Мир приключений, 1983 - Александр Беляев

«Дочь мистера Н. (называлась известная фамилия династии банкиров) хотела бы брать у вас уроки шахматной игры в любом удобном для вас месте и в любое удобное для вас время».

Я ответил ей и две недели обучал ее шахматной игре, — кстати, это одна из причин того, что я нигде не появлялся. В Париж я приехал за несколько часов до начала матча, и мой поздний приезд был воспринят, как оскорбление. Но мои заботы были поважнее шахматного этикета — с Королем опять что-то стряслось.

Его удивило появление в нашем доме мисс Н. Он спросил, кто она такая? Я ответил, что это машина для ведения хозяйства. Тогда он спросил, почему у меня есть такая машина, а у него нет? И почему он вечно висит у меня на груди, а я ни на ком не вишу? Я путано объяснил, что он и я — мы и есть один человек, симбиоз, неразрывное целое… Король поверил и вскоре поделился нашими планами: мы устали от шахмат и, когда станем чемпионами мира, удалимся на покой и заведем себе прелестные машинки для ведения хозяйства.

Я тут же запретил мисс Н. приходить ко мне, и Король начал ее забывать. Я не мог предвидеть, что на церемонии открытия президент ФИДЕ ляпнет словечко, из-за которого Король окончательно свихнется. Из-за того, что русские все время торчат на шахматном троне, в моду давно вошло называть королеву по-ихнему — «ферзь». Но когда мы с Третьяковским стояли у столика, президент, зажав в кулаках две фигурки и обращаясь ко мне, спросил по старинке:

— Итак, в какой руке белая королева?

— Что он сказал? Королева? — прошептал Король.

Президент разжал кулак, и Король влюбился в белую фигурку королевы с первого взгляда. Всю ночь я пытался настроить его на игру, но он что-то бормотал и думать не хотел о шахматах. Наконец я убедил его, что только за шахматным столиком он сможет видеться со своей возлюбленной.

Мы опоздали на несколько минут. Третьяковский ходил по сцене, а из зала неслись негодующие выкрики в мой адрес. Я сделал первый ход и ушел за кулисы поесть и привести себя в порядок. Никакого психологического давления на Третьяковского я не оказывал, а если его нервировали мои «непредсказуемые» поступки, то пусть обращается к психиатру.

Первую партию Король блестяще продул. Он пытался выиграть, не вводя в игру королеву. Оказывается, он боялся за ее жизнь. Это была авантюрная атака в каком-то тут же придуманном им дебюте, и ровно через час все закончилось. Довольный Третьяковский, пожимая мне руку, удивленно сказал:

— Интереснейший дебют, коллега! Его надо назвать вашим именем! Но почему на десятом ходу вы не вывели ферзя?

Почему я не вывел ферзя? Если бы я знал, что его нужно выводить.

Вторую партию Король наотрез отказался играть против своей королевы, и мне засчитали поражение. Перед третьей партией я попросил главного судью заменить фигурку белого ферзя. Король не нашел на доске своей возлюбленной и упал в обморок, а я сдался через полчаса. Тогда я попросил вернуть ферзя, но выяснилось, что ФИДЕ уже продала фигурку какому-то коллекционеру — шейху с Ближнего Востока. Я отказался играть дальше.

Вокруг творилось нечто неописуемое. Раздавались призывы закрыть матч и оставить звание чемпиона за Третьяковским. Какие-то недоросли объявили меня то ли вождем, то ли кумиром. Они носили мой портрет сзади на джинсах, так что мое лицо принимало различные выражения в зависимости от скорости хождения.

Шейх не хотел отдавать фигурку. Король не хотел играть. На Ближний Восток помчался государственный секретарь, но шейх все равно королеву не отдал. Мне засчитали еще два поражения. При счете «ноль — семь» я предложил шейху три миллиона — весь денежный приз, причитающийся мне после матча. Шейх согласился, но деньги потребовал вперед. Газеты перестали обвинять меня в стяжательстве, но предположили, что я не в своем уме. По просьбе Третьяковского ФИДЕ перестала засчитывать мне поражения и ожидала, чем закончатся мои переговоры с шейхом. Я не знал, где взять три миллиона. Президент страны потребовал у конгресса три миллиона на мои личные нужды, но конгресс заявил, что он — не благотворительное заведение. Президент потребовал три миллиона на нужды шейха, но конгресс ответил, что на этого шейха не распространяется принцип наибольшего благоприятствования.

Я собирался выброситься из окна, когда в Париж с тремя миллионами примчалась мисс Н. Она взяла их из папашиного сейфа, и на следующий день папаша Н. ее проклял.

Мы снова сели за доску. Исстрадавшийся Король устал от буйства собственных чувств, любовь его к королеве ушла вглубь, и он занялся шахматами. Его ущербный теперь шахматный разум создавал удивительные позиции. За белых он очень неохотно играл королевой и предпочитал держать ее в тылу. Партии продолжались Долго, с бесконечным маневрированием, и когда Третьяковский предлагал ничью, я тут же соглашался — ничьи в счет не шли. Но черными игра у Короля удавалась на славу! Каждый ход, каждое движение фигур были направлены на белого короля, которого он ревновал к королеве. Он изобретал умопомрачительные позиции, не описанные ни в каких учебниках. Седой как лунь Третьяковский подолгу думал, часто попадал в цейтнот и проигрывал. Я одержал десятую, решающую победу и выиграл матч со счетом «десять-семь».

Я стоял на сцене, увенчанный лавровым венком, и думал…

…Я один знаю, о чем он думал, стоя на сцене с лавровым венком. Ему не давала покоя какая-то его совесть — что это такое, я плохо понимаю. Он решил «уйти на покой» — так он выразился.

— Ты уйдешь на покой, а что будет со мной? — спросил я.

Тогда он нашел какого-то хирурга и предложил мне переселиться из тесной шахматной фигурки сюда… Здесь просторно, я смотрю на мир его глазами и пишу эти строки его рукой.

Жизнью я доволен, никакой тоски. Правда, то и дело отключаются разные центры в обоих полушариях, но я жду, когда придет отец, чтобы отремонтировать меня — он в этих делах разбирается. Недавно явилась какая-то мисс Н. и попросила обучить ее шахматной игре. Я сказал ей: да, мисс, вы попали по адресу. Я и есть машина, обучающая шахматной игре. В ответ она заплакала и стала уверять, что я не машина.

Женщины очень надоедливы.

Меня волнует только один вопрос: кто по праву должен называться чемпионом мира — я или покойный Джек Гиппенрейтер? Есть ли закон, запрещающий механическому разуму играть в шахматы? Такого закона нет! Механический разум, совсем как человек, страдает, влюбляется, сходит с ума. Механический разум должен обладать всеми правами человека. Его нельзя держать в ящике! Тогда уж лучше его не изобретать.

Поэтому я официально заявляю, что чемпионами мира с 1993 по 1995 год были двое в одном лице: Джек Роберт Гиппенрейтер и я, его брат, первый одушевленный робот по имени Король.