Принц приливов - Пэт Конрой

Примерно через год после этого события Толита послала Амоса в магазин за острым томатным соусом к мясу и особой мукой, тесто из которой поднималось быстрее. Дед прошел к нужному стеллажу и вдруг остановился, испустил сдавленный крик и рухнул на груду банок с овощными консервами. Амос Винго умер еще при падении, и напрасно дорожный инспектор Сассер пытался делать ему искусственное дыхание. Говорят, когда приехавшая бригада «скорой помощи» укладывала мертвое тело деда на носилки, Сассер просто рыдал. Дорожный инспектор стал первым, кто в тот вечер проливал слезы по Амосу Винго. Многие в Коллетоне оплакивали деда, понимая, кого они потеряли, и сознавая невосполнимость потери. Ничто так не действует на провинциальный городок, как смерть редкого по своему характеру и душевным качествам человека. Ничто так не затрагивает любую семью южан, как уход личности, столько лет поддерживавшей хрупкое равновесие в искаженном, утратившем истинные ценности мире. Пусть вера деда имела форму восторженного помешательства, зато его любовь к жизни была вдохновенным гимном Творцу и Агнцу Божьему. Теперь уже не будет писем в «Коллетон газетт» с подробным пересказом доверительных бесед Господа с Амосом. Отныне они смогут общаться лицом к лицу, и дед будет стричь Господу волосы в небесной парикмахерской, под сладкозвучное пение ангелов. Так говорил проповедник Тёрнер Болл в день, когда мы хоронили деда, и его слова звенели под белыми деревянными сводами церкви.

Мне казалось, что в тот день Юг для меня умер. Во всяком случае, я потерял самую яркую и великую часть Юга. Он утратил для меня светлую магию, которую мы привыкли видеть в дедовых нелепостях и чудачествах. Мне вдруг вспомнилось, как дед ловил в банки мух и комаров, а затем относил на задний двор и выпускал, поскольку у него рука не поднималась на Божью тварь.

— Они тоже часть нашего мира. Часть Божьего замысла, — объяснял дед.

Его смерть заставила меня познать тайную мудрость, что естественным образом проистекала из созерцания жизни. Дед отрекся от всего материального и преходящего. В детстве меня восхищало его бесхитростное рвение в вопросах веры. Став взрослым, я был обречен на вечную зависть к простоте и величию его воззрений, к его пониманию того, что значит быть человеком полноценным и жертвенным. Вся его жизнь была безукоризненным подтверждением его веры, его жертвой. На похоронах я плакал не из-за личной утраты; я знал, что Амос будет всегда со мной. Мне было жаль, что мои дети уже никогда не увидят его и не услышат его изумительных бесхитростных речей. Я могу сколько угодно рассказывать им про их замечательного прадеда Амоса Винго, но все слова останутся словами. Я не в силах передать все совершенство и харизму человека, всерьез принимавшего каждую букву Библии и поступавшего сообразно ей. Он не был странствующим торговцем, он был миссионером, исходившим вдоль и поперек дороги пяти штатов американского Юга. Добродетель — она и есть добродетель, но этого определения недостаточно, чтобы охарактеризовать Амоса Винго.

Под возгласы «Аллилуйя» и «Хвалите Господа» шестеро прихожан начали негромко постукивать по полу основаниями шести новеньких деревянных крестов. То был знак особого уважения к памяти деда. Они действовали в унисон, наполняя церковь суровой музыкой приговоренных к распятию. Мой отец встал, помог подняться Толите и, поддерживая ее, повел по проходу туда, где находился гроб. Амос лежал с волосами, зачесанными назад, и слегка мученической улыбкой (тут не обошлось без стараний владельца похоронного бюро Уинтропа Оглтри). Дед напоминал мальчика-певчего, только-только вступившего в отрочество. Библия в белом переплете была раскрыта на странице с напечатанными красным словами Иисуса: «Я есть Воскресение и Жизнь». Органист заиграл «Благословенны связующие узы»[191], прихожане запели, а Толита склонилась и в последний раз поцеловала мужа.

Из церкви мы отправились на кладбище. Я — с женой, Люк — с нашей матерью, а Саванна — с отцом и Толитой. За нами скорбно и торжественно следовал весь город, белые и черные. Посредине улицы шли те шестеро, неся на плечах кресты. Впереди, дуя в свисток и обливаясь слезами, шагал мистер Фрукт. Одним из несущих носилки с гробом был дорожный инспектор Сассер.

В день последнего упокоения небеса почему-то не даровали Амосу синеву и солнце, вместо этого они густо покрылись облаками. После того как гроб опустили в могилу, мы — трое внуков — сами засыпали его землей. Постепенно кладбище опустело. Через час на нем вырос свежий могильный холм. Закончив, мы сели под развесистым черным дубом. В ясные дни этот дуб затенял весь участок, принадлежащий семье Винго. Мы плакали и говорили о том, как нам повезло, что у нас был такой дед. Сейчас мне думается, нам нужно было погрустить в тишине, вслушиваясь в звучавшие в наших головах слова деда. Прощание с покинувшими этот мир — целое искусство, но мы тогда были слишком молоды, чтобы это понимать. Мы просто рассказывали истории про человека, который с раннего детства стриг нам волосы и который превратил свою жизнь в непрестанный псалом, восхваляющий Творца.

— Тем не менее при всем уважении к деду я и сейчас считаю, что он был сумасшедшим, — вдруг заявила Саванна.

— Это у тебя называется «при всем уважении»? — удивился Люк.

— Вспомни, Люк, как дед запросто беседовал с Иисусом. Тебе любой психиатр подтвердит, что это признак безумия.

— Между прочим, ты у нас болтаешь с ангелами и собаками, — сердито напомнил Люк. — По-моему, куда нормальнее, когда человек обращается к Иисусу.

— Это жестоко с твоей стороны. — Саванна опустила влажные от слез глаза. — Нечего выставлять мои проблемы напоказ. У меня сейчас очень трудный период. Впрочем, мне никогда не будет легче.

— Саванна, ты напрасно взъелась на Люка, — вступился я за брата. — Он вовсе не хотел тебя обидеть.

— Зря я сюда приехала. В который раз убеждаюсь, что мне не стоит общаться с семьей. Это опасно.

— Почему? — осведомился я. — Не поэтому ли мы тебя почти не видим?

— От нашей семьи исходит отвратительная энергетика, — сообщила Саванна. — Сначала она подкосила меня. Со временем и вас подкосит.

— Зачем ты вообще поднимаешь эту тему? — не выдержал Люк. — Сидели себе спокойно, и вдруг тебя понесло рассуждать о каких-то дерьмовых психиатрах и их дерьмовых идеях.

— Следующим будешь ты, Люк, — произнесла Саванна. — У тебя это на лице написано.

— Следующим в чем? — не понял брат.

— Вы оба старались отгородиться от всех ужасов нашего детства. Что тут удивительного, ведь вы — южные парни. Скорее всего, вы ничего не осознаете.