Премьер. Проект 2017 – миф или реальность? - Николай Рыжков

Сумеречное время закончилось!

Несомненно, Горбачев воспринял свое избрание как должное. Он никого не видел на посту Генсека, кроме себя, и был, конечно же, прав. Я, например, тоже никого иного в то время не видел на этом месте. Другое дело, что внешние атрибуты власти всегда радовали Горбачева, я уже говорил об этом, он любил и умел быть первым. Телевидение впоследствии многократно и подробно показывало всем и каждому эту черту его характера.

Старая истина: короля играет свита. У Брежнева так и было: свита даже вовсе переигрывала — то ли режиссеры у них были так себе, то ли актеры элементарным талантом не обладали. Горбачев же тогда играл себя сам и делал это вкусно, обильно и до поры с достаточным тактом. Это потом, позже, он начнет повторяться, заученно произносить одни и те же слова-заклинания, порой не умея даже завершить начатой мысли и вызывая недоуменное недоверие все еще ожидающих чуда зрителей. Но это будет еще не скоро, а тогда, в марте, он ощущал себя счастливым и вдохновенным избранником судьбы.

А «свита» Горбачева к телекамерам не рвалась. Она просто и незаметно работала. Кто как умел. Надо отдать должное Горбачеву: он всегда окружал себя теми людьми, которые были ему необходимы именно в данный отрезок времени. Тогда, в полном надежд 85-м, ему требовались думающие, не страшащиеся перемен.

Но одновременно в этом человеке жило дьявольское свойство предавать. Это свойство, на мой взгляд, является органической частью его натуры. Он предавал не только идеалы, во имя которых мы пошли за ним, верили ему, кстати, как и весь народ в то время, но он по-иезуитски предавал своих соратников. Наступал час — и он выбрасывал их, как отработанный материал.

Все соратники «раннего» Горбачева через несколько лет один за другим были устранены им с партийной или государственной арены. Все они уходили с различными политическими ярлыками. Благо в его ближайшем окружении были люди, умеющие их навешивать. Генсеку же продлялось историческое время — как оказалось, для ликвидации партии, разрушения страны и для устранения деятелей, противостоящих таким целям и действиям.

Через несколько дней после похорон Черненко мы собрались на первое — теперь уже официально горбачевское! — Политбюро. Он и вел его по-хозяйски, весомо говорил о самых первостепенных для страны задачах. А ими в этот момент были: финиш одиннадцатой пятилетки и планы следующей, необходимость подготовки к очередному Съезду в 1986 году (Устав партии требовал проводить их раз в пять лет).

Решили вынести на Съезд обсуждение новой редакции Программы КПСС, над которой, как я уже говорил, работали еще при Черненко.

Вторым традиционным для съездов вопросом должно было стать рассмотрение и утверждение основных направлений развития экономики страны в наступающей пятилетке и до конца века.

На Политбюро ключевым вопросом вновь было названо в экономике ускорение научно-технического прогресса. Ключевым и неотложным.

Все шло так, как и предполагалось. Тогда уверен был: впереди — огромная, плодотворная работа, и главное — с единомышленниками.

В итоге постановили: провести очередной Пленум ЦК на тему «О созыве XXVII съезда КПСС и задачах, связанных с его подготовкой». Назначили Пленум на 23 апреля.

Если вы не забыли, еще в 84-м, при Черненко, тоже на заседании ПБ, когда обсуждали работу нашей Комиссии по НТП, был назначен день Пленума, посвященного научно-техническому прогрессу, и день этот был 23 апреля.

Работа Комиссии, повторю, в последнее время была резко свернута. Экономический отдел все больше занимался текущими делами, отложив проблемы НТП на будущее. С приходом Горбачева на пост номер один я воспрянул духом, перечитал подготовленные к Политбюро документы Отдела и Комиссии, чтобы идти с этими материалами к Генеральному. И с изумлением обнаружил некое мистическое совпадение дат. В мистику я верю слабо и поэтому решил: совпадение — случайное, но небезобидное для дела, которым мы так много и упорно занимались.

Я не без горечи спросил Горбачева:

— Выходит, вопросы НТП побоку?

— Почему побоку? — искренне удивился он. — Это очень важно, очень. Но надо чуть-чуть отложить. Время требует определиться со Съездом, решить вопросы стратегические. А потом и к НТП вернемся.

«Время требует»… Много раз я буду слышать эту сакраментальную фразу. Много раз она будет убивать надежду и само дело, которому я служил.

Впрочем, в тот раз я отлично понял Горбачева: время и вправду требовало обозначить линию жизни страны на долгие годы вперед. И не только время — люди тоже. Страна устала хоронить своих вождей, верила, что новый лидер пришел всерьез и надолго, и хотела знать, чего от него можно ждать.

Несмотря на развернувшуюся подготовку к предстоящему Пленуму, тема НТП была реанимирована, и деятельность рабочей группы оживилась. Уже в марте мы с Генсеком провели очередное совещание с учеными-экономистами, а в начале апреля — с производственниками.

На этих встречах вновь вернулись к тому, о чем говорили и при Черненко: к критике излишней централизации в экономике, к необходимости перераспределения прав и обязанностей Центра и республик, делению РСФСР на крупные экономические районы, продуктивной работе академических и ведомственных научно-исследовательских институтов. Даже к таким «крамольным» вопросам обратились, как необходимость конкуренции на рынке, торговля средствами производства, порочность затратного метода при формировании ценовой политики и так далее.

Казалось бы, тот же кабинет в ЦК, практически те же люди, а атмосфера на совещаниях резко изменилась: разговорились куда свободнее, нежели раньше. Почему? Да потому, что сам приход Горбачева к руководству партией, а в то время это значило — и страной, уже был символом прогрессивных перемен, зарождал надежды на них, на преобразование жизни общества. И люди, почувствовав это, стали освобождаться от самого страшного цензора — того, кто сидел в каждом из нас, кого, как эстафетную палочку, поколения передавали друг другу.

Это и не удивительно. Ведь в России власть всегда для защиты своих интересов пользовалась мощной броней цензуры. Она была введена при Петре Первом, и прошедшие с тех пор столетия сделали свое дело. Как мы все радовались постепенному высвобождению из-под гнета тотального, по существу, контроля над мыслями! Однако вскоре пришлось убедиться в том, что формы такого контроля, подавления свободомыслия могут быть далеко не только административными. Ведь сегодня нет официального цензурного органа — он закончил свое существование 1 августа 1990 года. Нет, казалось бы, обязательных для всех идеологических догм. Но сегодня цензура вновь процветает на телевидении, радио, в печати. Только цензурные методы другие: давят инакомыслие экономически, не дают слово оппонентам и всячески поощряют восхваляющих сильных мира сего.

Доклад к апрельскому Пленуму Горбачев писал сам. То есть не без помощи референтуры, конечно, не без запроса материалов из разных мест, в том числе и из Экономического отдела ЦК. Но — сам. Сам диктовал, сам правил, сам перекраивал. В итоге доклад получился, я бы сказал, обобщающим и революционным. Почему революционным — об этом и без меня тома написаны. Почему обобщающим — да потому, что все, уместившееся в докладе, было не раз до того проговорено и взвешено, а здесь лишь собрано воедино и представлено подробно и убедительно.

Горбачев не скрыл, что начинать придется вовсе не с нуля, что активная работа ЦК по разработке программы улучшения, оздоровления обстановки в стране стартовала еще в 1983 году. Что сделано пока слишком мало. Он подробно перечислил основные линии, по которым придется идти стране в ближайшие и последующие годы.

Сегодня апрельский Пленум называют началом перестройки. Я поправил бы: официально декларированной перестройки, ибо начало ей положил, повторю, Андропов. Он никак не «обзывал» свои первые реформы, и готовились они без шума и треска.

Но вот что интересно. На самом Пленуме и некоторое время после него Горбачев не слишком часто прибегал к этому ныне всемирно затверженному термину. В докладе он употребил его лишь в применении к хозяйственному механизму: мол, яснее стала концепция его перестройки. В мае, в выступлении перед активом Ленинградской партийной организации, он высказался более расширительно: «Видимо, всем нам надо перестраиваться, всем… Всем надо осваивать новые подходы и понять, что другого пути у нас нет».

Позже он к этому возвращался постоянно. Выражение «другого пути у нас нет» постепенно превратилось в безапелляционный лозунг: «Перестройке альтернативы нет!» И в общем-то это правильно: общество созрело для обновления, глубоких реформ. Но в политике нередко бывает, что верная в целом формула разными общественными силами наполняется далеко не одинаковым содержанием, а главное, возведенная в некий абсолют, она становится порой даже препятствием для поиска каких-либо альтернативных путей развития. Как часто мы забываем истину жизни: в прошлом у нас только единственный путь, который мы уже прошли, впереди же много дорог, по которым можно пройти!