Наваждение - Екатерина Мурашова

В которой Мария Симеоновна рассуждает о наследственности, Ефим Шталь пишет письмо, а князь Мещерский беседует с сыном

– Софья, я думаю, ты знаешь, что взгляды у меня самые передовые… – начала Мария Симеоновна.

– Разумеется, без всяких сомнений! – подтвердила Софи, ожидая панегирика какой-нибудь очередной технической новинке или обоснования необходимости иных немедленных денежных вложений в сельское хозяйство.

– Я всех этих родовых предрассудков не разделяю, но мне все-таки хотелось бы поподробнее знать – все эти дети… они из каких сословий? Их родители? Кто из них с кем в родстве… Они такие разные… Стеша – просто чудо, до чего талантлива и спокойна, Милочка в непрерывном слюнявом восторге, и даже Павлуша к ней с уважением… Соня – тоже очень воспитанная, а вот мальчик… Это же важно, в конце концов, откуда они происходят, есть законы наследственности, это и скотоводство подтверждает…

– Хорошо, я объясню, – кивнула Софи, испытывая даже род удовольствия от предстоящего. – Значит, так, слушайте, Мария Симеоновна. Воспитанная Соня – дочка спившегося приискового рабочего, жандармского провокатора к тому же. Мать умерла при ее рождении, поэтому Соня Щукина – круглая сирота. Талантливая Стеша – дочь моей бывшей горничной Веры и беглого каторжника Никанора, которого в конце концов застрелили казаки. Тоже сирота. Ужасный Карпуша – сын Аграфены Боголюбской (она из семьи священников) и егорьевского урядника Загоруева, честного и трезвого служаки. Могу вас утешить тем, что рано или поздно Фаня наверняка заберет мальчика к себе. Красивая пианистка Елизавета и Юрий – родные брат и сестра. Их мать – юродивая еврейка Элайджа, а отец – добрый и честный пьяница, из разбогатевших крестьян. Отец Люды, как вы знаете, мой брат Григорий, мать же – бывшая проститутка из Дома Туманова Лаура… Я удовлетворила ваше любопытство? Или вы хотите еще что-нибудь узнать? Может быть, родословную Баньши? Это ближе к области скотоводства…

– С тобой, Софья, совершенно невозможно разговаривать! – непоследовательно воскликнула Марья Симеоновна и с достоинством удалилась.

Вместо нее появился Петр Николаевич.

– Маман опять пыталась тебя уесть? – спросил он.

– Да так, по мелочи, – помахала рукой Софи. – Еще неизвестно, кто кого уел в результате…

– Я тут принес рецензии на роман Аннет… И, ты знаешь, я давно хотел тебе сказать: мне очень нравится Стеша. Она такая разумная и очень хорошо на Милочку влияет. Милочка стала гораздо спокойней. И Павлуша при ней, представь, старается сдерживаться в своем занудстве! А то, какие штуки эта Стеша в свои восемь лет делает… Я просто в восхищении! Ты видела, как она приспособила эту ужасную Милочкину трубу?

– Нет, еще нет, – ответила Софи. – Но погляжу непременно. А что же рецензии?

– Иным критикам не нравится, вот: «…Наблюдаем расцвет женской прозы. Некоторым женщинам, пусть даже литературно одаренным, следует пощадить читателей и не заливать чужие души своей черной тоской по несложившейся женской доле». Потом еще какой-то критик (раньше он о музыке писал) сравнивает твои романы и ее. Представь, не в твою пользу. «Вместо полифонии, переходящей в какофонию (это у тебя), чистый звук с контрапунктом…»

– Писал бы лучше о музыке! – презрительно фыркнула Софи.

– Не расстраивайся. Это смешно…

– А я и не подумала! Мне, если хочешь, роман Аннет даже понравился… В нем что-то такое вневременное есть, хотя и наивное…

– Ну да! Ты тоже это заметила? Хорошо. Аннет же действительно вне времени живет, ни в чем, кроме своей души, не участвует, ей легко написать так. Но это нужно. Одно из самых больших заблуждений этого мира (результат преклонения перед наукой, техникой, прогрессом): эффективное учение обязательно должно быть истинным. Так вот, я уверен – не обязательно!

– Это сложно для меня, Пьер, – Софи сладко зевнула и потянулась. – Ты видишь так много вещей в одной… Скажи, тебе не надоедает так все крутить: с одной стороны, с другой стороны… Чтобы начать действовать, надо решительно встать на одну из сторон, а другие – отбросить. Иначе не выйдет ничего. Так и будешь сидеть и лапу сосать…

– Но кто-то должен же составить реестр этих самых сторон. Хотя бы для того, чтобы другим было из чего выбрать.

– В этом есть резон. Только знаешь, обидно, что в одном человеке никак совместить нельзя. А так… один, получается, умный, все понимает, но ничего не делает. Другой – дурак, а как начнет действовать, так такого наворотит…

– Обидно, но что ж поделаешь! Если те, кто составляет реестр, не захлебываются от собственного высокомерия, то ситуация, мне кажется, вовсе не безнадежна. К тому же уж давно изобрели книги…

Ефим Шталь, в мышасто-сером халате, взял лист бумаги, подошел к столу, присел и тяжело задумался. Потом долго выбирал перо. Была уже глубокая ночь, ближе к утру. Час быка. За окном прогрохотала по обледеневшей мостовой телега. Ей вслед залаяла собака. «Наверное, повезли товар в зеленную лавку,» – подумал Ефим, прибавил свет в лампе и решительно склонился над листом бумаги.

Дорогой Кока! – писал он. –

(ведь Вы позволили мне так Вас называть).

Должно быть, Вы теперь удивитесь моему посланию, но вот – бессонная ночь, и в голову мне пришла мысль – писать к Вам.

У меня, как Вы, наверное, поняли, нет детей. Моя жена еще менее, чем я, занята энтомологией. Я же хранил коллекции в память моего отца. А сейчас вдруг представил, что после моей смерти… Вы здесь, должно быть, подумали: чего это ему умирать? Он же еще нестарый дядька… Но, милый мой Кока, каждый человек не просто смертен (это бы еще ничего), но, зачастую, – внезапно смертен, вот ведь в чем дело! И после моей смерти эти коллекции станут частью моего наследства, наверняка будут проданы с аукциона и попадут в руки людей, чужих мне при жизни совершенно… Почти сразу после Вашего с любезнейшим Геннадием Владимировичем визита, я подумал: вот передо мною, волею счастливого случая, люди, которые могут понять и оценить. Я близко знал Софи, почему бы мне не завещать коллекции барона Шталь Николаю? На том и порешил было, но вот сейчас пришло в голову: я ведь действительно еще не стар, а увлечение наукой, как и все остальные увлечения (о, милый Кока! Если бы я мог хоть чем-нибудь увлечься так же как Вы и Ваш учитель! Какое это было бы счастье!), особенно остро переживается в молодости… Поэтому я прикинул вот что: я завещаю Вам свои коллекции (в течение моей жизни они будут напоминать мне о покойном отце), а пока придите и выберите себе некоторое количество особо ценных для Вас экземпляров, которые Вы возьмете прямо сейчас и которые смогут украсить Вашу собственную коллекцию. Поверьте, с моей стороны тут нет никакой жертвы, ведь я, увы, все равно не отличаю одного жука или таракана от другого, и совершенно не представляю себе их общего количества.