Воздыхание окованных. Русская сага - Екатерина Домбровская-Кожухова

Что здесь происходит? Почему оно кажется мне таким дорогим и близким?… — Избитый корабль, без мачт, без труб, накренившийся на левый бок, объят заревом пожара, но ярче этого зарева окутывает его, умирающего, ослепительное облако вечности. Все в нем преображено. Звучнее небесного грома выстрелы его двух уцелевших пушек; ярче молнии огни ружейных выстрелов жалкой кучки его последних защитников; гул минных взрывов тонет в мощном раскате предсмертного «ура»! погибающих… И сердце мое полно и гордости, и счастья… О, если и везде так, то победа наша!..

А дальше? Что за облако багрового пламени? Это «они»… тоже измученные, слабые люди… И вдруг — могучий, животворящий луч пронизывает их и воскрешает к жизни. Откуда? — с востока. С востока поднимается это багровое зарево, поразившее меня; это дух народа, дух всей Японии, спешащей поддержать и крепить своих борцов…

Мне страшно!.. Мне страшно взглянуть туда, на запад… Я не хочу видеть! И не могу не видеть… должен!..

На поверхности моря чуть мерцают там и тут голубовато белые огни… одинокие, затерянные во мраке. И ни один луч не тянется к ним с далекой родины… Неужели они одни? Кажется, как будто что-то блеснет порой, но не в силах пробиться через тяжелые тучи… О, если бы я мог позвать! Если бы я мог крикнуть: Россия!.. Но на мой отчаянный зов — ни проблеска света; тьмой и холодом дышит запад; дымные тучи свиваются в клубы, и в их отблеске багрового зарева среди них мне мерещатся отвратительные чудовища, борющиеся друг с другом…

…………………

Кто-то поправляет мою раненую ногу… «Это ничего, лихорадка; это всегда бывает»… — Так это был бред? — Конечно, бред, нелепый, лихорадочный бред!.. Кто же посмел сказать… подумать — «Одни»… Нет! Как одни, когда за нами — Россия!..

… Как горько я ошибался!..

Июнь 1905. Сасебо. Госпиталь.

Спит Гаолян,Сопки покрыты мглой…На сопках Маньчжурии воины спят,И русских не слышно слез…Страшно вокруг,Лишь ветер на сопках рыдаетПорой из-за туч выплывает луна,Могилы солдат освещает.Белеют крестыДалеких героев прекрасных.И прошлого тени кружатся вокруг,Твердят нам о жертвах напрасных…

На коллаже работы Екатерины Кожуховой — гибель флагманского броненосца «Князь Суворов». Офицеры "Князь Суворова"; Георгий Жуковский — перед отплытием (внизу справа) Открытка, присланная Жоржем из плавания с острова Мадагаскар (справа — наверху).

Все материалы, документы и фотоснимки из семейного архива публикуются впервые

…Когда в последней четверти XX века после десятилетий безбожия и гонений на веру послевоенное поколение потянулось в Божии храмы (кто-то шел, кто-то бежал, а кто-то только что не полз из последних сил, ощутив немыслимость жизни вне Бога…), его встречали там в большинстве своем истинно опытные пастыри, успевшие захватить хотя краюшек эпохи великого расцвета старчества перед его последним угасанием. Не в одних только семинариях учились эти отцы пастырскому богословию, а в послушании у строгих и мудрых старцев, а некоторые прошли и лагерную Голгофу. Входило тогда в расцветную пору и поколение их учеников — живая нить пастырского предания пока еще не прерывалась…

Известен ответ преподобного Серафима Саровского, который на вопрос о том, отчего так редки стали подлинно духовные прозорливые старцы (это в его-то время!), сказал, что старцев настоящих нет, потому что нет настоящих послушников. Из великих самоотреченных послушников вырастают великие старцы. Однако люди последних времен стали крайне горды, утратили способность понимания великой тайны послушания, как самого могучего средства излечения проказы человеческого эгоизма, не только в церковном обиходе, но и в повседневной жизни. «…В последние дни наступят времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся» (2Тим.3:1–5).

Кто же сможет стать старцем гордому?

…Духовники наши в те благословенные времена сразу ставили жизнь своих новоиспеченных чад на очень крепкие рельсы чуть ли не монастырского уклада жизни, краеугольным камнем которого служило богоподобное послушание. Народ ходил на службы в церковь еженедельно и во многие праздники, приобщался Святых Таин не один раз в год в Великий Пост, как то было в обыкновении в Российской Империи, а раз в две недели, некоторые чуть реже, но в таком ритме заново строилась жизнь; привыкали держать посты и постные дни, постепенно постигали удивительный ритм и сокровенную суть церковного календаря, благодаря которому наши жизни начинали вживаться в Вечность…

Чем глубже входил человек в жизнь церкви, тем яснее открывались ему совершенно невероятные вещи: люди начинали ощущать сердцем, а не только умом, что праздники церковные — это не просто воспоминания событий двухтысячелетней давности, а нечто вечно пребывающее и длящееся, бывшее когда-то и одновременно вот сейчас совершающееся в сердце каждого, кто с верой и молитвой в эти события погружался.

Так каждый, вступив в Церковь, становился соучастником Божественной жизни еще здесь на земле. Запоем читали святых отцов, между собой разговаривали, чуть ли не одними цитатами из книг отцов первых веков Христианства (причем отсутствие дипломов о высшем образовании отнюдь не становилось ни для кого помехой). И были мы на первых порах такой жизни, надо признать, страшно требовательны друг к другу — совершенно не по силам и не по духовному разуму требовательны и учительны, что свидетельствовало, разумеется, о нашем зеленеющем неофитстве, о «ревности не по разуму», но в то же время все-таки подавало надежду и на преодоление такой требовательности, вернее перенаправленности ее с других на самое себя…

Первые шаги в Церкви, первые книжки, впервые начавшие светиться в нашим сердцах великие духовные истины — и вот мы уже спешили передавать их другим направо и налево, учить всех и вся — а мир, разумеется, часто грубо отторгал это непрошенное вмешательство неофита. Неофит страдал в этом круговращении ошибок и искушений, пока количество правильно понятых страданий не переходило в новое качество — в первые признаки спасительного смирения…

До любовной и рассудительной снисходительности к другим, до переустановки критически нацеленного ока с внешнего мира и других — на самих себя, на своего внутреннего человека, надо было пройти гораздо более длинный и непростой путь…