Богдан Хмельницкий - Михайло Старицкий

— Да вот я хотел перевезти сюда и детей Богдана, да не нашел.

— Они за Тясмином были, — подняла смелее глаза Оксана и потом вдруг всполошилась, что открыла их убежище.

— А то я и ночью полечу за ними! — вскрикнул Комаровский и добавил вкрадчиво: — Ну, что же, успокоилась, веришь мне?

— Только, ясный пане, — ответила она после долгой паузы не допускавшим сомнения тоном, — если кто меня захочет обидеть, я наложу на себя руки.

— Никто, никто, клянусь! Какие у тебя мысли! — затревожился Комаровский и, кликнув старуху, обратился к ней грозно: — Если ты, старая шельма, или кто-нибудь не догодите панне или обидите... тысяча дяблов!.. словом ее, то я конями разорву вас на куски!

Старая ведьма только кланялась подобострастно.

— Ну, ты, мое детко, устала, — поцеловал Комаровский в головку Оксану. — Прощай пока, моя яскулечко, и знай, что ты у друзей. Успокойся же, и да хранит тебя Остробрамская панна{246}, а я полечу еще спасать других.

И Комаровский торжественно вышел.

В старом отцовском кабинете за роскошным с башнями и хитрыми украшениями столом сидел молодой староста; перед ним в почтительной позе стоял сотник Хмельницкий. Он страшно изменился за последние дни: пожелтевшее, как после долгого недуга, лицо похудело и осунулось; под глазами легли темные тени; легкие, едва заметные прежде морщинки теперь врезались в тело, а между сдвинутых бровей легла глубокая борозда; в нависшей чуприне, в опущенных низко усах засеребрилась заметная седина, в глазах загорелся мрачный огонь...

— Я слыхал о панском несчастий, — сухо говорил Конец- польский, ковыряя заостренным перышком в зубах, — но самолично помочь пану я не могу. Справы о земельной собственности ведаются в городских и земских судах, куда и я советую обратиться... А что касается криминала, то в карных делах я над вольною шляхтой не властен, — для этого существуют высшие государственные учреждения.

— Но, ясновельможный пане, такое вопиющее насилие, такой грабеж и разбой творится в старостве егомосци! — возражал сотник взволнованным голосом. — К кому же мне и обратиться, как не к хозяину, как не к главному своему начальнику? Земли мне подарены ясновельможным панским родителем и его предшественником, теперь же все староство под верховной егомосци рукой, сам обидчик, грабитель — панский помощник, поплечник, соратники разбоя — панские слуги...

— Пшепрашам пана, — прервал его староста, покручивая с раздражением ус, — во-первых, если действительно Суботов составляет нерушимую властность сотника, то хутор уже ео iрзо * не принадлежит к староству, а потому и защищать свое право должен сам властитель, во-вторых, наезд сделал не мой поплечник Чаплинский, а совершенно приватное лицо, пан Комаровский.

— Но ведь, ясновельможный пане, Комаровский — зять Чаплинского, он действовал по воле своего тестя, доказательством тому — вся команда набрана была из надворной шляхты и слуг пана Чаплинского. Моя воспитанница Елена похищена и отвезена этим зятем к нему же...

— Ну, это не доказательства: охочекомонных и подкупают, и нанимают часто для шляхетских потех, а что касается панны, — улыбнулся насмешливо и цинично пан староста, — то, быть может, она сама пожелала погостить у Чаплинского?

— Подобное предположение для нее оскорбительно. Елена не давала повода, — побагровел Богдан от едкой обиды и машинально схватился за грудь.

— Пан очень взволнован, — прищурился Конецпольский, — это понятно; но судья должен быть холоден как лед и недоверчив; он обязан выслушать еt altera pars... **

— Неужели же мои раны, моя пролитая кровь за ойчизну, мои оказанные ей услуги, моя верность ее чести и благу заслужили лишь публичное оплевание моих священнейших прав? — воскликнул Хмельницкий с такою болью поруганного чувства, с таким порывом подавляющего достоинства, что Конецпольский смешался и почувствовал некоторую неловкость...

* Тем самым (латин.).

** ...и другую сторону... (латин.)

— Видишь ли, пане, — прошелся он быстро по кабинету, побарабанил пальцем в окно и потом, овладевши собой, снова уселся в кресле. — Видишь ли, — начал он более мягким тоном, — пан ищет не официальной, а личной моей защиты, моего участия... и я согласен, что оно в этом деле принесло бы существенную пользу... Но имеет ли пан на это право? Правда, отец мой дал пану во владение суботовские земли... во владение, но не в вечность... Я мог бы укрепить их за паном; но мне известно, что отец мой в последнее время жалел об этом даре... Егgо * — мое укрепление было бы вопреки его воле, а она для меня священна...

* Итак (латин.).

— Это недоразумение, ясновельможный пан староста, — возмутился Богдан, — клянусь небом, клянусь прахом моего замученного сына, — и в звуке его голоса дрогнули слезы, — что высокочтимый, ясновельможный пан гетман в последнее мое свидание с ним, — а этому не будет и года, — обнял меня и поблагодарил за усердие...

— Очень буду рад, если это окажется недоразумением, — сказал искренно Конецпольский, — если панская верность Речи Посполитой не заподозрена им... Отец мой еще жив...{247} Но вот случай в последнем походе бросает на пана черную тень: в самый важный момент атаки панская сотня смешалась, набросилась на моего хорунжего Дачевского, растерзала его и пропустила безнаказанно главные силы врагов.

— Боже! Тебя призываю в свидетели! — воскликнул Богдан, пораженный таким чудовищным обвинением. — Меня же этот благородный шляхтич замыслил убить — и я же за это ответственен! Он изменнически, шельмовски нанес мне смертельный удар келепом в голову и в какой момент? Когда моя голова нужна была для тысячи родных жизней, для защиты страны! Разве это не гнусное преступление, не предательство? А меня подозревают в измене! Только рука всемогущего да крепкий мой шлем отстранили неминуемую смерть... Если воины, свидетели этого вероломства, возмутились и расправились с злодеем своим рукопашным судом, то чем же я виновен? Ведь я бездыханным трупом лежал на земле!

— Но покушение покойного Дачевского не проверено, — продолжал как-то не совсем уверенно Конецпольский, сознавая в глубине души, что Богдан был прав, и повторяя лишь по инерции доводы, подысканные клеветой, — свидетели же сами преступны, а потому показания их ничтожны.

— Неужели пан староста может заподозрить меня во лжи? — выпрямился Богдан и сверкнул грозно очами; голос его возвысился от порыва благородного негодования, рука опустилась невольно на эфес сабли. — Моя жизнь не дала повода на такое оскорбление чести! Вот свидетель правоты моих слов! — приподнял Богдан подбритую чуприну и обнажил ужасный вспухший кровоподтек с багровым струпом в середине.

Пан староста даже отшатнулся в кресле.

— Этот свидетель красноречив, — заговорил он взволнованным голосом, протягивая Хмельницкому руку. — Прости, пане, за мое сомнение. Это мне служит новым доказательством, что нельзя на словах одной стороны утверждать истины. Я серьезно буду доволен, если пан оправдает себя везде, и поддержу, поддержу!..

Хмельницкий молча поклонился; в возмущенной груди его не улеглось еще волнение, а высоко подымало его грудь бурными волнами. Лицо его то бледнело, то вспыхивало, глаза сверкали мятежно.

— Я донес о событии коронному гетману Потоцкому, — продолжал как-то не совсем спокойно Конецпольский, — и донес, как вижу, односторонне. Да, да, все это печально: у пана много врагов. Во всяком случае, за отнятие и разорение хутора советую обратиться в суд, подать позов на обидчика, быть может, и суд на основании документов отстоит панское право, в крайнем же случае, если я получу от отца подтверждение, то пан будет защищен мною помимо судов. Что же касается криминала, оскорблений, то у пана, кроме сейма, есть и гоноровый шляхетский суд.

— Благодарю за совет, ясновельможный пане, — испробую все мытарства, но от гонорового суда могут уклониться.

— Пан воин, — заметил веско подстароста, — но увидим... А где же приютил свою семью пан сотник? — добавил он участливо, подымаясь с кресла.

— Припрятал пока у верного приятеля.

— Помогай бог, и во всем желаю пану успеха! — протянул снова руку Конецпольский. — Я буду весьма рад, если пан победит своих врагов и принесет свои доблести на пользу ойчизны.

— Клянусь, что я исполню свой долг! — поклонился Хмельницкий и вышел гордо из кабинета.

XVI

Богдан послал Чаплинскому вызов{248} и с страстным нетерпением ожидал ответа в корчме; с ним был и старший сын его Тимко. Молодого юнака кипятила до бешенства разгоревшаяся ярость к этому разбойнику-душегубцу за грабеж, за разорение родного гнезда, за его обиды отцу и за Елену. Последнее имя почему-то вонзилось иглой в его сердце.

Наконец есаул Рябец привез от пана подстаросты презрительно-гордый ответ, что благородный шляхтич может скрестить клинок только с таким же шляхтичем, а никогда не унизится до состязания с простым козаком. Он может бить хлопов, но не биться с ними.