Волк среди волков - Ханс Фаллада

— Конечно, папа!

— Я всегда ей это говорил!

Ротмистр снова погружается в молчание. Но это уж не то угрюмое молчание. Господину фон Праквицу кажется, что он очень удовлетворительно выяснил дело. Но больше всего он доволен тем, что снова прав перед женой! Чувствуя себя виноватым — сегодня в особенности, — он испытывает потребность вновь и вновь доказывать себе собственную правоту. Единственное, что еще смущает его, это мысль, что Виолета собиралась за его спиной отослать письмо, в котором предостерегала лейтенанта. Это доказывает, что она либо не доверяет отцу, либо находится с лейтенантом в каких-то таинственных отношениях.

Вдруг его точно варом обдает мысль, что Виолета ему налгала! Ведь когда она увидела лейтенанта возле склада с оружием, оба они вели себя так, будто друг друга не знают. Больше того, лейтенант был прямо-таки невежлив по отношению к Виолете. И все же Вайо написала ему письмо! Значит, они хотели обмануть отца. Или же они в самом деле познакомились позднее почему же тогда Вайо не предупредила его насчет лесничего?

Для ротмистра это неимоверно сложный вопрос, неразрешимая загадка, ему приходится напряженно размышлять, хитрить, чтобы во всем разобраться.

— Послушай, Вайо, — говорит он, недовольно насупившись.

— Да, папа? — Она сама готовность.

— Когда мы встретили лейтенанта возле склада с оружием, ты уже была с ним знакома?

— Конечно нет, папа, иначе бы он так не обращался со мной!

Но Виолета чует опасность, ей не хочется, чтобы отец слишком долго задерживался на этой мысли. И она переходит в наступление.

— Послушай, папа, — говорит она задорно. — Я думаю, ты, как мама, воображаешь, будто у меня любовные истории.

— Да что ты! — поспешно отвечает ротмистр. Волшебные слова «как мама» тотчас же вызывают в нем отпор. Но, подумав, он подозрительно спрашивает:

— Что ты называешь любовными историями, Виолета?

— Ну, лапаться и все такое, папа, — говорит Виолета с той девической строптивостью, которая кажется ей уместной в данном случае.

— «Лапаться» — какой ужас! — возмущается ротмистр. — От кого ты это слышала?

— От горничных, папа. Ведь все так говорят!

— Наши горничные? Армгард? Лотта?

— Конечно, папа, все так говорят. Но я не могу поклясться, что слышала это как раз от Армгард или Лотты.

— Я их выгоню! — бормочет про себя ротмистр. Таков его способ отделываться от неприятных вещей.

Виолета не расслышала его слов. Она очень довольна оборотом, который принимает допрос. Она смеется и рассказывает:

— Недавно я слышала, папа, как в деревне одна девушка сказала другой: «Ты зачем приходила в трактир — танцевать или лапаться!» Я так смеялась, папа!

— Ничего тут нет смешного, Вайо! — с возмущением говорит ротмистр. Это просто отвратительно. Я не желаю больше слышать ничего подобного и не желаю, чтобы ты слушала! Лапать — вульгарное слово!

— Разве это не то же самое, что обниматься? — с удивлением спрашивает Виолета.

— Виолета! — почти проревел ротмистр.

Звук этого гневного выкрика донесся через стекло до шофера: он оборачивается и смотрит на них с вопросительным видом. Господин фон Праквиц сердитым жестом показывает, чтобы он ехал дальше, что дело его не касается; шофер не понимает, он тормозит, открывает окно и спрашивает:

— Как вы сказали? Я не понял, господин ротмистр.

— Поезжайте дальше! — восклицает ротмистр. — Катите, не стойте.

— Хорошо, господин ротмистр, — вежливо отвечает шофер. — Через двадцать минут мы будем в Остаде.

— Ну, так езжайте! — еще раз сказал ротмистр.

Окно снова закрывается, машина несется вперед. И только теперь ротмистр с досадой произносит в закрытое окно: «Болван!» — а затем спокойнее, дочери:

— Для многих вещей существует приличное и неприличное название. Ведь ты не говоришь: «я жру», — ты кушаешь. Точно так же приличный человек не скажет вместо обниматься то другое, неприличное слово…

Виолета с минуту раздумывает. Затем говорит, оглядывая отца смеющимися блестящими глазами:

— Понимаю, папа. Когда ты хорошо настроен, то говоришь: мед; а когда плохо настроен, — слово, которое мне не разрешается употреблять, не правда ли, папа?

До Остаде ротмистр не произнес ни слова. Он не удостаивает Виолету ни одним замечанием — она очень довольна.

Они уже ехали вдоль Одера. Несколько оживившийся ротмистр велел шоферу остановиться на Старом рынке, возле ресторана «Золотой шлем». В «Золотом шлеме» бывали офицеры. Здесь они сидели по утрам, читали газеты за стаканчиком шерри или портвейна, саперы обменивались приветствиями с артиллеристами. Питомцы святой Варвары узнавали последние новости от обитателей саперных казарм: это было такое же излюбленное место встреч, как и офицерское собрание. Разумеется, в «Золотом шлеме» бывали и помещики.

По распоряжению ротмистра, новая машина, вместо того чтобы завернуть во двор, остановилась у дверей гостиницы.

— Мы сейчас же поедем дальше, — сказал он шоферу Фингеру.

Но он вовсе не намерен был тотчас же ехать дальше; ему хотелось, чтобы новая машина ослепляла своим блеском всех приходящих.

В зале никого не было, по крайней мере никого из тех, кем интересовался ротмистр. Только двое-трое штатских. Хотя ротмистр и сам был в штатском, он себя к таковым не причислял.

Было немного более одиннадцати. В это время или поближе к половине двенадцатого обычно являлись офицеры. Ротмистр обложился иллюстрированными газетами и юмористическими журналами. Разговаривать с дочерью он не имел ни малейшего желания, она его слишком рассердила. Заказав стаканчик портвейна для себя и чашку бульона для Виолеты, он погрузился в чтение.

Какое безобразие, что эта девчонка испортила ему еще и сегодняшний день. В Нейлоэ ты вообще жизни не рад! В течение трех минут ротмистр серьезно раздумывал над тем, не покинуть ли ему Нейлоэ и не вернуться ли на военную службу. Надо только дождаться путча, и все двери перед ним открыты! Успокоившись на том, что решение придется принять не раньше, чем послезавтра, ротмистр углубился в последний номер «Кляддерадача»[9] со свеженькими выпадами против правительства.

Виолета села так, чтобы видеть из окна рыночную площадь. Для городка, где назавтра ожидался большой путч, который должен был в корне изменить конституцию и правительство 60-миллионного народа, площадь казалась на редкость мирной. Мимо окон проехало несколько возов с картофелем или капустой, прошло несколько женщин с кошелками — ничего интересного, ничего нового, а главное, не видно ни одного мундира.

— Папа, сегодня совсем не видно военных! — воскликнула Виолета.

— У них сегодня есть дела поважнее, им некогда слоняться по городу, — с раздражением ответил ротмистр. — Кроме того, я читаю.

Но немного погодя он опустил газету на стол и тоже выглянул на площадь. Посмотрев на часы, он спросил кельнера:

— Почему же не видно господ офицеров?

— Уж пора бы им быть здесь, — ответил кельнер, посмотрев в свою очередь на часы.

Вполне удовлетворенный этим ясным ответом, ротмистр заказал второй стакан портвейна. Виолета тоже попросила портвейну, но ротмистр сказал угрожающим тоном:

— Хватит с тебя и бульону!

Кельнер отошел, сдерживая улыбку.

Виолета почувствовала себя опозоренной. Никогда уже она не сможет прийти в этот ресторан. Папа поступил с ней низко. Сверкающими от гнева глазами смотрела она на площадь. В автомобиле сидел шофер Фингер.

— Куда ты еще собираешься, папа? — спросила она.

Ротмистр вздрогнул:

— Я? Никуда я не собираюсь. С чего ты взяла?

— Зачем же ты сказал шоферу, что мы сейчас же поедем дальше?

— Не суйся не в свои дела! — с раздражением произнес ротмистр. — И знай, что спиртное по утрам — не для молодых девиц.

Он замолчал, молчала и Виолета. Оба долго смотрели на площадь. Никаких перемен. Ротмистру ничего более не оставалось, как заказать третий стакан портвейна. Он с досадой спросил кельнера, куда же девались господа офицеры?

Кельнер выразил недоумение, он и сам ничего понять не может.

Уныло, с возрастающей тревогой глядели отец и дочь в окно. Штатские снова завладели газетами, и только «Кляддерадач» остался в руках у ротмистра. Он нет-нет да заглядывал в него, но остроты казались ему плоскими: вся ситуация отнюдь не располагала к остротам! Что же он, черт возьми, будет делать целый день в этом скучном Остаде, если офицеры так и не покажутся? Дома его к обеду не ждут. Кроме того, у него нет ни малейшей охоты ехать сейчас домой! Он и вечером успеет услышать, что скажет его жена по поводу увольнения Губерта! Лучше всего бы поехать в одну из двух казарм и узнать в чем дело. Зря он только сказал Виолете, что не собирается никуда ехать!