Семнадцать мгновений весны (сборник) - Юлиан Семенов

Мюллер позвонил в отдел оперативной радиосвязи и попросил штурмбаннфюрера Гешке (тот одно время возглавлял референтуру гестапо по делам, связанным с русской разведывательной сетью в рейхе; потом был отправлен личным представителем шефа гестапо на ключевой пост – к связистам, вполне надежен) проследить за тем, чтобы Штирлиц ни в коем случае не мог позвонить в город; затем связался с отделом гестапо на транспорте и передал двум женщинам, сопровождавшим пассажира в седьмом вагоне, купе первого класса, наспех зашифрованный приказ: их подопечный Рубенау должен быть отравлен (ампулу передадут в Штутгарте на перроне); сделать это надо после того, как кончится пограничная проверка германской стражей в Базеле; на столике, перед тем как женщины покинут вагон, должен быть оставлен железнодорожный билет, на котором надо написать следующее: «Передать доктору Бользену, народное предприятие имени Роберта Лея, Бабельсберг, Ягдштрассе, 7; касса 24, кассир Лумке» (хорошо, что вспомнил еще одного мюнхенского головореза, давно не использовал; раньше работал по кражам на транспорте, агент бесценный; мелочей нет, все надо хранить, закладывая в дело заранее); проводник должен быть проинструктирован, чтобы дать показания швейцарской полиции, что в купе вместе с убитым ехал мужчина лет сорока пяти, корректный интеллигент, сел в вагон в Берлине…

…Через час к Мюллеру ввели жену Рубенау.

– Только возьмите себя в руки, я не выношу истерик, – сказал Мюллер. – Должен сообщить вам трагическую новость: ваш муж погиб. И убил его тот человек, который сидел напротив вас, вон в том кресле. Его фамилия – Штирлиц, он скрылся, мы его ищем.

Женщина упала, потеряв сознание. Когда Мюллер дал ей нашатыря и привел в чувство, конечно же, началась истерика; он тем не менее знал, как прекращать бабьи истерики: ударил кулаком по столу, закричал:

– Вам дорога жизнь детей?! Или нет?! Ну, отвечайте!

– Да, да, да, – судорожно вздыхая, сквозь слезы ответила женщина. – Да, да, да…

– Тогда возьмите себя в руки и запомните, что я вам скажу… Вот паспорт для вас и для Евочки. – Он протянул женщине документы и конверт с пятьюстами франками. – Вас сейчас посадят на поезд, уезжайте в Швейцарию. Вот вам фотография человека, который убил вашего мужа. У него две фамилии: одна – Бользен, а другая – Штирлиц. Здесь же, – он протянул ей второй конверт, – довесок к фото: отпечатки его пальцев. Пока ваш маленький Пауль сидит здесь, в посольстве, молчите. Но как только он окажется с вами, в Швейцарии, идите в полицию и рассказывайте им все. Абсолютно все. И начинайте искать убийцу вашего мужа: он сейчас может оказаться в Швейцарии. Мстите ему – за себя и за меня. Ясно? Но забудьте отныне мое имя. Если посмеете помнить – я вам не позавидую.

Последняя попытка

От Зальцбурга дорога пошла ввинчиваться в горы; еще лежал снег; лыжный сезон здесь – особенно на хороших склонах с северной стороны – временами продолжался до первых чисел мая.

Штирлиц был – как и всю дорогу от Берлина – зажат на заднем сиденье между Ойгеном Шритвассером и Куртом Безе, машину вел Вилли Драхт, штурмбаннфюрер из референтуры Мюллера.

Инструктируя группу перед самым отъездом – после того как Штирлиц ознакомился с личными делами всех офицеров, работавших в Альт-Аусзее, в кабинете шефа гестапо, – Мюллер повторил:

– Ребята, я поручаю вам Штирлица. Запомните, что я вам всем скажу, и пусть это запомнит Штирлиц тоже. Когда он вернулся в рейх после блистательно выполненного задания в Швейцарии, его жизни постоянно угрожает опасность. Дважды он чудом вылез из переделки. Если случится третья – ему несдобровать. Поэтому, ребята, я запрещаю вам оставлять Штирлица одного хоть на мгновение. Работать – вместе; питаться – вместе; спать – в одной комнате; даже писать будете вдвоем… Запомните, ребята, – он обратился к трем высоким малоподвижным эсэсовцам, – Штирлиц – человек нездоровой храбрости. Он готов идти против врагов с открытым забралом. Это нравится рейхсфюреру, мне, конечно, тоже, но я отвечаю за его жизнь перед имперским руководством, именно поэтому отправляю вас с ним.

– Спасибо, группенфюрер, – сказал Штирлиц, – я от всего сердца признателен вам за ту заботу, которую вы проявляете обо мне, но как быть, если в Линце возникнет необходимость поговорить с тем, в ком я буду заинтересован – в процессе расследования? Разговор с глазу на глаз – одно, а если мы начнем проводить собеседования за круглым столом, никакого результата я не получу…

– Вилла, откуда идут передачи на Запад, – ответил Мюллер, – окружена пятнадцатью гектарами прекрасного парка. Забор надежно укрывает вас от врага; подступы простреливаются с вышек; гуляйте себе по дорожкам и ведите беседы с глазу на глаз… Я понимаю, в особняке никто из тамошних людей с вами открыто говорить не станет, им известно лучше, чем кому бы то ни было, где, каким образом и с какого расстояния прослушиваются их разговоры. Но вам придется записывать беседы в парке, Штирлиц. И передавать их Ойгену, а вы, – он посмотрел на Шритвассера, – организуете их немедленную доставку в Берлин, это ваша забота, Ойген: Штирлицу нет нужды забивать голову мелочами.

– Это не мелочи, – возразил Штирлиц. – Я, таким образом, буду лишен возможности прослушать свои беседы еще и еще раз, перед встречей с другими сотрудниками, стану путаться в именах и фактах… Мне так трудно работать, группенфюрер…

– Трудности существуют для того, чтобы их преодолевать, – отрезал Мюллер. – Это все, друзья. Я вручаю вам Штирлица, которого люблю. Я горжусь им. Вы должны вернуть его сюда через неделю и получить заслуженные награды. Хайль Гитлер!

– Группенфюрер, – сказал Штирлиц, – а почему бы мне не работать в наручниках?

Мюллер рассмеялся:

– Если бы сейчас положение не было таким напряженным, я бы приковался к вам, употребил мазь для человека-невидимки и поучился бы мастерству интриги, которым вы владеете в совершенстве… Вы мне нужны живым, Штирлиц… Не сердитесь, дружище, до встречи!

…В Альт-Аусзее они приехали, когда стемнело; Вилли повалился головой на баранку и громко захрапел; потом вздохнул, заметив:

– Я побил все рекорды! Почти семьсот километров за двенадцать часов! Я сплю, не будите меня, здесь так тихо, и воздух чистый! Спокойной ночи!

– Когда я еду не в своем «хорьхе», – сказал Штирлиц, – у меня начинает болеть голова.

Ойген, вылезая из машины, пробурчал:

– Это понятно. Я, например, в детстве всегда падал с чужого велосипеда. Привычка – ничего не попишешь, как это говорят английские свиньи? «Привычка – вторая натура», да?

– Именно так, – сказал Вилли.

– У вас хорошее произношение, – заметил Штирлиц. – Долго работали в Англии?

– Я прожил три года на Ямайке, обслуживал наше консульство, вот была райская жизнь!

…Ворота виллы «Керри» открывались медленно: работал автомат; когда Вилли загнал машину в темный парк, из небольшого домика возле шлагбаума вышли два охранника, потребовали документы, долго сличали фотографии на офицерских книжках СС с лицами прибывших, потом попросили выйти, подняли заднее сиденье, проверили чемоданы и, корректно извинившись, сказали, что необходимо предъявить содержимое портфелей, а личное оружие сдать под расписку.

Потом вышел третий охранник, сел рядом с Вилли (тьма была кромешная, щелочки, оставленные в фарах, дорогу не освещали, асфальт петлял между соснами), показал путь в третий коттедж – там были приготовлены две комнаты.

– Спокойной ночи, – сказал охранник, выбрасывая руку в нацистском приветствии. – Завтрак будет накрыт здесь же, на застекленной веранде, в семь тридцать. Сдайте мне, пожалуйста, ваши продуктовые карточки на повидло и маргарин.

– Погодите, – остановил его Штирлиц. – Погодите-ка. Кто сейчас дежурит?

– Я не уполномочен давать ответы, штандартенфюрер! Без разрешения начальника смены я не вправе вступать в разговоры с теми, кто к нам прибывает, простите.

– Какой у начальника номер телефона?

– Назовите радиооператору ваше имя, вас соединят с ним незамедлительно.

– Благодарю, – сказал Штирлиц. – И покажите моим коллегам, где здесь кухня, как включать электроприборы, – мы намерены выпить чая.

– Да, штандартенфюрер, конечно!

Вилли вышел с охранником, а Штирлиц, обернувшись к двум, что остались с ним, спросил:

– Ребята, чтобы у нас не было недомолвок, давайте начистоту: кто из вас храпит?

– Я, – признался Курт. – Особенно когда засыпаю. Но мне можно крикнуть, и я сразу же проснусь…

– Я не храплю, – сказал Ойген. – Я натренирован на тихий сон.

– Это как? – удивился Штирлиц.

– Когда Скорцени меня готовил к одной операции на Востоке, так он заставлял меня успокаивать самого себя перед наступлением ночи, лежать на левом боку и учиться слышать свое дыхание…

– Разве такое возможно?

– Возможно. Я убедился. Даже наркотик можно перебороть, если только настроить себя на воспоминание самого дорогого… Это точно, не улыбайтесь, я пробовал на себе. Скорцени велел нам испытать все: он ведь очень тщателен в подборе людей для своих групп…