Государи московские. Книги 1-5 - Дмитрий Михайлович Балашов

надолго, что это не наважденье, не сон, и грозный дед, о котором с почтением вспоминают о сю пору, святой Александр, прозванием Невский, не зря уряживал с Ордой. Видимо, дед понял все это еще тогда… И еще одно, отрадное, было понято им в разноплеменной Орде на перекрестке мировых дорог, понято, что это – ветер, ветер времени, и не погибнет Русь, и уцелеет, и устоит, и вырвется, только – как и когда? Ибо там вязали воля и власть, а не народ и предание. Но воля слабеет и власть преходит со временем, а предание живет и народ остается на земле, пока он народ, пока он един и сознает себя. И, быть может, не надо так коситься на языческие хороводы у Синего камня, в них – память земли, искони, от прадедов, от языческих, Велеса и Хорса, Симаргла и Даждьбога, времен.

К возку подскакал старшой, наклонился к окошку, спросил, не надо ли чего.

– Не надо, Федя! Спаси тебя Бог. Скучаешь по дому?

– Не я один, батюшка-князь! Ничо! Отмучились в неволе, в проклятой Орды, домой едем! Кони, и то чуют!

Иван улыбнулся, откинулся на подушки. Голова кружилась от слабости, от весны. По снегу бежали голубые тени. Грело солнце. Иван высовывал бледное лицо и, полузакрыв глаза, пил свет. Уже начинались перелески, рощи. Уже по-иному пахнул ветер. Начиналась родина, Русь.

Федор шагом ехал из Переяславля в Княжево. Распустив дружину, один. Князь был доволен его службой, наградил. Воз с добром завтра доправят из города ратные, сам уже не смог ждать. Он ехал нижней дорогой и видел, что лед уже отстал от камней, образовав большие промоины. Скоро сломает лед и начнется нерест. Он повернул на въезд у Криушкина, поднялся по крутосклону, миновал село, поздоровавшись с окликнувшим его знакомым мужиком.

– Никак из Орды?

– Из нее, матушки!

– Князь воротилси?

– В городи сидит!

– Заезжай!

– Опосле!

Он проехал полем, где уже чавкало под копытами. Снег раскисал. Мальчишки звонко кричали. Остановив коня, из-за кустов, уже набухших в предведении весны, вгляделся, услышав ломающийся знакомый голос с новыми низкими срывами, и узнал лицо сына, который, разгоревшись, спорил – шапка сбита на лоб, – грозя кому-то кулаком. Растет! Он еще хотел постоять, но его приметили: «Твой тятя приехал!» И Федору пришлось, тронув коня, выехать на дорогу. Сын подошел, стесняясь перед мальчишками, сдерживая улыбку:

– Здорово, батя!

Федор тоже хотел нагнуться с коня, приласкать, но раздумал, только кивнул, спросил:

– Матка дома?

Представил вдруг некрасивое, в испуганной ждущей улыбке лицо жены, до боли родное, и весна, и снег…

– Дома, – ответил сын. – Даве в бору была, дровы волочили.

Федор шагом ехал по селу, а сын шел у стремени.

– Эй, придешь? – кричали мальцы вслед.

– Опосля! – отмолвил сын, отмахнувшись, и уже резвей пошел рядом с почуявшей дом и тоже прибавившей шагу лошадью.

Глава 110

Дивно, как бежит время! Новой травою поросли валы Клещина, обведенные новым, правда жиденьким, на абы как, тыном. И хоромы поставили опять, и яблони, уцелевшие от огня, оделись розовым цветом, и сронили цвет, и вот уже батюшка в церкви раздает прихожанам резаные кусочки яблок – значит, можно обирать сады. Вот уже и хлеб свезен на тока, и смолочен, и провеяно зерно, вот уже и птицы потянули на юг, пустеют поля, и девки собираются вечерами на супрядки. Вот уже и первый снег яркою белизною укрывает холмы, и дивно горят в белоснежных уборах желтые свечи еще не облетевших берез. И уже серо-синею мглою оделося зимнее небо, и задувают ветра, лепят в лицо колючим снегом, и волки жалобно подвывая метелям, обходят схороненные в снегах деревни. Кончился Филипповский пост, подошло Рождество. Скоро Святки, Масленая, ряженые, скоро свадьбы. Ныне на Переяславле затевается большой праздник, московский князь Данил Лексаныч женит сына на ростовской княжне.

Со звоном летят разубранные сани, возок, обитый соболями, вершники в лентах, в лентах гривы лошадей, дружинники на скаку подбрасывают копья, орут, бояре скачут в алых, синих, рудо-желтых, крытых парчой и бархатом опашнях, сверкают попоны дорогих коней, жаром пышут конские морды, снег из-под копыт – берегись! Скачет в Переяславль свадебный поезд ростовской княжны.

Терема разубраны, красные ковровые дорожки настелены у крыльца и на крыльце. Глядельщики ждут. Переминаются, скалясь, кони. В палатах и горницах суета. В новом, негнущемся, с саблями наголо ждут «дети боярские», берегут путь, не перебежал бы кто дорогу невесте.

Боярышни смотрятся в серебряные полированные зеркала, белят лица, подводят брови, натирают щеки для яркого румянца. Холопки замучались с платьями: то не так, иное не эдак.

Жених, расчесав рыжие кудри, томится, ждет, поглядывает на отца. Данил Лексаныч сидит, поглядывая на сына, и самому дивно: как время бежит! Давно ли тут, на этом же месте, сожидал он незнакомую муромскую княжну? Кажется, вчера, ан – вот сидит молодец, не дает себя обмануть. И вчерашняя девочка, недавно родившая пятого сына, Афанасия (да двое умерли, всего-то было семь), пышная, раздобревшая (да и он не тонок стал в поясу, подчас и нагибаться трудновато), сряжается там, в бабских горницах, сердясь на девок, натягивает на пышные бедра хрусткий шелк, вдевает серьги, румянит и сурьмит свое белое, с двойным подбородком, с первыми морщинками под глазами, раздавшееся вширь лицо.

– Вот здесь и стояли прежние терема! – говорит отец, вздыхая. – Батюшка строил. Твой дед Олександр Невский. Святой. Глаза закрою, и вижу их, те терема! Тута и мы с матерью венчались. Понимай! Меня с Клещина в Никитский монастырь в училище на кони возили. Верхом. Аз, буки, веди, Псалтирь. Потом уж и до Амартола дошли… Там западинка такая у нас, в летнюю пору приедем,