Empire V. Бэтман Аполло - Виктор Олегович Пелевин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Совершенно непонятным образом оказалось, что клеенка и пол, на котором стояло мое кресло — это одно и то же. Словно мы на секунду попали на картину Эшера, где странные оптические эффекты становятся реальностью. И этой секунды хватило для того, чтобы разрушить мир. Пол исчез, и я понял, что падаю в пустоту. А потом падение остановилось, заморозив меня в моменте, как муху в кубике льда.
Я, однако, не особо испугался.
В сущности, вся жизнь вампира — это история падений, и я давно уже привык низвергаться в разнообразные пропасти, еле удерживаясь при этом от зевоты. Рушиться в бездну для нас так же обычно, как для московского клерка ехать в офис на метро. Мало того, с возрастом начинаешь понимать, что и разницы между этими путешествиями особой нет — а все социальные преференции, которыми тешит себя прикованное к телу сознание, сводятся, по сути, к выбору стойла для мешка нечистот… Но не буду отвлекаться на очевидное.
Я замер в пустоте вместе со своим креслом. Напротив повис матрас с застывшим над ним Озирисом. Озирис держался за что-то вроде чемоданной ручки, которая была у матраса сбоку. Пальцы другой его руки все еще сжимали угол скатерти. Стола и рассыпавшегося по полу мусора, однако, видно уже не было.
Исчез не только пол. Исчезла вся комната.
Вокруг была очень широкая шахта с серовато-желтыми стенами — но они находились так далеко, что рассмотреть подробности было невозможно. Да и сама шахта могла быть просто оптическим эффектом в окружавшем нас густом тумане.
А потом я ощутил нечто невообразимое.
Я заметил центр тяжести вселенной. Ту точку, падение к которой началось с фокуса Озириса.
Трудно описать, каким образом я ее почувствовал. Это было похоже на способ, которым летучая мышь воспринимает физический мир — когда множество размазанных, мимолетных и противоречивых эхо-версий реальности накладываются друг на друга, создавая однозначную картину в точке своего пересечения.
Но здесь все было наоборот. Однозначность была заключена именно в этой точке, к которой как бы сходилась невероятно широкими спиралями вся реальность. А остальное, в том числе я и Озирис, как раз и было мимолетными и противоречивыми версиями бытия, которые ничего не значили и возникали на ничтожный миг.
Сперва я понял, что размазан по множеству траекторий, начинающихся и кончающихся в этом центре всего. Мое «бытие» означало, что я постоянно совершаю огромное число очень быстрых путешествий — в результате которых и возникаю. Поэтому существовать я мог только во времени — то есть, другими словами, не было ни одного конкретного момента, когда я действительно существовал. Я появлялся только как воспоминание об отрезке времени, который уже кончился.
А потом я понял еще одну вещь, самую ужасную.
Это воспоминание не было моим.
Наоборот, я сам был этим воспоминанием. Просто бухгалтерским отчетом, который все время подчищали и подправляли. И больше никакого меня не было. Отчет никто не читал — и не собирался. Он нигде не существовал весь одновременно. Но в любой момент по запросу из внешнего мира из него можно было получить любую выписку.
И все.
Ни один из составлявших меня процессов не был мной.
Ни один из них не был мне нужен.
Прекращение любого из них ничего для меня не значило. А все они вместе соединялись в меня — необходимого самому себе и очень боящегося смерти, хотя смерть происходила постоянно, секунда за секундой — пока отчет подчищали и правили. Это было непостижимо. Но не потому, что это невозможно было понять. А потому, что понимать это было некому.
Я никогда не был собой. Я даже не знал, кто показывает это кино — и кому. И вся моя жизнь прошла в эпицентре этого грандиозного обмана. Она сама была этим обманом. С самой первой минуты.
Но обманом кого?
Я вдруг понял, что этот вопрос безмерен, абсолютно безграничен, что он и есть та пропасть, в которую мы падаем по нескончаемой спирали — и куда я низвергался перед этим всю жизнь. Вопрос был началом и концом всего. Все сущее было попыткой ответа.
Но кто отвечал?
Мне показалось, что я сейчас пойму что-то важное, самое главное — но вместо этого я сообразил, что это просто тот же самый вопрос, пойманный в другой фазе.
Но кто его задавал?
И кому?
Я отшатнулся от открывшегося мне водоворота, от этой головокружительной бесконечности, догоняющей саму себя — и засмеялся. Потому что ничего другого сделать было нельзя. Кроме того, это и правда было очень смешно.
И мой смех сорвал остановившуюся секунду с тормозов.
Я услышал звон разбившегося стекла — и понял, что мы никуда на самом деле не падаем. Мы по-прежнему сидели в комнате Озириса. Мы даже не сходили с места.
По полу катились какие-то железяки из кучи хлама, сброшенной им на пол вместе со скатертью. Разбилась колба старой керосиновой лампы с двумя отражающими друг друга зеркалами, на которой Озирис когда-то объяснял мне работу ума «Б».
— Что это было? — спросил я.
— Ты только что видел Великого Вампира, — ответил Озирис.
— Водоворот? Чудовищный бесконечный водоворот?
— Можно сказать и так. Но если смотреть на него внимательно, видно, что его центр совершенно неподвижен.
— Я не успел, — сказал я. — А почему люди этого не видят?
— Они видят. Просто отфильтровывают.
— В каком смысле?
— В прямом. Человек похож на телевизор, где все программы имеют маркировку «live», но идут в записи. Через небольшую задерживающую петлю. Феномены осознаются только после нее. У сидящих в монтажной комнате достаточно времени, чтобы вырезать что угодно. И что угодно вставить.
— А кто сидит у человека в монтажной комнате?
— Мы, — усмехнулся
