Ельцин - Борис Минаев

Дудаев хотел, мечтал, жаждал встретиться с Ельциным. Он хотел этого давно, начиная с 1991 года. В Кремле, в Грозном, за границей, где угодно. Он очень надеялся, что в связи с угрозой войны эта идея наконец осуществится.

Кстати, некоторые советники президента, например Эмиль Паин, рекомендовали в своих записках Ельцину «не понижать уровень переговоров» и встретиться с Дудаевым лично.

Почему же этого не произошло? Ельцин исходил из того, что прецедент подобных переговоров может перевернуть всю политическую ситуацию в стране в целом.

Ведь Дудаева волновали отнюдь не мирные переговоры, а попытка зафиксировать, наконец, независимый статус республики. Попытка подтвердить свою легитимность как главы непризнанного государства, попытка продемонстрировать всему миру, кто хозяин в этой ситуации. В Моздок, договариваться о сдаче оружия, он так и не приехал.

Попробую отойти на шаг от чеченской драмы, от хроники тех дней.

Весь 1994 год Ельцин находится в состоянии сжатой пружины, и пружина эта внутри него сжимается все больше и больше. Амнистия организаторам событий 3–4 октября 1993 года, неудача с меморандумом об общественном согласии, письмо помощников, наконец, «черный вторник». Сбрасывать со счета этот личностный фактор, конечно, нельзя. И тем не менее повторю еще раз — Ельцин действовал практически в безвыходной ситуации. Отступать было уже некуда.

В конце декабря войска наконец подошли к Грозному. Было решено начать блокаду города. А что такое блокада? Это долгая, тяжелая история. Нужно строить блиндажи, окапываться. Подвозить продовольствие, складировать боеприпасы. И каждый день нести запланированные потери. Солдаты мерзли, жгли костры. Между тем Ельцин оказался под огнем жесточайшей общественной критики. Возмущению журналистов, политологов, депутатов не было предела. Военная операция превращалась в снежный ком, который грозил заслонить весь политический горизонт. Многим в те дни хотелось скорее закончить эту войну.

1 января министр обороны Павел Сергеевич Грачев отмечал свой день рождения.

Начинался новый, 1995 год…

Снова обращаюсь к воспоминаниям генерала Трошева:

«31 декабря 1994 года началась операция (штурм Грозного. — Б. М.)… По мнению некоторых генералов, инициатива “праздничного” новогоднего штурма принадлежала людям из ближайшего окружения министра обороны, якобы возжелавшим приурочить взятие города ко дню рождения Павла Сергеевича… Не знаю, насколько велика здесь доля истины, но то, что операция действительно готовилась наспех, без реальной оценки сил и средств противника — это факт. Даже названия операции не успели придумать.

Исходя из оперативных данных о группировке, оборонявшей город, для штурма необходимо было иметь как минимум 50–60 тысяч человек. У таких расчетов своя логика, проверенная историческим опытом. Вот только один пример из Великой Отечественной войны. С 17 ноября по 16 декабря 1941 года наши войска освобождали город Калинин от фашистов, имея четырехкратное превосходство в живой силе. Это нормальное соотношение атакующих к обороняющимся. У нас же по состоянию на 3 января непосредственно в Грозном было не более пяти тысяч человек, а боевиков, напомню, насчитывалось в два раза больше!..

Радиосвязь в подразделениях, штурмующих Грозный, была почти парализована из-за царившей в эфире неразберихи. Между подразделениями практически не было взаимодействия, сказывалась неопытность большинства механиков-водителей танков и БМП. После проведенной огневой подготовки на ряде направлений выдвижения войск образовались труднопроходимые завалы. Смешанные колонны (автомобили и бронетанковая техника) растягивались вдоль узких улиц, не имея пространства для маневра. В результате из зданий пехоту и технику расстреливали в упор.

Командиры, начиная от комбата и ниже, фактически не имели карты Грозного, отсюда и частые “сбои” с маршрута, утрата ориентировки. А если у кого и были карты, то в лучшем случае образца 1980 года, сильно устаревшие…

По сути, боевики только и ждали появления бронетехники в городе, действуя по ставшей классической схеме, которую применяли душманы в Афганистане: огонь наносился по головной и замыкающей машинам в колонне, после этого следовал шквальный огонь по остальной, “запертой” бронетехнике. По основным городским магистралям танки и БМП прорвались в центр города, но, оставшись без поддержки мотострелков, в большинстве своем были подбиты из противотанковых гранатометов.

Фактически эффект внезапности был нами утерян, сложилась катастрофическая обстановка. В город смогли прорваться лишь группировки “Север” и “Северо-Восток”, но они вели бои в окружении превосходящих сил противника».

Сводный отряд из трехсот бойцов, пишет Трошев, заблудился в городе, вышел к железнодорожному вокзалу, занял его и более суток отражал атаки дудаевцев, которые скрытно окружили вокзал. Командовавший отрядом полковник Иван Савин пошел на прорыв, был убит. Но часть людей удалось спасти. Потери на этом участке составили более семидесяти человек.

Этот бой «потерянного» в городе отряда стал основным сюжетом телевизионных репортажей из Грозного в первые январские дни. Считалось, что погибли практически все, назывались страшные цифры — 300 человек убитых, 500… Возмущение было направлено против бездарной и скоропалительной подготовки операции.

И, как следствие, против самого характера этой никому не нужной войны…

Затянувшийся штурм Грозного стал настоящим шоком для президента Ельцина.

За три первых месяца группировка российских войск потеряла убитыми около 1400 человек.

Огромные человеческие жертвы влекли за собой и тяжелые политические потери.

Информационная подготовка операции так же не была продумана, как и военная. Репортажи велись прямо с улиц Грозного как зарубежными, так и российскими корреспондентами. Никакой внятной линии, продуманного плана у официальных кремлевских пропагандистов не было. Была та же самая надежда на быстрый успех, и больше ничего.

На человека, сидящего у телевизора, потоком шла горячая, только что пролитая кровь. Тела убитых. Наспех забинтованные раненые. Разрушения. Человеческие жертвы. Страдания людей, оказавшихся в Грозном, в том числе русских.

Звериная ненависть с обеих сторон.

Припавшая к телевизорам страна впала одновременно и в депрессию, и в истерику.

Требования немедленно вывести войска звучали со всех сторон. Это была, возможно, единственная в XX веке война, которая освещалась в условиях отсутствия какой-либо военной цензуры. Через месяц после ее начала опросы показывали крайне негативное отношение российского общества к военной операции.