Пнин - Владимир Набоков

И ничего такого, что представляло бы хоть малейший интерес для психотераписта, не вынудили его опознать в этих прелестных, ну, просто прелестных "Чернильных кляксах Роршаха", в которых дети видели, или должны были видеть, самые разнообразные вещи — морские пейзажи, трельяжи, миражи, червей слабоумия, невротические древесные стволы, эротические галоши{50}, а также зонтики и винтики. И ни один из случайных набросков Виктора не представлял собой так называемой "мандалы"{51} — термин, который, как думают, обозначает (на санскрите) магический круг и употребляется доктором Юнгом и прочими в применении к любым каракулям, имеющим более или менее распластанную четырехстороннюю форму, как, к примеру, разрезанный пополам плод манго, или крест, или колесо, при помощи которого человеческое эго расщепляется, как Морфос{52}, или, еще точнее, как молекула углерода с ее четырьмя валентностями — главного химического компонента мозга, — автоматически увеличенная и отраженная на бумаге.

Отчет доктора Стерна утверждал, что "психическая ценность Воображаемых Картин и Словесных Ассоциаций Виктора совершенно затемнена по причине художественных склонностей мальчика". После этого маленькому пациенту Финтов, которого мучили бессонница и отсутствие аппетита, разрешили читать в постели после полуночи и обходиться по утрам без овсянки.

4

Раздумывая над тем, какое образование ей следует дать своему мальчику, Лиза буквально разрывалась между двумя либидо: вверить его последним достижениям Современной Детской Психотерапии или найти в рамках американского религиозного воспитания нечто по возможности приближенное к мелодичным и врачующим радостям православной церкви, этого снисходительного вероисповедания, чьи требования к вашей совести столь невелики в сравнении с тем утешением, которое оно предлагает.

Маленький Виктор посещал сперва какой-то прогрессивный детсад в Нью-Джерси, а позднее, по совету русских друзей, ходил там же в школу. Школой руководил епископальный священник, который оказался мудрым и талантливым воспитателем, он полон был сочувствия к одаренным детям, какими бы странными или буйными они ни были; Виктор был и правда несколько странный, но при этом очень спокойный мальчик. Двенадцати лет он пошел в школу Св. Варфоломея.

Внешне школа Св. Варфа являла собой самонадеянного вида краснокирпичный массив, воздвигнутый в 1869 году на окраине Крэнтона, штат Массачусетс. Его главное здание образовывало три стороны широкого четырехугольника, четвертую составлял крытый переход с аркадами. Надвратное здание с остроконечной крышей, совершенно скрытое с одной стороны глянцевитым американским плющом, увенчано было несколько тяжеловатым для подобного строения каменным кельтским крестом. Плющ зыбился под ветром, точно шкура на спине у лошади. Согласно пристрастному мнению, цвет красного кирпича с годами становится только гуще и благороднее; кирпичи старого доброго Сейнт-Варфа с годами становились только грязней. Под крестом, над казавшейся гулкою, а на деле вовсе безответной входной аркой вырезано было некое подобие кинжала, призванного олицетворять собой тот мясницкий нож, который с немым укором держит в руке (на картинке в "Венском требнике"{53}) Св. Варфоломей{54}, один из апостолов — тот самый, с которого живьем была содрана кожа, после чего он был выставлен на съедение мухам летом 65 года от Рождества Христова в Альбанополисе, теперь это Дербент на юго-востоке России. Гроб его, брошенный злобным царем в Каспийское море, спокойно проплыл весь путь до Липарских островов, что невдалеке от сицилийского берега, — вероятно, это все же легенда, поскольку Каспийское море сугубо внутренний водоем и был таковым еще со времен плейстоцена. Под этим изображением геральдического оружия — больше всего напоминавшего морковку хвостом вверх — надпись черным готическим шрифтом гласила: "Sursum".[26] Две смирные английские овчарки, принадлежащие одному из преподавателей и нежно привязанные друг к другу, дремали обычно на лужайке перед воротами в своей персональной Аркадии.

Лизу во время ее первого визита все здесь приводило в восхищение, от площадок для специфической английской игры в мяч и часовни до гипсовых слепков в коридорах и фотографий кафедральных соборов на классных стенах. Трем младшим классам были отведены спальные, разделенные на альковы, каждый из которых имел окно; в конце спальных помещалась комната учителя. Посетители не могли не восхититься и великолепным спортивным залом. Весьма внушительными были дубовые скамьи, а также балки под крышей часовни романского стиля, полвека тому назад принесенной в дар школе Юлиусом Шонбергом, фабрикантом шерсти, братом всемирно известного египтолога Сэмюела Шонберга, который погиб во время мессинского землетрясения{55}. В школе было двадцать пять преподавателей, а также директор, преподобный Арчибалд Хоппер, который в теплые дни облачался в элегантное серое одеяние и выполнял свои обязанности — в радостном неведенье интриги, которая вот-вот должна была привести к его смещению.

5

Хотя глаз и был для Виктора главным органом чувств, бесцветный Сейнт-Варф отпечатался в его сознании скорее посредством своих звуков и запахов. Там вечно стоял затхлый, унылый запах лакированного дерева в спальных, и были ночные звуки в альковах — оглушительные желудочные выстрелы, а также особого рода скрипенье кроватных пружин, еще и нарочно усиленное из озорства, — и звонок в вестибюле, в гулкой пустоте головной боли, в 6.45 утра. И был одуряющий дух идолопоклонства и благовоний, исходивший от кадильницы, свисавшей на цепях и на тенях цепей с ребристого потолка часовни; и был густой голос преподобного Хоппера, преспокойно сочетавший в себе утонченность с вульгарностью; и был 166-й гимн, "Солнце моей души", который каждый из новичков должен был заучивать наизусть; и стояла с незапамятных времен в спортивной раздевалке эта пахнущая потом корзина на колесах, хранившая общий запах спортивных суспензориев — мерзкий серый клубок, из которого каждому приходилось выпутывать ремешок, чтобы надеть его на себя перед спортивной игрой, — и как пронзительны и печальны казались отсюда крики, взлетавшие на каждом из четырех спортивных полей!

При умственном коэффициенте, равном ста восьмидесяти, и среднем — равном девяноста, Виктор без труда выдвинулся на первое место среди тридцати шести учеников своего класса и был, по существу, одним из трех лучших учеников в школе. Он не слишком-то уважал большинство здешних учителей, но почитал Лейка, невероятно тучного человека с косматыми бровями, волосатыми руками и не сходившим с его лица выражением угрюмого замешательства, в которое приводили его эти спортивные, розовощекие парни (Виктор не имел ни первого, ни второго из этих качеств). Лейк восседал, как Будда, в непостижимо опрятной студии, напоминавшей скорее приемную в картинной галерее, чем мастерскую художника. Ничто не украшало ее бледносерых стен, кроме двух картин в одинаковых рамках: копий фотографического шедевра Гертруды Кейзебир "Мать и дитя"{56} (1897), на котором задумчивый, ангельский ребенок устремлял свой взгляд куда-то вверх, вдаль (куда?); и в таких же тонах выдержанной репродукции головы Христа (с Рембрандтовой картины "Паломники из Эммауса"{57}), у которого было то же, хотя и чуть менее неземное, выражение глаз и рта.

Лейк родился в Огайо, учился в Париже и в Риме, преподавал в Эквадоре и в Японии. Он был признанный знаток искусства, и для всех оставалось загадкой, почему уже на протяжении десяти зим он предпочитает хоронить себя в Св. Варфе. Лейку, наделенному угрюмым нравом гения, недоставало оргинальности, и он это сознавал; собственные его картины всегда казались изумительно умными имитациями, хотя никогда нельзя было сказать точно, чьей манере он подражает. Его глубокое знание бесчисленных техник письма, его пренебрежение к "школам" и "направлениям", его омерзение к шарлатанам, его убеждение в том, что нет никакой разницы между благовоспитанной акварелью прошлого и, скажем, сегодняшним расхожим неопластицизмом или банальным нон-объективизмом{58}, что важно только наличие индивидуального таланта, — все это делало из него довольно необычного преподавателя. В Сейнт-Варфе были не особенно довольны ни методами Лейка, ни их результатами, однако его держали в школе, потому что считалось модным иметь у себя в штате хоть одного знаменитого чудака. Среди многих увлекательных идей, которые проповедовал Лейк, была мысль о том, что солнечный спектр является не замкнутым кругом, а спиралью цветов и оттенков — от кадмиево-красного и оранжевого через стронциевожелтый и райский бледно-зеленый к кобальтово-синему и фиолетовому, который в этой точке хоровода вовсе не переходит снова с постепенностью в красный, но восходит к новой спирали, начинающейся с какого-то подобия бледно-лилово-серого, и дальше переходит в градацию зольно-пепельных Золушкиных оттенков, превосходящих возможности человеческого восприятия. Он учил, что не существует на самом деле ни "школы оп-арта", ни "школы шлеп-парта", ни "школы гоп-арта", ни "школы писсу-арта". И что творение искусства, созданное при помощи веревочки, марок и левацкой газеты с голубиным пометом, имеет в основе своей набор утомительных банальностей. И что нет ничего более пошлого и буржуазного, чем паранойя. Что Дали на самом деле брат-близнец Нормана Рокуэла, похищенный в младенческом возрасте цыганами{59}. Что Ван Гог художник второразрядный, а Пикассо художник высочайшего класса, несмотря на свои коммерческие слабости; и что если Дега смог обессмертить французскую коляску calèche{60}, то почему Виктор Финт не может сделать того же с автомобилем?