Круги в пустоте - Виталий Каплан

И это оказалось настолько страшно, что у Митьки даже зубы свело нервной болью. Ну не надо так, не надо! Если таково устройство мира, если все кончается серым нулем — значит, нафиг такой мир и нафиг такой нуль? Ну не нравится это, до печенок-селезенок не нравится! «Не нравится — не кушай», всплыла в памяти мамина фраза. Что ж, пускай так. Не жри гадость. А как же тогда? Если нет нуля, что тогда есть? Единый? Митька не раз уже говорил с Ним — робко, опасливо, не слишком веря, что его услышат… Но ведь все, чего он по-настоящему хотел, все, чего просил от сердца — оно же сбывалось… Все — кроме Хьясси. Широкое лезвие перечеркнуло дрожащее горло, брызнула темная кровь… и Хьясси остался там, на палубе. Или часть его там осталась? А другую часть, главную, наверное, унесли ввысь по невидимой лестнице. Туда, где ждут его мама с отцом.

Так что же надо было делать там, в подземной камере? Митька с досадой врезал кулаком по ближайшей стенке. Нет, до каратиста ему далеко, острая боль потекла от пальцев дальше в руку. И морщась от этой боли, он понял — не надо было вообще ничего там говорить. Молчать надо было и молча спрашивать Хьясси — может, сумеет какой-нибудь знак подать? Мало ли что все эти — Тми-Наланси, воины — ждали от него слова. Перетоптались бы, подождали бы еще… И глядишь, сейчас кассар стоял бы рядом с ним, положив на плечо свою крепкую, теплую ладонь. «Третья правда» — последнее, что сказал ему Харт-ла-Гир. И Митька понимал сейчас, кристально понимал, что это значит. Сейчас отлетела мишура, обвалилась черепками глупая маскировка. Кассар, который дрался за него и лил кровь… и свою тоже… который лечил его и учил… который говорил сурово и насмешливо, но за этим первым слоем речи пряталось совсем другое… Такой не бросил бы, уйдя неизвестно куда и не оставив ни адреса, ни телефона… не вычеркнул бы десять лет жизни… «…у нас, слуг Тхарана, не должно быть своих детей… но мы ведь люди…» А Митька предал его, отправил на смерть, и ничего уже не изменишь.

К несчастью, больше он не мог плакать. Слез внутри не осталось — только выжженная пустота. Кончились слезы, когда он во дворе замка просто шагнул в сторону от заботливого старика-Посвященного. В сторону — а в стороне той обнаружилась маленькая, ниже его роста, дверца в каменной стене. Странно, почему старик, хватившись, не побежал за ним вслед? Не увидел этой дверцы? Но магия-то кончилась, никаких тайных дверей быть не должно. Может, решил оставить на время в покое? Мол, пускай побродит в одиночестве, повоет да и утешится. Тем более, есть от чего выть. Кассара казнили, Синто — единственного оставшегося здесь друга — не нашли. Суетливый проводник сразу после кассара потащил всю их толпу в камеру, куда мальчишку бросили перед образцово-показательной казнью. И что же? Камера оказалась пуста, цепи валялись на вонючей соломе, и там же, на полу, валялся разломанный рабский ошейник. Тми-Наланси ничего не мог понять, только качал лысой головой. Никакое искусство дьордо-хмангу не позволяет освободиться от подобных цепей… и даже когда магия выключилась, цепи все равно не должны были опасть. Но если и от цепей он избавился, то дверь-то как открыл? Невозможно это, покачал головой старик. Никак невозможно. И вывод лишь один — сбежав, князь утащил Синто с собой. И где их обоих искать? Может, открыв Темную Дорогу, князь сейчас уже веселится в каком-нибудь из своих владений в Южном Олларе, велит подготовить для Синто костер или муравьиную яму? Нет, этого мудрый Тми-Наланси, конечно, не сказал, но Митька и сам не столь глуп, чтобы не сложить два и два. Ежику понятно — освободись Синто самостоятельно, не стал бы он прятаться. Наоборот, искал бы Митьку повсюду, потому что Митька — его единственный друг.

Оставался еще старый маг Харриму-Глао, но Тми-Наланси, внимательно взглянув на бледного Митьку, почел за лучшее увести его наверх, на солнышко. Харриму-Глао освобождали без него. Да и что он сказал бы старику? И что сказал бы тот? «Прикончил, значит, кассара своего? Ох, и ловок ты, парнишка… А он ведь тебя любил… заместо отца тебе тут был… спасал, учил… Да уж, ловок и шустер… Ищи же свой Черный камень, авось повезет…»

Вот потому-то, боясь услышать что-то вроде этих вспыхнувших в голове едких слов, он и позволил увести себя наверх. Шел послушной тенью. Шел и понимал, что все кончено, совсем все.

Зачем он вот уже несколько часов бродит здесь? Поиски Черного камня — это же предлог, а правда — он бежит, он скрывается… только от себя не убежишь. По хорошему, надо бы уже и вернуться. Те, в замке, наверное, волнуются за него. Кассара убили, а за него — волнуются. Вот смешно… Только куда возвращаться? Он давно уже заблудился в бесконечной паутине переходов, лестниц, кривых коридоров… Это еще здорово, что в одной комнатке, судя по всему, кладовке, обнаружился запас факелов и трут с кресалом. Еще бы жратву какую-нибудь обнаружить… Это было стыдно, низко — но несмотря на смерть кассара, несмотря на исчезновение Синто, на горечь и тоску — ему все равно хотелось есть. И не только есть… Но остальное он, и глазом не моргнув, сделал в одной из роскошных комнат. Перед кем стыдиться? Уж не перед князем ли?

Впереди, там, куда ушмыгнула крыса, вскоре обнаружилась дверь. Низкая, закругляющаяся сверху, обитая бронзовыми полосами. Наверняка запертая. Обиднее всего, если там хранится что-нибудь съедобное. Ну, к примеру, хлебные лепешки, они-то не портятся от времени, только каменеют.

Без всякой надежды, просто так он толкнул дверь, и та — вот уж чудо так чудо — с неохотой поддалась. Митька, ощутив неуместное в его горестных обстоятельствах любопытство, протиснулся в открывшуюся темную щель. Высоко поднял факел.

Никаких окаменевших лепешек тут, конечно же, не было. Зато было такое, отчего он охнул и едва не шлепнулся на устланный циновками пол.

В центре комнаты, на деревянном топчане, лежал мальчишка. Лежал, свернувшись калачиком. То ли он спал, то ли… Здесь, в логовище князя Диу, Митька уже ничему не удивлялся.

Его мгновенно прошибло потом — почудилось вдруг, что это Хьясси. И ростом, и возрастом мальчишка подходил. Но, шагнув поближе, Митька понял свою ошибку.

Да, такой же худенький, такой же черноволосый… Но все-таки не Хьясси. Другое, хотя тоже знакомое лицо. Вглядевшись, Митька слегка присвистнул. И лишь тут наконец заметил немыслимое, невозможное здесь. Одежда. Пацан был одет в светло-зеленую, измазанную то ли кровью, то ли ягодным соком майку и синие джинсовые шортики. А на ногах — самые настоящие, самые что ни на есть земные кроссовки.

Да, сомнений не осталось — это тот самый мальчишка, которого они тормознули в парке, с которого все и началось. Но как он оказался здесь? Почему, зачем?