Стихотворения. Баллады. Сказки - Василий Жуковский

Плавание Карла Великого

Раз Карл Великий морем плыл,И с ним двенадцать пэров плыло,Их путь в святую землю был;Но море злилося и выло.

Тогда Роланд сказал друзьям:«Деруся я на суше смело;Но в злую бурю по волнамХлестать мечом плохое дело».

Датчанин Гольгер молвил: «РадЯ веселить друзей струнами;Но будет ли какой в них ладМежду ревущими волнами?»

А Оливьер сказал, с плечаВзглянув на бурных волн сугробы:«Мне жалко нового меча:Здесь утонуть ему без пробы».

Нахмурясь, Ганелон шепнул:«Какая адская тревога!Но только б я не утонул!Они ж?.. туда им и дорога!»

«Мы все плывем к святым местам! —Сказал, крестясь, Тюрпин-святитель. —Явись и в пристань по волнамНас, грешных, проведи, Спаситель!»

«Вы, бесы! – граф Рихард вскричал, —Мою вы ведаете службу;Я много в ад к вам душ послал —Явите вы теперь мне дружбу».

«Уж я ли, – вымолвил Наим, —Не говорил: нажить нам горе?Но слово умное глухимЕсть капля масла в бурном море».

«Беда! – сказал Риоль седой, —Но если море не уймется,То мне на старости в сыройПостеле нынче спать придется».

А граф Гюи вдруг начал петь,Не тратя жалоб бесполезно:«Когда б отсюда полететьЯ птичкой мог к своей любезной!»

«Друзья, сказать ли вам? ей-ей! —Промолвил граф Гварин, вздыхая, —Мне сладкое вино вкусней,Чем горькая вода морская».

Ламберт прибавил: «Что за честьС морскими чудами сражаться?Гораздо лучше рыбу есть,Чем рыбе на обед достаться».

«Что бог велит, тому и быть! —Сказал Годефруа. – С друзьямиЯ рад добро и зло делить,Его святая власть над нами»

А Карл молчал: он у руляСидел и правил. Вдруг явиласьСвятая вдалеке земля,Блеснуло солнце, буря скрылась.

Сказки

Сказка о царе Берендее, о сыне его Иване-царевиче, о хитростях Кощея Бессмертного и о премудрости Марьи-царевны, Кощеевой дочери

Жил-был царь Берендей до колен борода. Уж три годаБыл он женат и жил в согласье с женою; но все имБог детей не давал, и было царю то прискорбно.Ну́жда случилась царю осмотреть свое государство;Он простился с царицей и восемь месяцев ровноПробыл в отлучке. Девятый был месяц в исходе, когда он,К царской столице своей подъезжая, на поле чистомВ знойный день отдохнуть рассудил; разбили палатку;Душно стало царю под палаткой, и смерть захотелосьВыпить студеной воды. Но поле было безводно…Как быть, что делать? А плохо приходит; вот он решилсяСам объехать все поле: авось, попадется на счастьеГде-нибудь ключ. Поехал и видит колодезь. ПоспешноСпрянув с коня, заглянул он в него: он полон водоюВплоть до самых краев; золотой на поверхности ковшикПлавает. Царь Берендей поспешно за ковшик – не тут-тоБыло: ковшик прочь от руки. За янтарную ручкуЦарь с нетерпеньем то правой рукою, то левой хватаетКовшик; но ручка, проворно виляя и вправо и влево,Только что дразнит царя и никак не дается.Что за причина? Вот он, выждавши время, чтоб ковшикСтал на место, хвать его разом справа и слева —Как бы не так! Из рук ускользнувши, как рыбка нырнул онПрямо на дно колодца и снова потом на поверхностьВыплыл, как будто ни в чем не бывало. «Постой же! (подумалЦарь Берендей) я напьюсь без тебя», и, недолго сбираясь,Жадно прильнул он губами к воде и струю ключевуюНачал тянуть, не заботясь о том, что в воде утонулаВся его борода. Напившися вдоволь, поднять онГолову хочет… ан нет, погоди! не пускают; и кто-тоЦарскую бороду держит. Упершись в ограду колодца,Силится он оторваться, трясет, вертит головою —Держат его, да и только. «Кто там? пустите!» – кричит он.Нет ответа; лишь страшная смотрит со дна образина:Два огромные глаза горят, как два изумруда;Рот разинутый чудным смехом смеется; два рядаКрупных жемчужин светятся в нем, и язык, меж зубамиВыставясь, дразнит царя; а в бороду впутались крепкоВместо пальцев клешни. И вот наконец сиповатыйГолос сказал из воды: «Не трудися, царь, понапрасну;Я тебя не пущу. Если же хочешь на волю,Дай мне то, что есть у тебя и чего ты не знаешь».Царь подумал: «Чего ж я не знаю? Я, кажется, знаюВсе!» И он отвечал образине: «Изволь, я согласен».«Ладно! – опять сиповатый послышался голос. – Смотри же,Слово сдержи, чтоб себе не нажить ни попрека, ни худа».С этим словом исчезли клешни; образина пропала.Честную выручив бороду, царь отряхнулся, как гоголь,Всех придворных обрызгал, и все царю поклонились.Сев на коня, он поехал; и долго ли, мало ли ехал,Только уж вот он близко столицы; навстречу толпамиСыплет народ, и пушки палят, и на всех колокольняхЗвон. И царь подъезжает к своим златоверхим палатам —Там царица стоит на крыльце и ждет; и с царицейРядом первый министр; на руках он своих парчевуюДержит подушку; на ней же младенец, прекрасный как светлыйМесяц, в пеленках колышется. Царь догадался и ахнул.«Вот оно то, чего я не знал! Уморил ты, проклятыйДемон, меня!» Так он подумал и горько, горько заплакал;Все удивились, но слова никто не промолвил. МладенцаНа руки взявши, царь Берендей любовался им долго,Сам его взнес на крыльцо, положил в колыбельку и, гореСкрыв про себя, по-прежнему царствовать начал. О тайнеЦарской никто не узнал; но все примечали, что крепкоЦарь был печален – он все дожидался; вот при́дут за сыном;Днем он покоя не знал, и сна не ведал он ночью.Время, однако, текло, а никто не являлся. ЦаревичРос не по дням – по часам; и сделался чудо-красавец.Вот наконец и царь Берендей о том, что случилось,Вовсе забыл… но другие не так забывчивы были.Раз царевич, охотой в лесу забавляясь, в густуюЧащу заехал один. Он смотрит: все дико; поляна;Черные сосны кругом; на поляне дуплистая липа.Вдруг зашумело в дупле; он глядит: вылезает оттудаЧудный какой-то старик, с бородою зеленой, с глазамиТакже зелеными. «Здравствуй, Иван-царевич, – сказал он. —Долго тебя дожидалися мы; пора бы нас вспомнить». —«Кто ты?» – царевич спросил. «Об этом после; теперь жеВот что ты сделай: отцу своему, царю Берендею,Мой поклон отнеси да скажи от меня: не пора ли,Царь Берендей, должок заплатить? Уж давно миновалосьВремя. Он сам остальное поймет. До свиданья». И с этимСловом исчез бородатый старик. Иван же царевичВ крепкой думе поехал обратно из темного леса.Вот он к отцу своему, царю Берендею, приходит.«Батюшка царь-государь, – говорит он, – со мною случилосьЧудо». И он рассказал о том, что видел и слышал.Царь Берендей побледнел как мертвец. «Беда, мой сердечныйДруг, Иван-царевич! – воскликнул он, горькозаплакав. —Видно, пришло нам расстаться!..» И страшную тайну о даннойКлятве сыну открыл он. «Не плачь, не крушися, родитель,—Так отвечал Иван-царевич, – беда невели́ка.Дай мне коня; я поеду; а ты меня дожидайся;Тайну держи про себя, чтоб о ней здесь никто не проведал,Даже сама государыня-матушка. Если ж назад яК вам по прошествии целого года не буду, тогда ужЗнайте, что нет на свете меня». Снарядили как должноВ путь Ивана-царевича. Дал ему царь золотыеЛаты, меч и коня вороного; царица с мощамиКрест на шею надела ему; отпели молебен;Нежно потом обнялися, поплакали… с богом! ПоехалВ путь Иван-царевич. Что-то с ним будет? Уж едетДень он, другой и третий; в исходе четвертого – солнцеТолько успело зайти – подъезжает он к озеру; гладкоОзеро то, как стекло; вода наравне с берегами;Все в окрестности пусто; румяным вечерним сияньемВоды покрытые гаснут, и в них отразился зеленыйБерег и частый тростник – и все как будто бы дремлет;Воздух не веет; тростинка не тронется; шороха в струйкахСветлых не слышно. Иван-царевич смотрит, и что жеВидит он? Тридцать хохлатых сереньких уточек подлеБерега плавают; рядом тридцать белых сорочекПодле воды на травке лежат. Осторожно поодальСлез Иван-царевич с коня; высокой травоюСкрытый, подполз и одну из белых сорочек тихонькоВзял; потом угнездился в кусте дожидаться, что будет.Уточки плавают, плещутся в струйках, играют, ныряют…Вот наконец, поиграв, поныряв, поплескавшись, подплылиК берегу; двадцать девять из них, побежав с перевалкойК белым сорочкам, оземь ударились, все обратилисьВ красных девиц, нарядились, порхнули и разом исчезли.Только тридцатая уточка, на берег выйти не смея,Взад и вперед одна-одинешенька с жалобным крикомОколо берега бьется; с робостью вытянув шейку,Смотрит туда и сюда, то вспорхнет, то снова присядет…Жалко стало Ивану-царевичу. Вот он выходитК ней из-за кустика; глядь, а она ему человечьимГолосом вслух говорит: «Иван-царевич, отдай мнеПлатье мое, я сама тебе пригожуся». Он с неюСпорить не стал, положил на травку сорочку и, скромноПрочь отошедши, стал за кустом. Вспорхнула на травкуУточка. Что же вдруг видит Иван-царевич? ДевицаВ белой одежде стоит перед ним, молода и прекраснаТак, что ни в сказке сказать, ни пером описать, и, краснея,Руку ему подает и, потупив стыдливые очи,Голосом звонким, как струны, ему говорит: «Благодарствуй,Добрый Иван-царевич, за то, что меня ты послушал;Тем ты себе самому услужил, но и мною доволенБудешь: я дочь Кощея Бессмертного, Марья-царевна;Тридцать нас у него, дочерей молодых. ПодземельнымЦарством владеет Кощей. Он давно уж тебя поджидаетВ гости и очень сердит; но ты не пекись, не заботься,Сделай лишь то, что я тебе присоветую. Слушай:Только завидишь Кощея-царя, упади на колена,Прямо к нему поползи; затопает он – не пугайся;Станет ругаться – не слушай; ползи да и только; что послеБудет, увидишь; теперь пора нам». И Марья-царевнаВ землю ударила маленькой ножкой своей; расступиласьТотчас земля, и они вместе в подземное царство спустились.Видят дворец Кощея Бессмертного; высечен был онВесь из карбункула камня и ярче небесного солнцаВсе под землей освещал. Иван-царевич отважноВходит: Кощей сидит на престоле в светлой короне;Блещут глаза, как два изумруда; руки с клешнями.Только завидел его вдалеке, тотчас на колениСтал Иван-царевич. Кощей же затопал, сверкнулоСтрашно в зеленых глазах, и так закричал он, что сводыЦарства подземного дрогнули. Слово Марьи-царевныВспомня, пополз на карачках Иван-царевич к престолу;Царь шумит, а царевич ползет да ползет. НапоследокСтало царю и смешно. «Добро ты, проказник, – сказал он,—Если тебе удалося меня рассмешить, то с тобоюСсоры теперь заводить я не стану. Милости просимК нам в подземельное царство; но знай, за твое ослушаньеДолжен ты нам отслужить три службы; сочтемся мы завтра;Ныне уж поздно; поди». Тут два придворных проворноПод руки взяли Ивана-царевича очень учтиво,С ним пошли в покой, отведенный ему, отворилиДверь, поклонились царевичу в пояс, ушли, и осталсяТам он один. Беззаботно он лег на постелю и скороСном глубоким заснул. На другой день рано поутруЦарь Кощей к себе Ивана-царевича кликнул:«Ну, Иван-царевич, – сказал он, – теперь мы посмотрим,Что-то искусен ты делать? Изволь, например, нам построитьНынешней ночью дворец: чтоб кровля была золотая,Стены из мрамора, окна хрустальные, вкруг регулярныйСад, и в саду пруды с карасями; если построишьЭтот дворец, то нашу царскую милость заслужишь;Если же нет, то прошу не пенять… головы не удержишь!» —«Ах ты, Кощей окаянный, – Иван-царевич подумал, —Вот что затеял, смотри пожалуй!» С тяжелой кручинойОн возвратился к себе и сидит пригорюнясь; уж вечер;Вот блестящая пчелка к его подлетела окошку,Бьется об стекла – и слышит он голос: «Впусти!» Отворил онДверку окошка, пчелка влетела и вдруг обернуласьМарьей-царевной. «Здравствуй, Иван-царевич; о чем тыТак призадумался?» – «Нехотя будешь задумчив, – сказал он. —Батюшка твой до моей головы добирается». – «Что жеСделать решился ты?» – «Что? Ничего. Пускай его сниметГолову; двух смертей не видать, одной не минуешь». —«Нет, мой милый Иван-царевич, не должно терять намБодрости. То ли беда? Беда впереди; не печалься;Утро вечера, знаешь ты сам, мудренее: ложисяСпать; а завтра поранее встань; уж дворец твой построенБудет; ты ж только ходи с молотком да постукивай в стену».Так все и сделалось. Утром, ни свет ни заря, из каморкиВышел Иван-царевич… глядит, а дворец уж построен.Чудный такой, что сказать невозможно. Кощей изумился;Верить не хочет глазам. «Да ты хитрец не на шутку, —Так он сказал Ивану-царевичу, – вижу, ты ловокНа руку; вот мы посмотрим, так же ли будешь догадлив.Тридцать есть у меня дочерей, прекрасных царевен.Завтра я всех их рядом поставлю, и должен ты будешьТри раза мимо пройти и в третий мне раз без ошибкиМладшую дочь мою, Марью-царевну, узнать; не узнаешь —С плеч голова. Поди». – «Уж выдумал, чучела, мудрость, —Думал Иван-царевич, сидя под окном. – Не узнать мнеМарью-царевну… какая ж тут трудность?» – «А трудность такая, —Молвила Марья-царевна, пчелкой влетевши, – что еслиЯ не вступлюся, то быть беде неминуемой. Всех насТридцать сестер, и все на одно мы лицо; и такоеСходство меж нами, что сам отец наш только по платьюМожет нас различать». – «Ну что же мне делать?» – «А вот что:Буду я та, у которой на правой щеке ты заметишьМошку. Смотри же, будь осторожен, вглядись хорошенько,Сделать ошибку легко. До свиданья». И пчелка исчезла.Вот на другой день опять Ивана-царевича кличетЦарь Кощей. Царевны уж тут, и все в одинакомПлатье рядом стоят, потупив глаза. «Ну, искусник, —Молвил Кощей, – изволь-ка пройтиться три раза мимоЭтих красавиц, да в третий раз потрудись указать намМарью-царевну». Пошел Иван-царевич; глядит онВ оба глаза: уж подлинно сходство! И вот он проходитВ первый раз – мошки нет; проходит в другой раз – все мошкиНет; проходит в третий и видит – крадется мошка,Чуть заметно, по свежей щеке, а щека-то под неюТак и горит; загорелось и в нем, и с трепещущим сердцем:«Вот она, Марья-царевна!» – сказал он Кощею, подавшиРуку красавице с мошкой. «Э! э! да тут, примечаю,Что-то нечисто, – Кощей проворчал, на царевича с сердцемВыпучив оба зеленые глаза. – Правда, узнал тыМарью-царевну, но как узнал? Вот тут-то и хитрость;Верно, с грехом пополам. Погоди же, теперь доберусяЯ до тебя. Часа через три ты опять к нам пожалуй;Рады мы гостю, а ты нам свою премудрость на делеЗдесь покажи: зажгу я соломинку; ты же, покудаБудет гореть та соломинка, здесь, не трогаясь с места,Сшей мне пару сапог с оторочкой; не диво; да толькоЗнай наперед: не сошьешь – долой голова; до свиданья».Зол возвратился к себе Иван-царевич, а пчелкаМарья-царевна уж там. «Отчего опять так задумчив,Милый Иван-царевич?» – спросила она. «ПоневолеБудешь задумчив, – он ей отвечал. – Отец твой затеялНовую шутку: шей я ему сапоги с оторочкой;Разве какой я сапожник? Я царский сын; я не хужеРодом его. Кощей он бессмертный! видали мы многоЭтих бессмертных». – «Иван-царевич, да что же ты будешьДелать?» – «Что мне тут делать? Шить сапогов я не стану.Снимет он голову – черт с ним, с собакой! какая мне ну́жда!» —«Нет, мой милый, ведь мы теперь жених и невеста;Я постараюсь избавить тебя; мы вместе спасемсяИли вместе погибнем. Нам должно бежать; уж другогоСпособа нет». Так сказав, на окошко Марья-царевнаПлюнула; слюнки в минуту примерзли к стеклу; из каморкиВышла она потом с Иваном-царевичем вместе,Двери ключом заперла и ключ далеко зашвырнула.За руки взявшись потом, они поднялися и мигомТам очутились, откуда сошли в подземельное царство:То же озеро, низкий берег, муравчатый, свежийЛуг, и, видят, по лугу свежему бодро гуляетКонь Ивана-царевича. Только почуял могучийКонь седока своего, как заржал, заплясал и помчалсяПрямо к нему и, примчавшись, как вкопанный в землюСтал перед ним. Иван-царевич, не думая долго,Сел на коня, царевна за ним, и пустились стрелою.Царь Кощей в назначенный час посылает придворныхСлуг доложить Ивану-царевичу: что-де так долгоМешкать изволите? Царь дожидается. Слуги приходят;Заперты двери. Стук! стук! и вот из-за двери им слюнки,Словно как сам Иван-царевич, ответствуют: буду.Этот ответ придворные слуги относят к Кощею;Ждать-подождать – царевич нейдет; посылает в другой разТех же послов рассерже́нный Кощей, и та же всё песня:Буду; а нет никого. Взбесился Кощей. «Насмехаться,Что ли, он вздумал? Бегите же; дверь разломать и в минутуЗа ворот к нам притащить неучтивца!» Бросились слуги…Двери разломаны… вот тебе раз; никого там, а слюнкиТак и хохочут. Кощей едва от злости не лопнул.Ах! он вор окаянный! люди! люди! скорееВсе в погоню за ним!.. я всех перевешаю, еслиОн убежит!..» Помчалась погоня… «Мне слышится топот», —Шепчет Ивану-царевичу Марья-царевна, прижавшисьЖаркою грудью к нему. Он слезает с коня и, припавшиУхом к земле, говорит ей: «Скачут, и близко». – «Так медлитьНечего», – Марья-царевна сказала, и в ту же минутуСделалась речкой сама, Иван-царевич железнымМостиком, черным вороном конь, а большая дорогаНа три дороги разбилась за мостиком. Быстро погоняСкачет по свежему следу; но, к речке примчавшися, сталиВ пень Кощеевы слуги: след до мостика виден;Дале ж и след пропадает и делится на три дорога.Нечего делать – назад! Воротились разумники. СтрашноЦарь Кощей разозлился, о их неудаче услышав.«Черти! ведь мостик и речка были они! догадатьсяМожно бы вам, дуралеям! Назад! чтоб был непременноЗдесь он!..» Опять помчалась погоня… «Мне слышится топот», —Шепчет опять Ивану-царевичу Марья-царевна.Слез он с седла и, припавши ухом к земле, говорит ей:«Скачут, и близко». И в ту же минуту Марья-царевнаВместе с Иваном-царевичем, с ними и конь их, дремучимСделались лесом; в лесу том дорожек, тропинок числа нет;По лесу ж, кажется, конь с двумя седоками несется.Вот по свежему следу гонцы примчалися к лесу;Видят в лесу скакунов и пустились вдогонку за ними.Лес же раскинулся вплоть до входа в Кощеево царство.Мчатся гонцы, а конь перед ними скачет да скачет;Кажется, близко; ну только б схватить; ан нет, не дается.Глядь! очутились они у входа в Кощеево царство,В самом том месте, откуда пустились в погоню; и скрылосьВсё: ни коня, ни дремучего лесу. С пустыми рукамиСнова явились к Кощею они. Как цепная собака,Начал метаться Кощей. «Вот я ж его, плута! Коня мне!Сам поеду, увидим мы, как от меня отвертится!»Снова Ивану-царевичу Марья-царевна тихонькоШепчет: «Мне слышится топот»; и снова он ей отвечает:«Скачут, и близко». «Беда нам! Ведь это Кощей, мой родительСам; но у первой церкви граница его государства;Далее ж церкви скакать он никак не посмеет. Подай мнеКрест твой с мощами». Послушавшись Марьи-царевны, снимаетС шеи свой крест золотой Иван-царевич и в рукиЕй подает, и в минуту она обратилася в церковь,Он в монаха, а конь в колокольню – и в ту же минутуС свитою к церкви Кощей прискакал. «Не видал ли проезжих,Старец честной?» – он спросил у монаха. «Сейчас проезжалиЗдесь Иван-царевич с Марьей-царевной; входилиВ церковь они – святым помолились да мне приказалиСвечку поставить за здравье твое и тебе поклониться,Если ко мне ты заедешь». – «Чтоб шею сломить им, проклятым!» —Крикнул Кощей и, коня повернув, как безумный помчалсяС свитой назад, а примчавшись домой, пересек беспощадноВсех до единого слуг. Иван же царевич с своеюМарьей-царевной поехали дале, уже не боясяБоле погони. Вот они едут шажком; уж склонялосьСолнце к закату, и вдруг в вечерних лучах перед нимиГород прекрасный. Ивану-царевичу смерть захотелосьВ этот город заехать. «Иван-царевич, – сказалаМарья-царевна, – не езди; недаром вещее сердцеНоет во мне: беда приключится». – «Чего ты боишься,Марья-царевна? Заедем туда на минуту; посмотримГород, потом и назад». – «Заехать нетрудно, да трудноВыехать будет. Но быть так! ступай, а я здесь останусьБелым камнем лежать у дороги; смотри же, мой милый,Будь осторожен: царь, и царица, и дочь их царевнаВыдут навстречу тебе, и с ними прекрасный младенецБудет; младенца того не целуй: поцелуешь – забудешьТотчас меня; тогда и я не останусь на свете,С горя умру, и умру от тебя. Вот здесь, у дороги,Буду тебя дожидаться я три дни; когда же на третийДень не придешь… но прости, поезжай». И в город поехал,С нею простяся, Иван-царевич один. У дорогиБелым камнем осталася Марья-царевна. ПроходитДень, проходит другой, напоследок проходит и третий —Нет Ивана-царевича. Бедная Марья-царевна!Он не исполнил ее наставленья: в городе вышлиВстретить его и царь, и царица, и дочь их царевна;Выбежал с ними прекрасный младенец, мальчик-кудряшка,Живчик, глазенки как ясные звезды; и бросился прямоВ руки Ивану-царевичу; он же его красотоюТак был пленен, что, ум потерявши, в горячие щекиНачал его целовать; и в эту минуту затмиласьПамять его, и он позабыл о Марье-царевне.Горе взяло ее. «Ты покинул меня, так и жить мнеНезачем боле». И в то же мгновенье из белого камняМарья-царевна в лазоревый цвет полевой превратилась.«Здесь, у дороги, останусь, авось мимоходом затопчетКто-нибудь в землю меня», – сказала она, и росинкиСлез на листках голубых заблистали. Дорогой в то времяШел старик; он цветок голубой у дороги увидел;Нежной его красотою пленясь, осторожно он вырылС корнем его, и в избушку свою перенес, и в корытцеТам посадил, и полил водой, и за милым цветочкомНачал ухаживать. Что же случилось? С той самой минутыВсё не по-старому стало в избушке; чудесное что-тоНачало деяться в ней: проснется старик – а в избушкеВсё уж как надобно прибрано; нет нигде ни пылинки.В полдень придет он домой – а обед уж состряпан, и чистойСкатертью стол уж накрыт: садися и ешь на здоровье.Он дивился, не знал, что подумать; ему напоследокСтало и страшно, и он у одной ворожейки-старушкиНачал совета просить, что делать. «А вот что ты сделай, —Так отвечала ему ворожейка, – встань ты до первойРанней зари, пока петухи не пропели, и в обаГлаза гляди: что начнет в избушке твоей шевелиться,То ты вот этим платком и накрой. Что будет, увидишь».Целую ночь напролет старик пролежал на постеле,Глаз не смыкая. Заря занялася, и стало в избушкеВидно, и видит он вдруг, что цветок голубой встрепенулся,С тонкого стебля спорхнул и начал летать по избушке;Все между тем по местам становилось, повсюду сметаласьПыль, и огонь разгорался в печурке. Проворно с постелиПрянул старик и накрыл цветочек платком, и явиласьВдруг пред глазами его красавица Марья-царевна.«Что ты сделал? – сказала она. – Зачем возвратил тыЖизнь мне мою? Жених мой, Иван-царевич прекрасный,Бросил меня, и я им забыта». – «Иван твой царевичЖенится нынче. Уж свадебный пир приготовлен, и гостиСъехались все». Заплакала горько Марья-царевна;Слезы потом отерла; потом, в сарафан нарядившись,В город крестьянкой пошла. Приходит на царскую кухню;Бегают там повара в колпаках и фартуках белых;Шум, возня, стукотня. Вот Марья-царевна, приближасьК старшему повару, с видом умильным и сладким, как флейта,Голосом молвила: «Повар, голубчик, послушай, позволь мнеСвадебный спечь пирог для Ивана-царевича». Повар,Занятый делом, с досады хотел огрызнуться; но словоЗамерло вдруг у него на губах, когда он увиделМарью-царевну; и ей отвечал он с приветливым взглядом:«В добрый час, девица-красавица; все, что угодноДелай; Ивану-царевичу сам поднесу я пирог твой».Вот пирог испечен; а званые гости, как должно,Все уж сидят за столом и пируют. Услужливый поварВажно огромный пирог на узорном серебряном блюдеСтавит на стол перед самым Иваном-царевичем; гостиВсе удивились, увидя пирог. Но лишь только верхушкуСрезал с него Иван-царевич – новое чудо!Сизый голубь с белой голубкой порхнули оттуда.Голубь по́ столу ходит; голубка за ним и воркует:«Голубь, мой голубь, постой, не беги; обо мне ты забудешьТак, как Иван-царевич забыл о Марье-царевне!»Ахнул Иван-царевич, то слово голубки услышав;Он вскочил как безумный и кинулся в дверь, а за дверьюМарья-царевна стоит уж и ждет. У крыльца жеКонь вороной с нетерпенья, оседланный, взнузданный, пляшет.Нечего медлить; поехал Иван-царевич с своеюМарьей-царевной; едут да едут, и вот приезжаютВ царство царя Берендея они. И царь и царицаПриняли их с весельем таким, что такого весельяВидом не видано, слыхом не слыхано. Долго не сталиДумать, честным пирком да за свадебку; съехались гости,Свадьбу сыграли; я там был, там мед я и пивоПил; по усам текло, да в рот не попало. И все тут.

Спящая красавица