Мао Цзэдун - Александр Панцов

В июле 1949 года с неофициальным визитом СССР посетила делегация КПК во главе с Лю Шаоци197. А в конце ноября 1949-го по просьбе Мао Цзэдуна советское правительство разрешило въезд в СССР на лечение Жэнь Биши198.

Кремлевский вождь, как всегда, внимательно следил за развитием событий в Китае. У него были собственные тайные осведомители даже среди членов Политбюро ЦК КПК, и он мог более или менее эффективно влиять на китайское коммунистическое руководство. Мао Цзэдун и другие лидеры КПК, со своей стороны, постоянно информировали его о своих планах и намерениях, регулярно консультируясь с Москвой даже по мелочам. В феврале 1949 года, например, они запросили мнение «товарища Филиппова» по вопросу о том, следует ли им переносить столицу Китая из Нанкина в Бэйпин. А накануне провозглашения Китайской Народной Республики, 28 сентября 1949 года, поинтересовались его точкой зрения по вопросу о том, нужно ли им обращаться ко всем странам мира с предложением о восстановлении дипломатических отношений «по радио в общей форме или к каждому государству в отдельности телеграммой». «Товарищ главный хозяин» — так именовал Сталина Мао Цзэдун в своих шифротелеграммах в Москву. Возможно, он и не питал к Сталину «особенно добрых чувств»199, однако прекрасно понимал, что должен был быть особенно лояльным ему и на словах и в делах, тем более что не мог не знать о сталинской подозрительности. Вот почему, например, в телеграмме от 28 августа 1948 года, сообщая Сталину о тех вопросах, которые он хотел бы обсудить с ним во время его визита в Советский Союз, Мао заявил: «Надо договориться о том, чтобы наш политический курс полностью совпадал с СССР»200.

Но вместо приглашения Мао в Москву Сталин в январе 1949 года направил в Сибайпо своего представителя Анастаса Ивановича Микояна с секретной миссией обсудить наиболее важные вопросы. В Китае Микоян находился под псевдонимом Андреев, а сопровождали его два человека с одинаковой фамилией — уже знакомый нам бывший нарком путей сообщения Ковалев Иван Владимирович и заведующий сектором стран Дальнего Востока Отдела внешней политики ЦК ВКП(б) Ковалев Евгений Федорович. «Один был дурак, а другой — трус», — говорил позже Сталину неласковый Микоян.

Один из вопросов, которые Сталин поручил обсудить с Мао своему представителю, касался природы новодемократической власти в Китае. Вот что Мао Цзэдун писал по этому вопросу в телеграмме Сталину от 30 ноября 1947 года: «В период окончательной победы китайской революции, по примеру СССР и Югославии, все политические партии, кроме КПК, должны будут уйти с политической сцены, что значительно укрепит китайскую революцию»201. Этот тезис откровенно противоречил всему тому, что Мао сам писал в своем докладе «О коалиционном правительстве». Более того, он шел вразрез со всем курсом новой демократии, который был направлен на создание многопартийной системы в Китае. В телеграмме от 20 апреля 1948 года Сталин выразил свое несогласие с предложением Мао: «Мы с этим не согласны. Думаем, что различные оппозиционные политические партии в Китае, представляющие средние слои китайского населения и стоящие против гоминьдановской клики, будут еще долго жить, и киткомпартия вынуждена будет привлечь их к сотрудничеству против китайской реакции и империалистических держав, сохранив за собой гегемонию, то есть руководящее положение. Возможно, что некоторых представителей этих партий придется ввести в китайское народно-демократическое правительство, а само правительство объявить коалиционным, чтобы тем самым расширить базу этого правительства в населении и изолировать империалистов и их гоминьдановскую агентуру»202.

Мао, казалось, полностью принял точку зрения Сталина и в телеграмме от 26 апреля 1948 года возложил всю ответственность за «левацкие тенденции» на местных руководителей КПК, проинформировав «главного хозяина» о том, что эти тенденции «уже окончательно преодолены»203. Однако уже в сентябре 1948 года вновь попытался радикализировать политический курс. На этот раз он подошел к вопросу с точки зрения экономики. Выступая с докладом на заседании Политбюро ЦК китайской компартии (оно проходило в Сибайпо с 8 по 13 сентября), он заявил о том, что социалистический сектор станет ведущим в народном хозяйстве Китая в период новой демократии, поскольку после революции бюрократический капитал, а равно и не принадлежавшие бюрократическому капиталу крупные промышленные, торговые и банковские предприятия перейдут в собственность государства204. Его позиция, похоже, не вызвала открытых возражений со стороны участников заседания, а Лю Шаоци, являвшийся в то время вторым человеком в партийном руководстве, развивая идеи Мао, даже указал на то, что «в новодемократической экономике основным противоречием является противоречие между капитализмом (капиталистами и кулаками) и социализмом». При этом он, правда, заметил, что нет никаких сомнений в том, что КПК «нельзя проводить социалистическую политику раньше времени»205. (Это замечание дает основание полагать, что какие-то разногласия в руководстве КПК по поводу маоцзэдуновской интерпретации «новой демократии» все же в то время были, и выражать их начал именно Лю Шаоци. Хотя, конечно, расхождения во взглядах между ним и Мао резко еще не проявились.)

В январе — феврале 1949 года, во время встреч с Мао, Микоян еще раз довел советскую позицию до сведения лидера КПК. Причем держался высокомерно и не столько советовал, сколько поучал. Мао этот снобизм был неприятен, но недовольства он не проявил, подтвердив принятие сталинских директив. По существу же, развил перед Микояном компромиссный вариант. В пространной речи о нынешней и будущей политике КПК, произнесенной перед гостем в начале февраля, он, говоря о сотрудничестве с национальной буржуазией и о проведении земельной реформы без конфискации собственности «кулаков», тем не менее подчеркнул, что, несмотря на то, что коалиционное правительство будет включать некоторые «демократические партии», будущее китайское государство явится, «по существу, диктатурой пролетариата». Более того, он декларировал, что новый Китай в процессе реконструкции будет исходить из советского опыта206.

Чтобы как-то задобрить «главного хозяина», Мао Цзэдун в беседах со сталинским эмиссаром проводил мысль о том, что в своих идеологических построениях он исходил из выводов Сталина относительно характера китайской революции207. Но его компромиссные положения и на самом деле фундаментально не противоречили сталинским взглядам. В конце концов московский вождь сам не был умеренным политиком. Его волновало лишь то, насколько закамуфлированной будет власть коммунистов в будущем объединенном Китае. Беспокоили Сталина и возможные быстрые темпы китайской модернизации. Вот и все. Так что он был вполне удовлетворен, узнав, что его установки были формально приняты208.