Ступеньки, нагретые солнцем - Людмила Матвеева

— Я про тебя всё знаю, — как бы услышав этот вопрос, отвечает Вячеслав Александрович. — Иначе какой же и директор, если не знаю, что у меня в школе делается. Всё знаю, всё понимаю, и провести меня трудно. Вот, Золотцев, какой трудный случай в твоей жизни. Ты трудный Золотцев. А и, между прочим, трудный директор. Кто кого, а?

Смотрит весело, не злится. Седые виски. А перед Днём Победы пришёл в прошлом году в новом костюме и шесть орденов и медалей. Разведчиком был.

И опять Золотцев услышал:

— Я в войну служил в разведке. Там легче. Точно знаешь, где свои, где чужие. И свои своих не подводит… Иди, Золотцев. Что ждешь? Иди, иди.

А глаза-то у директора стальные. Усталые, немолодые — а стальные, воля в них и власть.

— Я больше не буду, — бормочет Золотцев, отступая к двери.

— Я так и думал, — усмехается директор. — Ступай, ступай. У меня и без тебя дел миллион надо готовиться к родительскому собранию. Ступай.

Золотцев вышел. Медленно, растерянно, чувствуя какое-то смутное беспокойство. Его не ругали, не прочли нотацию.

Директор ещё некоторое время думал о нём. Но эти мысли были Борису Золотцеву неизвестны.

Вот что думал директор:

«Ты больше не будешь, Золотцев? Будешь ходить по ровной земле, не лазить по гаражам и по деревьям? Не станешь доводить, до слёз учительницу биологии, человека большой души, но слишком мягкого? Не будешь цеплять девчонок? Курить в уборной? Ездить без билета в троллейбусе? Не будешь? Так я тебе и поверил.

Нет, милый друг, будешь и лазить, и прыгать, и бегать, и орать, и с ума сходить. Будешь, потому что такой ты человек, Борис Золотцев, ученик пятого «Б» класса. А я буду мучиться с тобой, вызывать к себе, пытаться пробудить твою сознательность, и совесть, и чувство собственного достоинства. Словом, буду стараться сделать из тебя, Золотцев, человека. Это будет, не скрою, яростный поединок, потому что оба мы с тобой люди упорные, и у тебя свои задачи, пока еще глупые. А у меня — свои, в общем, умные. И скорее всего, Золотцев, победа в этом трудном поединке будет за мной. Я сделаю из тебя человека полноценного и уважаемого. Потому что я педагог, да ещё директор вверенной мне школы. Бывают и у меня поражения. Например, Шмырин. Но ты-то, Золотцев, другое дело».

При воспоминании о Шмырине директор нахмурился, стал как будто меньше ростом…

Золотцев, непривычно для самого себя тихий, шёл по школьному вестибюлю. Пусто, только нянечка тётя Тася вяжет в углу на скамейке. Вдруг в раздевалке мелькнула знакомая фигура в клетчатом пальто. Мелькнула и сразу пропала; хлопнула дверь, фигура выбежала на улицу и понеслась.

— Маслёнок! — ахнул Борис и помчался вслед.

Пятый «Б» давно ушёл из школы. Почему задержалась Маслова? Кого она ждала?

Золотцеву очень важно спросить, сказать, объяснить, он и сам не знает что. Он зовёт:

— Вика!

Она остановилась. Ждёт, что он скажет. А из него вылетают совсем не те слова:

— Чечевика! Фасоля!

Он совсем не хотел кричать эти слова, но кричит. Да так громко, что слышно не только на этой улице, но и на двух соседних.

Старушка с большой сумкой на колесиках спросила:

— Где чечевика, мальчик? Где фасоль?

— Не знаю, бабуся.

— Поймаю, Золотцев, получишь! — донёсся издалека знакомый голос Вики Масловой.

Директор школы Вячеслав Александрович слышал этот истошный вопль и видел, как мимо окна его кабинета промчалась пятиклассница Вика Маслова. За ней галопом, перемахивая лужи, нёсся Борис Золотцев.

Директор засмеялся и покачал головой.

Скоро будет карнавал

Галина Ивановна человек чёткий и во всём любит ясность. Сегодня после уроков она сказала:

— Мальчики! Скоро Восьмое марта. Как вы готовитесь?

Мальчишки переглянулись, некоторые подтолкнули друг друга локтями и молчали.

— Девочки! — продолжала Галина Ивановна. — Ещё раньше праздник Советской Армии. Как вы думаете поздравить мальчиков?

Девочки молчали. Потом Света сказала:

— Можно вырезать из бумаги звёзды и наклеить на окна, очень красиво.

— Во́ фантазия! — сказал умный Серёжа. — На Новый год вырезали снежинки. На Армию — звёзды. А на Женский день — цветы. Да?

— Ты и такого не предложил, — обиделась Агеева, потом вдруг спохватилась: — И вообще мальчишки, как всегда, в стороне.

— Не ссориться! — Галина Ивановна говорит энергично. — Можно сделать один праздник, общий, весенний. И не будем ничего наклеивать на окна: эти наклейки загораживают свет, а потом никак не отмываются. Помните, после Нового года никак не могли избавиться от бумажных снежинок?

— А какой мы устроим праздник? — спрашивает Вика. — Танцы?

— Масловой только бы танцы, — хмыкает Золотцев.

Хорошо, что никто не догадывается, почему он всё время донимает Вику. Ни один человек.

Тимка сидит помалкивает.

Энергичный голос Галины Ивановны призывает к инициативе и самостоятельности.

— Ну, что же вы? Давайте, давайте! Поактивнее! Поживее!

— Можно устроить карнавал, — вдруг говорит позади него Катя.

Почему всем сразу понравилась эта идея? Зашумели, кто-то даже зааплодировал. Может быть, потому, что это предложила Катя?

— Я буду Буратино! — сказал Золотцев. — Вот такой колпак! Вот такой нос!

— Золотцев, тише, — привычно остановила Галина Ивановна.

— Как что, так Золотцев, — привычно отозвался Борис.

Дальше разговор шёл своим чередом.

— А я буду снежинкой, — сказала Света.

— Придумала! Снежинкой — это на Новый год. А теперь уже весна!

И все сразу услышали, как совершенно особенно кричат за окном воробьи.

— Ну тогда подснежником, — не смутилась Света, ей хочется быть нежной, невесомой.

— Я тоже подснежником, — это Эля Красикова. Ей хочется быть как Света.

— Не шумите, подождите, — стучит по столу Галина Ивановна. Только что она призывала их быть активнее, а у них энергии и активности хватило бы ещё на три класса.

Галина Ивановна опять стучит по столу ключом. Наверное, в столе скоро будет дырка от ключа — такой шумный класс пятый «Б».

— Я с вами замучилась!

— С нами все замучились, — охотно, с гордостью объясняет Золотцев. — Ольга Петровна от нас раза два даже плакала.

— Ну уж я плакать не стану, не дождётесь! — рассердилась Галина Ивановна.

— Не надо, — пожал плечами Золотцев.

Пока каждый не выскажется, они не успокоятся. Наконец унялись. Только Света сказали напоследок:

— Мне мама вышьет вот здесь, на рукавах, и вот здесь, на воротничке. Будет красиво, правда?

— И мне мама вышьет, — подхватила Эля.

Но Галина Ивановна перебила:

— Какой же интерес — мама вышьет, мама сделает. А давайте всё сделаем сами. Кто как умеет, так и сделает. Костюмы, маски, шапочки.

— Пирог можно испечь, — сказала Катя. — Девочкам собраться и испечь. Мы в той школе делали.

— Опять девочкам? — Это, конечно, Света.

— А у нас зато Тимка может кино показывать! — крикнул Золотцев. — Он сам кино снимает, а вы и не знаете! Его сестра Ленка моей сестре Ленке в детском саду сказала.

— Тима, это правда? — спрашивает Галина Ивановна. — Ты снимаешь кино?

И все сразу опить зашумели:

— Тимка! Снимает кино!.. Во! Какое захочет, такое и снимет!.. Будем смотреть кино!..

— Тима покажет нам когда-нибудь своё кино, — сказала Галина Ивановна. — Договорились. Тима?

Тимка кивнул.

Что было в той записке?

В этот день Люба разочаровалась в Славке.

Началось с того, что она специально разыскала его за домом и рассказала про старика Курятникова.

— Представляешь, Славка! Мы ему разве для этого пилили? Нашёл рыжих, да, Славка?

А Славка повёл себя странно. Он не возмутился и не стал вместе с Любой ругать Курятникова. Как будто не понимал, что именно этого она от него ждёт. Он смотрел на Любу внимательно и мирно. Она остановилась, как будто наскочила на стену. Она, когда искала Славку, надеялась, что он, услышав про Курятникова, рассвирепеет, расколотит Курятникову окно или пойдёт и выкинет все остальные дрова из курятниковского сарая. А Славка ничего. Смотрит мечтательно, как будто никакой Любы здесь нет, ничего она не говорит. Люба не понимает, как это можно.

— Как ты можешь, не понимаю! — выкрикнула она.

— Подожди, Люба. Ну чего кричать? Ну, жулик Курятников, ну и фиг с ним. Я тебе его раз говорил: фиг с ним. Вот возмущается! Ты мне другое скажи. Ты читала записку?

— Какую записку?

— Я в твой ящик опустил записку, ещё когда мы с тобой дрова пилили, в тот вечер. Я думал, ты пойдёшь домой и возьмёшь, и прочтёшь. От смущения Славка провертел в варежке дыру, розовый палец торчит наружу. — Там были важные слова, в записке.

— Не получала. Славка, как же так? Куда же она девалась?

— А что там было написано, Славка?