ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Верно, — говорите вы. — Но когда неожиданно для вас в Уигмор-холле появилась Катя Вольф и назвала себя, было спровоцировано полное подавление».
Почему? Почему?
«Потому что Катя Вольф, скрипка, «Эрцгерцог» и смерть сестры в вашем мозгу крепко связаны. Вот как это происходит, Гидеон. Основное подавленное воспоминание — это ваша вера в то, что вы убили сестру. Это подавление притянуло к себе все воспоминания о Кате — человеке, наиболее близком к вашей сестре. За Катей в черную дыру последовал «Эрцгерцог» — музыкальное произведение, звучавшее в тот вечер. Наконец, вся остальная музыка, символом которой для вас является скрипка, исчезла вслед за тем единственным произведением, которое вы не могли исполнять. Вот как это происходит».
Я погружаюсь в молчание. Я боюсь задать следующий вопрос — смогу ли я снова играть? — потому что презираю себя за него. Каждый из нас — центр своего собственного мира, но обычно мы можем видеть других людей, существующих в границах нашего мира. Однако я никогда не был на это способен. С самого первого мгновения, когда я осознал, что я — есть, я видел только себя. Поэтому мне кажется чудовищным спрашивать сейчас о моей музыке. Этот вопрос стал бы отречением от жизни невинной Сони. А я и так достаточно долго отрекался от нее, чтобы делать это еще раз.
«Вы верите своему отцу? — спрашиваете вы. — Верите тому, что он сказал о смерти Сони и какую роль он сыграл в ней? Вы верите ему, Гидеон?»
Я не поверю ничему, пока не поговорю с матерью.
13 ноября
Я начинаю видеть свою жизнь в такой перспективе, которая многое для меня проясняет, доктор Роуз. Я начинаю понимать, что отношения, которые я пытался завязать или успешно завязывал, на самом деле управлялись тем, чего я избегал почти всю свою сознательную жизнь, — смертью моей сестры. Я мог поддерживать отношения только с людьми, не знавшими о моей причастности к обстоятельствам гибели Сони, и это были люди, имевшие непосредственное отношение к главному делу моей жизни, то есть к моей профессиональной деятельности: Шеррилл, другие музыканты, специалисты по звукозаписи, дирижеры, продюсеры, организаторы концертов. Но те, кто хотел от меня чего-то большего, чем исполнение музыкальных произведений… с ними я не мог общаться.
Бет служит самым ярким примером. Я никогда не смог бы стать для нее таким спутником жизни, какого она хотела бы иметь. Подобное партнерство предполагает определенный уровень близости, доверия и открытости, что для меня было абсолютно невозможно. Моей единственной надеждой на выживание было спровоцировать разрыв и сбежать от нее.
То же самое сейчас происходит с Либби. Главный символ близости между нами — акт, если хотите, — выше моих сил. Мы лежим в объятиях друг друга, и мои ощущения настолько далеки от сексуального желания, что с тем же успехом я мог бы прижимать к себе не Либби, а мешок картошки.
По крайней мере, теперь я знаю, почему это так. И пока я не поговорю с моей матерью и не узнаю всю правду о том вечере, у меня ничего не получится ни с одной женщиной, кем бы она ни была, как бы мало она ни ожидала от меня.
16 ноября
Возвращаясь с Примроуз-хилл, я встретил Либби. Я ходил туда, чтобы опробовать моего нового воздушного змея, над которым работал несколько недель. Мне не терпелось посмотреть, как он поведет себя в воздухе. Я воплотил в нем свою новую концепцию, которую про себя называл «интригующе аэродинамический дизайн», и надеялся, что в полете эта модель достигнет рекордных высот.
На вершине Примроуз-хилл ничто не может помешать полету воздушного змея. Деревья стоят достаточно далеко, а строения, которые могли бы представлять собой помеху для летающих объектов, находятся на другой стороне улицы, идущей вдоль парка, то есть вне зоны досягаемости любого воздушного змея. День выдался ветреный, и я рассчитывал поднять змея в воздух в считанные секунды.
Увы, мои расчеты не оправдались. Каждый раз, когда я подбрасывал змея в воздух и пускался бежать, разматывая веревку, моя конструкция начинала дрожать, вертеться и болтаться на ветру, после чего стремительно падала на землю. Я предпринимал все новые попытки, поправляя то открылки, то зазоры, даже уздечку. Ничто не помогало. В конце концов одна из нижних распорок треснула, и мне пришлось свернуть мероприятие.
Либби попалась мне навстречу, когда я шел по Чалкот-кресент. По-видимому, она направлялась туда, откуда я возвращался, — в парк. Пакет из супермаркета, банка диетической колы в руке — Либби задумала пообедать на открытом воздухе, решил я. Из пакета, словно ржавый флагшток корабля, торчал длинный багет.
«Если ты запланировала пикник на вершине холма, то тебе может помешать ветер», — сказал я, кивая в сторону Примроуз-хилл.
«И тебе тоже доброго дня», — ответила она.
Она сказала это вежливо, но улыбка ее была скупой. Мы не видели друг друга с того неудачного разговора в ее квартире, и, хотя я слышал, как она приходит и уходит, и в глубине души ожидал, что она позвонит в мою дверь, она так ни разу и не зашла ко мне. Я скучал по ней, но после того как ко мне вернулись воспоминания о Соне, о Кате и о моей роли в смерти одной и лишении свободы другой, я подумал, что лучше нам не видеться. Я не могу сближаться с женщинами, будь то в качестве друга, любовника или мужа. Понимала Либби это или нет, с ее стороны было мудро держаться от меня подальше.
«Я хотел запустить его в воздух, — сказал я, поднимая сломанного змея в качестве объяснения моего замечания о ветре. — Если ты не станешь подниматься на холм, а поешь где-нибудь у подножия, то все будет нормально».
«Утки, — сказала она. На секунду я подумал, что это одно из странных словечек калифорнийского сленга, ранее мною не слышанных. Но она продолжила: — Я иду кормить уток в Риджентс-парк».
«А-а, понятно. А я подумал… То есть у тебя из пакета батон торчит, и я…»
«И ты сразу связал еду со мной. Ну да. Это логично».
«Я вовсе не связываю тебя с едой, Либби».
«Ладно, — пожала она плечами. — Не связываешь».
Я переложил воздушного змея из правой руки в левую. Мне не нравилось ссориться с ней, но никаких четких идей о том, как навести мосты через возникшую между нами пропасть, у меня не было. По сути своей, думал я, мы с ней абсолютно разные люди. Папа с самого начала говорил, что это смешное сочетание — Либби Нил и Гидеон Дэвис. Ведь между ними нет ничего общего!
«Я уже несколько дней не видела, чтобы Раф заходил к тебе, — сказала Либби, мотнув головой в сторону Чалкот-сквер. — Надеюсь, с ним ничего не случилось?»
Она не дала нашему разговору закончиться, заговорив на новую тему. Я вдруг понял, что в нашем с ней общении разговор всегда вела и поддерживала она. И я попытался хотя бы раз изменить это правило, сказав: «С ним — нет. Но кое-что случилось».
Она взглянула на меня с искренним интересом: «С твоим отцом все нормально?»
«Нормально».
«А как его подруга?»
«С Джил тоже все в порядке. Все здоровы».
«А-а. Хорошо».
Я сделал глубокий вдох. «Либби, я собираюсь встретиться со своей матерью. После стольких лет я увижу ее. Папа рассказал мне, что она звонила ему, расспрашивала обо мне, так что теперь мы решили встретиться. Вдвоем — я и она. И после этой встречи я, может быть, разберусь с тем, что мешает мне играть».
Она убрала банку колы в пакет с багетом и вытерла ладонь о бедро. «Что ж, наверное, это классно, Гид. Если ты хочешь этого. Типа, если ты этого хочешь в жизни, верно?»
«Это и есть моя жизнь».
«Конечно. Это твоя жизнь. То, какой ты ее сделал».
По ее интонациям я догадался, что мы снова оказались на зыбкой почве, по которой ходили и раньше, и меня пронзила стрела раздражения. «Либби, я музыкант. Если даже не брать в расчет все остальное, это способ заработать на жизнь. Для меня это единственный источник средств существования. Надеюсь, это ты можешь понять».
«Я понимаю», — сказала она.
«Тогда…»
«Послушай, Гид, я уже говорила: я собираюсь пойти покормить уток».
«Может, зайдешь ко мне, когда вернешься? Мы можем поесть вместе».
«Я планирую пойти постучать».
«Постучать?!»
Она отвернулась, но перед этим на ее лице промелькнуло непонятное мне выражение. Когда она снова повернулась ко мне, ее глаза были печальны. Однако голос звучал равнодушно. «Я занимаюсь чечеткой, — сказала она. — Это мое хобби».
«Прости. Я забыл».
«Ага, — поджала она губы. — Знаю».
«Тогда, может быть, заглянешь попозже? Я буду дома. Мне должен позвонить папа, так что я никуда пока не собираюсь. Заходи после чечетки. То есть если захочешь».
«Конечно, — ответила она. — Увидимся».
После этих слов я понял, что она не зайдет. То, что я забыл о ее занятиях чечеткой, похоже, стало для нее последней каплей. Я попробовал оправдаться: «Либби, у меня сейчас в голове столько всего. Ты же знаешь. Ты должна понять…»
