слишком много лгать о себе, и теперь он сам иногда не знал, что было правдой. Напрягая память, он вспоминал огромные застекленные пространства. Лестницы, коридоры и салоны больших гостиниц, в которых женщина, называвшая себя его матерью, снимала самые дешевые номера под крышей, где было всегда слишком жарко либо слишком холодно, в зависимости от сезона, и не текла вода в умывальниках. Мать уходила на целые дни по делам, и вечерами ее не было тоже, а он проводил время с подростками — лифтерами и посыльными. Иногда его зазывали в номера скучающие жильцы, и там он видел много странных людей и событий.

Потом… Да нет, ничего примечательного в его биографии потом не случилось. Просто однажды мать не вернулась в гостиницу. Он неделю просуществовал кое-как, питаясь подачками, а через неделю его привели в контору отеля, и там по акту, подписанному служащими, как вазу или ковер, передали представителю приюта святой Катерины.

Впрочем, все это неинтересно. Когда Горелл оказался в университете, в его душе все было испакощено и отравлено.

Кто-то платил за его обучение, пищу и платье. Горелл не особенно интересовался, кто и почему. Уже на втором курсе он отрабатывал все, что ему давали, выполняя поручения пока в стенах университета.

Существование без цели, без привязанностей, существование на безымянные подачки окончательно растлило его. В восемнадцать лет Горелл перестал думать о будущем.

Закончив университет посредственно, как и требовалось от него, ничем не выделяясь из массы остальных студентов, Горелл поступил в распоряжение разведывательного бюро.

О дальнейшем Горелл не любил вспоминать. За последние годы даже его железная психика начала сдавать. Он мог существовать только в ограниченном пространстве абсолютно конкретного желания. Или выполняя задание. Находясь на задании, он двигался, мыслил, жил, подчиняясь чужой воле. Но задание кончалось, и начинались страшные интервалы времени, ничем не заполненные, — интервалы, когда что-то оживало и болело в мозгу и доводило иногда до мыслей, которые даже Гореллу казались сумасшедшими.

Юноша в новом белом плаще, увлекшись рассказом девушки, толкнул Горелла и не успел извиниться. Горелл повернулся в его сторону всем корпусом, никто не заметил, как поднялась его рука, но юноша уже корчился от короткого жестокого удара, а Горелл с отвращением смотрел на его затылок, темнозолотистый, по-мальчишески кудрявый. Разогнувшись, юноша рванулся вперед, но девушка повисла на нем, она видела глаза Горелла, ставшие совсем плоскими в глубоких орбитах, затянутые дымкой, и поняла, что следующим ударом он убьет.

Горелл сплюнул и, раскачиваясь, пошел дальше, двигаясь вместе с толпой, вперед, в пыльное марево улицы, пронизанной желтыми, красными и зелеными огнями.

Остановившись около кассы варьете, он взял билет и прошел наверх, в ложи.

На сцене под прожекторами двигалась белорозовая масса сплетенных женских тел. Громкие молодые голоса старательно вытягивали куплеты о Мэри, ужасно любившей своего ягненочка. За занавесом видна была группа девушек, они стояли, прислонясь голыми спинами к грязной кулисе, свесив по бокам большие напудренные рабочие руки, и покорно ждали своей очереди.

Горелла затошнило, он встал и вышел на тротуар.

Закурив, он обернулся, быстро нашел в толпе за своей спиной коротконогого лысоватого, юношу и сделал ему знак рукой. Сконфуженно и виновато улыбаясь, юноша подошел.

— Едем домой! — сказал Горелл, швыряя окурок в металлическую корзину. — Должно быть, слишком жарко для веселья!

Коротконогий пожилой юноша послушно полез за ним в автобус. Уже подходя к калитке коттеджа, потея от страха, он жалобно попросил:

— Сэр, вы не скажете старику, что опознали меня в толпе, сэр? Я должен был следовать тайно…

Горелл не ответил. Он поднял верхнюю губу и издал звук, от которого у лысого парня заболели зубы.

Позже Горелл попробовал напиться в одиночку, за ужином, но так и не сумел опьянеть. Около трех часов ночи к нему пришел шеф и принес документы, деньги, бутылку французского коньяку.

— Отдохнете в дороге, — сказал он. — Выпьем и поболтаем на прощанье. Через чае я уезжаю. Вас отвезет на аэродром тренер.

Они выпили и попробовали вспомнить подходящие интересные эпизоды из прошлого. Но, видимо, что-то случилось с обоими, потому что им не было интересно и хотелось помнить как можно меньше.

— Может быть, мы просто стареем, — сказал шеф. — И еще, по-моему, слишком много в последнее время слышно разговоров о мире. Это мешает.

Горелла опять затошнило.

— Давайте о деле, — сказал он. — А то я буду спать.

— Нового ничего нет, — сказал шеф. — Начальство посылает вам привет. Установки прежние, постарайтесь узнать все что можно о новой работе Пономарева и во что бы то ни стало уничтожьте его вместе со всей группой. В наше время нельзя уничтожить научное открытие, но задержать можно. Ваше дело — задержать.

— Спасибо, — сказал Горелл, облизывая пересохшие губы. — Большое спасибо.

— Не кривляйтесь! — огрызнулся шеф и вскоре ушел.

После его ухода Горелл разделся донага, лег навзничь на постель и долго пытался погрузиться в сон, напоминающий потерю сознания, которому научил его один старый таитянин. Ничего не получилось.

Тогда он сел, закурил и попытался вспомнить о чем-нибудь. Но сознание было пустым, он ощущал только тоску, беспокойство и еще желание разбить голову о стену, чтоб избавиться от этой ноющей пустоты.

Тренер заглянул к нему в половине шестого утра. В комнате пахло табаком и спиртом. Горелл стоял у окна, глядя в складки опущенной шторы, обхватив себя за плечи руками. Плечи его мелко тряслись, как от озноба.

Тренер закрыл двери и через несколько минут громко постучал.

Не сразу сонный голос спросил:

— Что, уже пора?

— Пора, — сказал тренер, сдерживая дрожь при мысли, что ему придется массировать сейчас этого человека. — Я жду вас на террасе.

— Сейчас иду. Как погода?

— Приличная… Днем будет жарко. Но для вас это уже не имеет значения! Через полтора часа вы летите…

— Сейчас иду! — откликнулся Горелл.