Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А как сомнёте своего противника, так начинайте охват с центральной баталии врага, заходите ему во фланг.
– То же будет делать и наш правый фланг, – добавил фон Эберт. – Возьмём их главную баталию в клещи. Устроим еретикам Канны.
Он, кажется, намеревался удивить Волкова новым словом, но тот это слово уже знал, читал про то сражение ещё в юности. И, не став ничего уточнять или спрашивать, ответил:
– Я сделаю всё, что в моих силах.
Он боялся, что маршал попросит у него ещё стрелков, раз он не привёз ему пушек, но цу Коппенхаузен отпустил его с напутствиями о том, как ему вести бой.
– Что они хотели от вас? – спросил у него Брюнхвальд, когда он вернулся к своим людям.
– Цу Коппенхаузен и фон Эберт возомнили себя Ганнибалами и намереваются устроить ван дер Пильсу Канны.
Его товарищ не понял сказанного и ждал пояснений. И тогда Волков объяснил:
– Маршал надеется, что его центр выстоит, а мы сомнём еретикам фланги и охватим их с двух сторон.
– Ах вот оно что! – понял Брюнхвальд. И после паузы продолжил тихо, чтобы люди, бывшие рядом, их не слышали: – А я почему-то сразу подумал, что вы не очень верите в нашу победу.
– Любопытно, из чего же вы сделали такие выводы, Карл? – так же тихо поинтересовался генерал.
– Вы не отдали маршалу пушки. Думаете, что сможете их увезти, если мы начнём проигрывать.
– По этой-то грязи?! – Волков даже усмехнулся не очень-то радостно.
Тем не во многом Карл Брюнхвальд был прав.
Глава 10
Барабаны на той стороне поля бьют и бьют, а в ответ им рявкают орудия. Пруфф провёл беседу, и теперь ядра нет-нет да и долетают до еретиков. Достают их, хотя и прилетают на излёте. Безбожникам некуда деться, прямо за их спинами поросший леском овражек. Так что строиться им приходится под огнём. Но, упрямые в своей ереси, они и на поле боя упрямы, всё равно строятся. Эта квадратная, чёрная масса, состоящая из людей, уже почти готова.
Почти готова.
Брюнхвальд и Дорфус выезжали в поле вперёд, считали еретиков, потом вернулись и сказали генералу то, что он и сам видел.
– Десять рядов, – говорит майор.
– Первые три ряда хороши, – добавляет полковник.
«Десять рядов. Сто семьдесят-сто восемьдесят человек в ряд. Это на первый взгляд».
То есть против его тысячи и трёх сотен стоит без малого две тысячи безбожников.
«Дойдут – растопчут. Вся надежда на Роху да на Хаазе».
Это хорошо, что на его фланге нет кавалерии и арбалетчиков; впрочем, и те, и другие могут появиться в любой момент. Им строиться не нужно. Выйдут из леса на край поля, и всё.
«Господи, не дай мне сегодня ни кавалеристов, ни арбалетов вражеских». Генерал опять мелко крестится на глазах своих подчинённых, а этого делать не нужно было.
– Так вы оставите резерв? – Брюнхвальд тоже волнуется, что их баталия слишком жиденькая против мощной людской коробки еретиков. – Может, поставим людей чуть ýже да прибавим один ряд в глубину? – предлагает он, но Волков чувствует, что думает полковник о другом. И угадывает, так как Брюнхвальд продолжает: – Или всё-таки наш резерв поставим вперёд двумя рядами?
– А что, мысль хороша, – поддерживает его Дорфус. – У Лаубе две сотни добрых солдат, будет у нас ещё один ряд не хуже доппельзольдеров.
Может, они и правы, может быть, и стоило поставить ещё один ряд, но… Генерал сомневается и произносит:
– Пусть резерв останется в колоннах. А мы будем уповать на Господа нашего да на полковника Роху с его людьми.
Ни Брюнхвальд, ни Дорфус более убеждать его не стали. На том и порешили.
* * *
Прошло два часа с тех пор, как утро сменило ночь. Генерал решил поменять коня. Всю ночь сильное животное носило его нелёгкое тело в нелёгком доспехе. А людей, стоящих в строю, никто менять не собирался. Солдаты люди, конечно, выносливые, они привыкли терпеть и голод, и жару, на сей раз они терпели холод. Они не спали эту ночь. Строиться начали за два часа до рассвета, а потом всё утро стояли на пронизывающем северном ветре. Уже и проголодались, успели промёрзнуть и устать. Старшие офицеры, особенно полковник Роха, то и дело прикладывались к своим флягам, у солдат фляг не было. Долгое ожидание выветривало волнение даже из молодых солдат. Волков по себе знал, о чём думают, о чем тихо в строю переговариваются доверившие ему свои жизни люди. Он сам когда-то так же стоял перед каким-нибудь делом. И так же, как они сейчас, шептал товарищу слева или справа:
«Быстрее бы уж начать!».
И солдатам еретиков тоже холодно, они тоже устали, а ещё по ним били пушки, монотонно и размеренно посылали в них ужасные чугунные шары. Пушки были далеко, но тяжёлые ядра всё равно долетали до левого угла баталии, били чаще в землю, но время от времени от земли или на излёте всё-таки залетали в строй, находя там себе жертвы.
Убивали, калечили двух-трех людей, но это ничего не меняло. Убитых и увечных тут же оттаскивали от баталии, тащили назад, а сержанты выкрикивали команды, и солдаты послушно занимали места выбывших, надеясь, что их-то минет чаша сия, и говоря при этом:
«Чего же там тянут-то, чего не начинают?».
И вот полетели вестовые. От центральной, большой баталии еретиков, оттуда, где развевалось подлое знамя их вождя, к баталии, что построилась напротив людей Волкова, прилетел всадник.
«Неужели начинают?!».
И генерал не ошибся. Они начинали. И первым признаком того были трубы. Как-то хрипло и зло заревели над строем врага трубы. Даже здесь он различил их сигнал:
«Готовься! Готовься! Готовься!».
Его люди тоже оживились. Недружно закачались пики над рядами.
«Ну наконец-то!».
А на той стороне поля глухо и тихо застучали барабаны. Кажется, они выстукивали: «Простым шагом, вперёд!».
Рене, не спросив у Волкова на то разрешения, с одним офицером поскакал вперёд, выехал перед строем и поехал вдоль него.
– Солдаты! – что было мочи орал полковник. – Помните, что генерал Фолькоф, коего прозывают Дланью Божьей и Инквизитором, не проиграл ещё ни одного своего дела! Тем более не должен он
