Даурия - Константин Седых

Каргин напился, зачерпнул полное ведерко и пошел поить детей. Когда возвращал партизанским детишкам ведерко, что-то дрогнуло у него в душе, и он неожиданно для самого себя, вопреки всему, что делал и думал до этого, сказал им сквозь зубы:

– Счастливо вам отца дождаться, ребятки.

Ночью он благополучно добрался до Чалбутинской и переправился на китайскую сторону.

XXXVI

Барон Роман Унгерн фон Штернберг был одним из главных сподвижников атамана Семенова. Последний отпрыск обедневшего рода тевтонских рыцарей, Унгерн родился на острове Даго, в бывшей Эстляндской губернии. Из морского кадетского корпуса он ушел добровольцем на русско-японскую войну. Там его наградили солдатским Георгиевским Крестом за храбрость и произвели в ефрейторы.

В 1908 году он закончил в Петербурге Павловское военное училище и в чине хорунжего был назначен в Забайкальское казачье войско, в котором незадолго до этого было уволено в отставку много офицеров, не выказавших достаточной преданности «престолу и отечеству» в революцию пятого года. На их места были назначены тогда офицеры из виднейших дворянских семей России. Так попали в Забайкалье князья Голицын и Ухтомский, граф Кутайсов и известный из истории гражданской войны генерал войны генерал барон Врангель.

Летом 1910 года Первый Аргунский полк, в котором служил Унгерн, был направлен в Монголию для охраны русской дипломатической миссии в Урге. Там он близко сошелся с виднейшими монгольскими князьями и ламами, изучал туземный язык, интересовался религией буддистов, читал их священные книги.

Во время империалистической войны Унгерн служил в сводной Забайкальско-уссурийской казачьей дивизии. За бои в Восточной Пруссии был произведен он в войсковые старшины. Но вскоре военно-полевой суд приговорил его к трем годам крепости за избиение комендантского адъютанта в городе Тарнополе. Своего наказания по каким-то причинам он так и не отбывал. К этому времени относится аттестация, данная Унгерну его полковым бароном Врангелем. В ней было сказано: «Человек исключительной храбрости, но имеет в нравственном отношении весьма серьезный порок – постоянное пьянство. В состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь офицерского мундира, за что и был отчислен из полка в резерв чинов с понижением в звании».

Февральская революция застала Унгерна в Петрограде. Там он случайно встретился со своим давнишним знакомцем есаулом Семеновым. Семенов только что был принят премьер-министром и главковерхом Керенским, предложил себя в распоряжение Временного правительства и получил задание немедленно ехать в Забайкалье и формировать Бурят-монгольский конный полк для подавления революционных выступлений в крупнейших городах Европейской России.

Унгерн считал величайшим бедствием и позором свержение царского самодержавия и готов был присоединиться к кому угодно, чтобы только бороться «с разнузданной чернью», как презрительно величал он русских рабочих и крестьян. Он вызвался ехать вместе с Семеновым и быть его правой рукой.

Так свела судьба озлобленных, непримиримых в своей ненависти к революции, предприимчивых и жестоких людей. Забайкальский кулак-живоглот и захудалый немецкий барон с неукротимой энергией готовились к борьбе с революционным народом.

В Забайкальскую область они ехали вместе с группой других завербованных ими офицеров. Семенов был в своей офицерской форме, а Унгерн напялил на себя вишневого цвета монгольский халат с солдатским Георгием на груди и погонами на плечах. С этим одеянием он не разлучался потом вплоть до бесславного конца своего в степях Монголии. Всю дорогу курил он серебряную китайскую трубку-ганзу, штудировал русско-монгольский словарь, разговаривал по-монгольски и по-бурятски с хорошо знающим эти языки Семеновым.

Когда они вдвоем выходили из вагона на остановках и прогуливались по перронам, все обращали внимание на эту странную и неразлучную пару. Коренастый и большеголовый Семенов имел в своих жилах изрядную примесь монгольской крови. У него широкое и мясистое, с тупым подбородком лицо, глубоко посаженные черно-коричневые глаза и кривые, с толстыми икрами ноги кавалериста. Полной противоположностью ему был долговязый и белобрысый барон. Он был на три года старше двадцатидевятилетнего Семенова, а казался на несколько лет моложе. Держался он подчеркнуто и прямо. Небольшую, на длинной шее голову его покрывали белесые реденькие волосы. Довольно красивое лицо барона безнадежно портили бледные, молочно-голубые глаза. Когда он бывал трезвым и совершенно спокойным, они бездумно и размывчиво голубели. Но стоило ему напиться, как застилало их белым туманом. Бессмысленно и тупо таращились они на собутыльника, заставляя его вздрагивать и боязливо отодвигаться от хмельного барона. В гневе они делались безумными глазами убийцы. Холодная, змеиная сила их давила, гипнотизировала далеко не малодушных людей.

В дороге скрытный и сдержанный Семенов хорошо узнал, чем живет и дышит барон. Главным злом на белом свете он считал капитализм. Не раз он говорил Семенову:

– Вся беда, есаул, в этих проклятых капиталистах, банкирах и ростовщиках. Не будь этой торгашеской погани, не было бы на земле заводов и фабрик, не было бы рабочего величества пролетария всероссийского и всякого другого. Прежде в мире было только две силы – потомственная аристократия и ее рабочее быдло – народ. Мы, аристократы духа и плоти, командовали и управляли, они подчинялись и работали. И все тогда шло на земле, как положено Господом Богом. Мы могли миловать и казнить, и никто не становился нам поперек дороги. А теперь нас, тысячелетних дворян, догола обобрали наши вчерашние холуи – ростовщики. Они пустили нас по миру, выкурили из поместий и замков, разбаловали, распустили народ… Чингисхан нам нужен сейчас, есаул, новый Чингисхан. Только он может навести в этом мире нужный порядок. Пусть он пройдет по всей вселенной как Божья кара, огнем и мечом очистит ее от скверны. И когда он перевешает и перестреляет всех евреев, всех бунтовщиков, только тогда мы вернем на землю свою власть, свое право распоряжаться людьми и скотами… Нет, не полк нам надо с тобой формировать из вшивых потомков грозного Темучина, а тысячу непобедимых летучих полков. Наобещай этим диким кочевникам золотые горы, поставь над ними жестокосердного, неумолимого властелина, и только пыль пойдет по всей Европе…

Семенов посмеивался и молчал.

Свой полк они формировали в Березовке под Верхнеудинском. С трудом набрали они три сотни прельстившихся на хорошее жалованье бурят, как грянула Великая Октябрьская революция. Тогда они срочно погрузили свой отряд в теплушки и отбыли на станцию Маньчжурия. Там в полосе отчуждения Восточно-Китайской железной дороги с помощью управляющего дорогой барона Дитерихса сколотили Особый Маньчжурский отряд и начали боевые действия против Красной гвардии. Дважды разбивали их наголову отряды Сергея Лазо, и только восстание чехословаков и поддержка Японии помогли Семенову стать на время хозяином Забайкалья.

Тогда поручил он Унгерну сформировать целую дивизию из монгольских наемников. Из племен Внутренней Монголии Унгерн набрал несколько тысяч бывших разбойников, людей отчаянной жизни. Свою дивизию назвал он Конно-Азиатской, а монгольские полки для пущего страха – «татарскими».

Имея такую силу и неограниченную помощь японцев, он начал всерьез подумывать о возрождении в Северо-Восточной Азии былой империи времен Чингисхана. По его настоянию Семенов созвал на станции Даурия съезд всех князей Внешней и Внутренней Монголии. На эту затею откликнулись забайкальские буряты, баргуты, чахары и харачины, но халхинцы отнеслись к ней резко враждебно. В это время страна их пользовалась государственной автономией, предоставленной ей Китаем под давлением России в 1912 году. Не желая терять свою независимость, они не послали на съезд ни одного своего представителя. Без них было создано в Даурии правительство Пан-Монголии. Влачило оно там самое жалкое существование, находясь фактически под арестом у Унгерна.

Весь девятнадцатый год Унгерн со своей дивизией, пополненной казаками-добровольцами, воевал с партизанами Восточного Забайкалья. Там, где проходили его полки, дымились пожарища, качались в петлях повешенные, чернели вытоптанные поля и покосы. Во всех боях с помощью шести артиллерийских батарей и пулеметов Унгерн неизменно обращал в бегство партизанские отряды. Жестокий и беспредельно смелый, он никогда не щадил себя, а всегда находился там, где было всего трудней и опасней. Своих офицеров за все проступки и ошибки он избивал обычно бамбуковой палкой, с которой никогда не расставался, но рядовых не трогал. Это создало ему огромную популярность среди белых казаков, особенно в четвертом военном отделе. Там многие казаки-фронтовики хорошо его знали. И в результате были случаи, что к нему дезертировали люди из других семеновских полков. Он охотно принимал их и только спрашивал: