Константин Коровин вспоминает… - Константин Коровин

Максим Алексеевич Пешков (1897–1934) увлекался живописью. Во время упоминаемого Коровиным посещения Горького ему довелось увидеть некоторые работы сына писателя, и он высказал о них свое мнение. Об этом в конце сентября 1923 года Горький уведомлял Е. П. Пешкову: «…могу сообщить нечто очень приятное: был здесь известный Константин Коровин, смотрел рисунки Максима и отозвался о них восторженно, находя у Максима крупный и оригинальный талант. Коровину я лично не очень верю, хотя в искренности его суждения и не сомневаюсь. Раза три он говорил со мною, горячо убеждая меня „толкать“ М[аксима] на путь художника. Но М[аксим] и сам, возбужденный похвалами крупного мастера, взялся за работу и, действительно, написал превосходную вещь» (Архив А. М. Горького. Т. 9: Письма к Е. П. Пешковой. 1906–1932. М., 1966. С. 227–228). В комментариях, подготовленных Е. П. Пешковой (с. 395), указывается: «А. М. Горький высоко ценил творчество художника К. А. Коровина. Когда Е. П. Пешкова и Н. А. Пешкова ехали за границу в 1935 году и должны были побывать в Париже, Алексей Максимович просил приобрести один из этюдов Коровина, посвященных ночному Парижу, что и было сделано. Этот этюд был подарен Алексеем Максимовичем Н. А. Пешковой». В. М. Ходасевич, близко знавшая Горького, пишет: «Часто Алексей Максимович вспоминал произведения любимых русских художников», — и в их числе наряду с Серовым, Рябушкиным, Суриковым, Врубелем, Левитаном она называет Коровина. И далее: «Он очень высоко их ценил и подробно помнил их произведения» (Горький и художники. Воспоминания, переписка, статьи. М., 1964. С. 68).

366

Надежда Алексеевна Пешкова (1901–1971).

367

Петр Петрович Крючков (1889–1938).

368

Лишь одно из прочитанных Горьким произведений — последнее — называется так, как его именует Коровин; первые два озаглавлены «Рассказ о безответной любви» и «Паук» (из цикла «Заметки из дневника. Воспоминания»).

369

Чествование Коровина в связи с пятидесятилетием его художественной деятельности состоялось 9 февраля 1932 года в зале Гаво в Париже. В газетном отчете об этом торжестве сообщалось: «…в зале ни одного свободного места. На эстраде Медея Фигнер. Знаменитая певица поет „Соловья“, романсы Римского-Корсакова… Бурные овации <…> Шумными аплодисментами встречается появление Е. В. Садовень. Аккомпанирует певице сам Глазунов. Это его романс поет Садовень. Зал много аплодирует артистке, еще больше ее аккомпаниатору <…> Во второй половине концертной программы выступала Н. В. Плевицкая <…> Пел Вертинский. Закончился концерт блестящим выступлением Лифаря со Спесивцевой в „Вальсе Шопена“» (В. М[алянтович]. Чествование К. А. Коровина // Последние новости. Париж. 1932. № 3978. 12 февраля).

Тогда же состоялась маленькая выставка произведений Коровина, составленная из «пленительных этюдов ночного и дневного Парижа, воспоминаний о русских снежных ночах и театрально-декоративных фантазий». Выставка эта, по словам рецензента, подтвердила, что «талант маститого художника» находится в «блестящем состоянии» (Малянтович Вс. Выставка К. А. Коровина // Там же. 1932. № 3975. 9 февраля). Это не были слова вежливости, обычно так часто произносимые в юбилейные торжества, поскольку произведения Коровина на русской выставке, открывшейся в Париже пять месяцев спустя, вызвали столь же восторженные отзывы. Вот, например, что писал известный французский искусствовед Дени Рош: «Гвоздем последнего зала были произведения Коровина. Юношеская свежесть и мастерство этого старейшины русских артистов восхитительны. Ни малейшего колебания ни глаза, ни руки мастера. Палитра необычайной чистоты и прекраснейшая техника мастерства поражают в накрытом столе, залитом светом, на солнце. Ночные улицы Парижа казались заданием почти невыполнимым, и вот, посредством мелькающих изумительных пятен света, брошенных с чудесной легкостью или распластанных шпателем, живописец, как бы играючи, взял то, чего желал» (Рош Дени. Последние впечатления русской выставки // Там же. 1932. № 4106. 19 июня). Художественный рецензент газеты «Возрождение» в статье об этой выставке, заявив, что «наиболее видным и ярким представителем старшего поколения является академик К. Коровин, справедливо считающийся отцом русского импрессионизма», отмечал далее: «Он по сей день удивляет нас изысканностью, колоритом и свежестью гаммы. Художник особенно остро чувствует красоту Парижа, и его цикл „Бульвары“ — незабываем. По качеству и уверенности мазка некоторые из маленьких пейзажей Коровина напоминают самого Гварди» (Филон. Русская живопись в Европе. II. // Возрождение. Париж. 1932. № 2641. 25 августа).

В юбилейные дни наряду с художественной деятельностью Коровина отмечались и его успехи на литературном поприще (см., в частности, во вступительной статье к этой книге выдержку из статьи Валериана Светлова «Пятидесятилетний юбилей К. А. Коровина», с. 13). По просьбе редакции газеты «Возрождение» художник написал в те дни несколько автобиографических очерков, которые тогда же были напечатаны.

370

Александр Николаевич Бенуа (1870–1960) — выдающийся деятель русского искусства, с успехом проявивший свою многогранную даровитость в качестве исторического живописца, театрального декоратора, иллюстратора, художественного критика; инициатор и основатель (вместе с С. П. Дягилевым) журнала «Мир искусства» и одноименного художественного объединения; автор многочисленных статей и замечательных изданий по истории отечественного и зарубежного искусства.

Еще на заре художнической деятельности Коровина Александр Бенуа высоко оценил его талант. Вот что он писал в 1902 году в «Истории русской живописи в XIX веке» (с. 236–239): «Когда появились на Предвижниках впервые картины К. Коровина, все у нас были еще так далеки от требований чисто живописных красочных впечатлений, что публика мучительно ломала себе голову, добиваясь разгадать „дикие“ намерения художника <…> Картины Коровина, в которых художник добивался одного только красивого красочного пятна, естественно должны были смутить многих. Этому способствовала еще и самая живопись Коровина: дерзко-небрежная, грубая и, как казалось многим, просто неумелая. Никто тогда не подозревал, что и живопись, и краски в этих картинах высокого достоинства, что автор их — настоящий живописец <…> В сущности изумительно декоративный, правильнее сказать — чисто живописный (ибо живописец и должен непременно быть декоратором: украсителем стен — все назначение его в этом) талант Коровина пропадает даром. Какая грусть, что этот огромный мастер, этот яркий самобытный талант, два раза затративший свои силы на такие эфемерные создания, как выставочные панно, все время тратящий их на еще более эфемерные создания — на театральные декорации, так, вероятно, и не получит возможности увековечить себя и подарить Россию истинно прекрасным величественным произведением. Коровин удивительный, прирожденный стилист. То, что мерещилось Куинджи, то далось Коровину. Не хуже японцев и вовсе не подражая японцам, с удивительным остроумием, с удивительным пониманием сокращает он средства выражения до минимума и тем самым достигает такой силы, такой определенности, каких не найти, пожалуй, и на Западе <…> Коровину необходимо дать стены вечные, каменные стены, в которых бы собирался русский народ, стены дворцов, музеев, училищ или других общественных зданий». В заключение Бенуа писал: «Непростительно будет для нашей эпохи, если и этот художник пройдет, не сказав всего того, что он может и должен сказать, не излив всей глубокой и широкой своей любви к русской природе!»

Очень характерно для отношения Бенуа к творчеству Коровина высказанное им в 1911 году в рецензии на выставку «Союза русских художников»: «…обособленную позицию занимает патриарх группы Константин Коровин, раздражающий, пожалуй, нарочитой бойкостью техники, но обладающий, действительно, совершенно исключительной виртуозностью и неувядаемой красотой колорита. Недавно в Москве я видел его постановку „Саламбо“. Кто бы думал найти в ней иллюстрацию к Флоберу, был бы совсем разочарован, ибо мучительно дурманящий роман превращен волей г. Теляковского в тривиальную феерию. Но сколько в эту феерию Коровин вложил изобретательности, какой получился пышный и блестящий спектакль, а местами, как, например, в 1-й картине, — и какая радость красок! И к природе вообще — русской или иностранной, к Крыму ли или к Алжиру, — Коровин привык относиться только поверхностно, только „с точки зрения феерии“. Но опять-таки, какая и тут в нем сказывается всегда жизненность, какой темперамент, и чисто красочный, и виртуозно-живописный. Иной раз пожалеешь о прежнем Коровине, о поэте Коровине, о певце северных морей. Но и условный театральный блеск настоящего Коровина пленит настолько, что эти воспоминания глохнут и с ними расстаешься без особого сожаления. Особенно красивы в красках ночные сцены и этюды роз на выставке — совершенно особых гармоний и необычайно даже для Коровина умелые по исполнению» (Бенуа Александр. Выставка «Союза» // Речь. 1911. № 61. 4 марта).