Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

Под дрожью губ моих ты говоришь в тоске,

Как бы в укор лучам, их белизне и зною:

«Под сенью древних пальм, в пустынном далеке

Единой мумией нам не почить с тобою!»

Но волосы твои – прохладная струя:

В них душу утопить, достичь небытия.

Ведь ты не ведаешь, в чем состоит забвенье.

О, вкус твоих румян и соль слезы твоей!

Быть может, в них найду для раны исцеленье,

Покой голубизны, бесчувственность камней.

Сегодня мы знаем: все сказанное Валери о Малларме, в том числе и это: «Я считаю недостойным писать из энтузиазма; энтузиазм не есть душевное состояние поэта», – всё это восходит к одному признанию, а быть может, к одной мистификации Эдгара По – я имею в виду его маленькое эссе – «Философия творчества (композиции)».

Эдгар По…

Таким каким его бессмертие открыло

Слепит поэт чей меч сверкает обнажен

Свой век испуганный тем что не пошел он

Как властно в голосе нездешнем смерть царила

Злобней чем гидра встарь песок когтями рыла

Когда архангел речь влагал в уста племен

Пред ним простерлась чернь кем за нектар сочтен

Настой нацеженный в бесславное творило

Смесь праха и небес враждебных ей о гнев

Пусть мысль из них создать не сможет барельеф

Который бы вокруг гробницы По обвился

Обломок царственный забвенных катастроф

Покойся о гранит чтоб о тебя разбился

Грядущий рой кощунств летя сквозь мрак годов.

Безумец, алкоголик, наркоман, создавший целую связку новых жанров искусства; несчастный и непризнанный страдалец, со дна жизни разоблачавший обещания демократов; визионер, положивший логику в основу эстетики; ретроград, сделавший крупнейшие открытия в психологии; мистик, создавший научную фантастику и проникший в недра человеческого сознания; искатель порядка и доказательств, интересующийся чудом; исследователь бытия, ищущий способы ухода от действительности; первый прóклятый поэт…

Как все взыскующие жизни духа, способные приоткрыть покрывало Майи над собственной душой, певец грезы был закоренелым пессимистом: «Мысли мои никогда не были отрадными», – признается он в «Беренике». Человек должен страшиться жизни – этот мотив затем повторит его первый ученик в «Совах». В «Вороне», этом до сих пор не превзойденном шедевре, происходит непрерывное нагнетание драматизма со все большей утратой надежды.

Поэзия муки и боли – вне пространства, вне времени, вне вещности, вне плоти…

Встал я: «Демон ты иль птица, но пора нам распроститься,

Тварь бесстыдная и злая, состраданья ты чужда.

Я тебя, пророка злого, своего лишаю крова,

Пусть один я буду снова, – прочь, исчезни без следа!

Вынь свой клюв из раны сердца, сгинь навеки без следа!»

    Ворон крикнул: «Никогда!»

Вслед за немецкими романтиками Эдгар По восстает против абсурда действительности, открещивается от нее уходом в грезы внутреннего мира, отделяет Поэзию-Красоту от правды-лицемерия.

«Реальность мира была для меня только видимостью, тогда как дикие вымыслы моего воображения сделались, наоборот, не только содержанием моей повседневной жизни, но и самой всеобъемлющей сущностью ее».

При первых лучах рассвета мы запирали тяжелые ставни нашего старого дома и зажигали две восковых свечи, которые, распространяя сильное благоухание, озаряли комнату бледным, зловещим светом… Наступала настоящая ночь, мы выходили из дома и гуляли по улицам.

Мы предоставили будущее воле судеб и мирно дремали в настоящем, набрасывая дымку грез на окружающий мир.

Откроем «Философию композиции»:

Большинство литераторов, в особенности поэты, предпочитают, чтобы о них думали, будто они сочиняют в некоем порыве высокого безумия, под воздействием экстатической интуиции, и прямо-таки содрогнутся при одной мысли позволить публике заглянуть за кулисы и увидеть, как сложно и грубо работает мысль; как кропотливо выбирают и отбрасывают; как мучительно делают вымарки и вставки – одним словом, увидеть колеса и шестерни, механизмы для перемены декораций, стремянки и люки, петушьи перья, румяна и мушки, которые в девяноста девяти случаев из ста составляют реквизит литературного лицедея.

Что до меня, то я не сочувствую подобной скрытности и готов восстановить в памяти ход написания любого из моих сочинений. Продемонстрировать modus operandi, которым было оно построена. Я выбираю «Ворона» как вещь, наиболее известную. Цель моя – непреложно доказать, что ни один из моментов в его создании не может быть отнесен на счет случайности или интуиции, что работа, ступень за ступенью, шла к завершению с точностью и жестокою последовательностью, с какими решают математические задачи.

Оригинальность, если говорить об умах, наделенных весьма необычным могуществом, отнюдь не является, как предполагают некоторые, плодом порыва или интуиции. Для того чтобы ее найти, ее надобно искать, для ее достижения требуется не столько изобретательность, сколько способность тщательно и настойчиво отвергать нежелаемое.

И далее, как во всем ином опережая кого-то, в данном случае Томаса Манна, Эдгар По описывает колеса и шестерни своего «Ворона», переводя визионерство пророчеств на язык всеупорядочивающего рассудка. Но в раскрытии секретов этой технологии творчества проглядывает не устремленность к гармонии – упорядоченности, пропорциональности, симметрии, – только рассудочность. Но рассудочность управляет рассудочным и не может быть распространена на спонтанность, бессознательность, вдохновенность. Рассуждать по Эдгару По могут многие, а вот писать блистательной звукописью «Ворона» мог он один. То, что делает Эдгара Эдгаром, анализу не поддается.

Для меня в «Философии композиции» важен не отбор и не расчет, а осознание трудности струения. Спонтанность вовсе не тождественна легкости, поэзия – поэтический стресс, об этом свидетельствовал еще Пиндар. А у второго отца поэзии мы уже находим такое утверждение: поэтическое творчество суть сопряженный с трудом поиск.

Не будем ввергаться в бесплодный спор о том, переоценил ли Эдгар По, а вслед за ним – Бодлер и Валери – рассудочность поэзии. Не будем потому, что у самых харизматических поэтов она бесспорно присутствует в огромных количествах, свидетельство тому – рукопись. Но исчерпывается ли поэзия как таковая преднамеренностью, замыслом, идеей? Правда ли, что поэтический эффект конструируется с расчетом психологии и реакции читателя? Но ведь сам Валери признает, что поэт – только посредник эмоции и сознания. «Между двумя языками – чистой мелодией и системой знаков – пролегает царство поэта». Вспоминая в другом месте «чердак» Гонкуров и учтивый, резкий разговор двух стоящих на крайних концах литературы гениев – Золя и Малларме, – разве не