Юбер аллес (бета-версия) - Юрий Нестеренко

Все эти мысли и воспоминания пронеслись в голове Гельмана в считанные секунды, пока парни шли прямо на него, не снижая темпа и по-прежнему перегораживая весь тротуар. Машин не было, но рефлекс горожанина не позволил ему шагнуть на проезжую часть спиной к направлению движения. Вместо этого он, наоборот, попытался разминуться с троицей, прижавшись к перилам моста. Не удалось. Хотя он почти распластался по перилам, крайний парень - тот, что в ошейнике - налетел на него, сильно пихнув плечом.

Кажется, только сейчас они обратили на него внимание.

- Эй, - хрипло сказал шипастый, - ты чего толкаешься?

- Я? - возмущенно удивился Гельман.

- Головка от ...! - откликнулся в рифму двухцветный, и все трое довольно заржали, обступая Мюрата.

- Ладно, ребята, - неискренне улыбнулся Гельман, - это классный прикол, а теперь позвольте мне пройти, - он попытался сделать шаг в сторону, но гребнистый снова отпихнул его к перилам.

"Хулиганы, - понял Мюрат, - к счастью, это всего лишь хулиганы. Сейчас я отдам им кошелек с мелочью, - бумажник с крупными купюрами он носил отдельно, во внутреннем кармане, - и инцидент будет исчерпан."

- Парни, - сказал он, - чего вам надо?

- Шоколада, - немедленно ответил любитель рифм, вызвав новый гогот.

- Вот, держите, - Гельман сунул руку в карман и протянул им кошелек. Гребнистый взял его и сунул в карман куртки, даже не взглянув. Полнейшее равнодушие этого жеста вызвало у Мюрата твердое впечатление, что парень поступил бы так же, будь вместо кошелька граната с выдернутой чекой. Он вновь сделал попытку пройти, но был столь же грубо отброшен назад.

- Между прочим, - попробовал другую тактику Гельман, - я тоже люблю рок!

- Ты?! - прищурился шипастый, словно услышал самую возмутительную чушь в своей жизни.

- Да, - подтвердил Гельман с достоинством, - и это именно я пробил открытие вашего клуба...

- О, кстати, - двухцветный повернулся к шипастому, - как думаешь, Димон, если его отсюда скинуть, он лед пробьет или нет?

- Ни хера не пробьет, - авторитетно заявил Димон. - Морозы были. Лед толстый.

- А спорим, пробьет? - завелся вдруг двухцветный, хотя только что сам спрашивал совета на сей счет. - Он, сука, тяжелый!

- На хера мне с тобой спорить? Ясно, что не пробьет.

- Зассал?

- Это кто зассал?!

Гельман с надеждой подумал, что сейчас они подерутся между собой, но вместо этого Димон вдруг спокойно протянул руку двухцветному и обернулся к третьему: - Серый, разбей.

Молчаливый Серый рубанул ребром ладони по их рукам. Затем все трое вновь обернулись к Гельману.

Мюрат понял, что предыдущий разговор не был шуткой. Понял, впервые по-настоящему увидев их глаза. Совершенно пустые, как у кукол. Глаза людей, способных одинаково легко положить в карман гранату без чеки или сбросить с моста случайного прохожего... Слухи о том, что на рок-концертах употребляют вещества, ходили давно. То есть применительно к Западу это были, конечно, не слухи, а никем не отрицаемый факт, но в Петербурге за руку пока никого поймать не удалось. Иначе, естественно, полиция сразу закрыла бы лавочку. И Гельман не раз утверждал, что, во-первых, все эти слухи являются клеветой, а во-вторых, если бы даже и так, то в этом нет ничего страшного, весь американский establishment в юности баловался "травкой", и давно доказано, что тетрогидроканнабиол способствует спокойствию, а не агрессии...

Три пары рук крепко схватили его и принялись перегибать через перила. Они делали это совершенно спокойно.

- Помогите! - закричал Мюрат. - Полиция!

Ни одного полицейского поблизости не было.

Как, впрочем, и кого-либо еще. По набережной с другой стороны, до которой Гельман так и не дошел, быстро проехала одинокая машина, но это было слишком далеко. Люди внутри за поднятыми стеклами наверняка не слышали его криков.

Гельман понял, что должен сам бороться за жизнь. Он рванулся, ему даже удалось заехать ботинком в лицо одному из державших. На того это, однако, не произвело впечатления - похоже, парень даже не почувствовал боли. Затем Гельман ощутил, что его крепко держат за обе лодыжки, и мир перевернулся вверх ногами. Еще чья-то сильная рука отодрала его пальцы, пытавшиеся схватиться за перила. Затем он полетел вниз.

Он упал с высоты около шести метров, но снег, наметенный на лед, смягчил удар. Что-то громко хрустнуло - то ли лед, то ли сломанная кость. Несколько секунд он лежал неподвижно, а затем, все еще в шоке от удара, начал подниматься.

- Ну я же говорил - не пробьет, - донеслось сверху.

Опереться на правую руку почему-то не получалось, она все время подламывалась. Но он оперся на левую и смог встать.

Прорвав пелену первого шока, в руке взорвалась боль, и тут же в голове закружились планы. Он жив, это главное. Рука, похоже, сломана, но ноги держат. Теперь ему ничего не угрожает - обдолбанные уроды тут его не достанут. Сейчас нужно будет по льду добраться до берега. Там гранитная стена, зато, наверное, лёд потолще. Искать спуск - чёрт, должен же быть где-то спуск? Кричать, если на набережной кто-нибудь появится. Его вытащат, не может быть, чтобы не вытащили.Дальше нужно будет отыграть эту ситуацию. В сущности, это отличный повод выйти из всех игр, куда его затащили.Он на больничной койке, с переломами - рука уж точно, пусть проверяют... Теперь он не обязан делать то, чего от него хочет тот тип. Отменяются и откладываются и другие неприятные моменты, включая дурацкое судебное заседание. Он проведёт в больнице ровно столько времени, сколько нужно, чтобы некоторые обязательства рассосались сами собой. А полиция пусть поищет этих уродов... Впрочем, выгодно ли это ему? Не будут ли злорадствовать многочисленные враги? Куда лучше выглядела бы версия о покушении, с намёком на преследования властей... Дать интервью сразу после дачи показаний. Обязательно добиться присутствия западной прес...

Тут надтреснутый лед, похрустываший под ногами, наконец, провалился.

Ледяная вода стиснула его со всех сторон, обожгла лицо, хлынула под одежду. Если бы не этот парализующий холод, он, возможно, сразу вдохнул бы воду, но дыхание перехватило, и это подарило ему дополнительное время. Пальто, мигом пропитавшееся влагой, потянуло вниз. Сознание заработало с лихорадочной быстротой. Действуя одной рукой, он оборвал пуговицы и выскользнул из пальто, а затем, отчаянно работая рукой и ногами, поплыл вверх.

Через несколько секунд его вытянутая вверх рука ударилась о твердую гладкую поверхность. Его окружала чудовищно холодная плотная тьма, и в этой тьме он не видел, где осталась проделанная им полынья.

Еще почти минуту он пытался плыть под водой, слепо тыкаясь изнутри в ледяной панцирь. Грудь все сильнее и чаще пульсировала в агонии, требуя кислорода. В ушах зазвучал тонкий звон, перед глазами стало темнеть, но он этого не заметил, поскольку и так находился в темноте. Затем мозг не выдержал и позволил рту распахнуться, жадно втягивая в легкие смертоносную воду.

Последняя мысль Гельмана оказалась самой нелепой из возможных: значит, теперь ему не придется вставать ни свет, ни заря, чтобы идти в суд.

Kapitel 43. 14 февраля, четверг, раннее утро. Москва, улица Бутырский Вал, д. 8а, кв. 23.

На этот раз Микки спал.

Ему снился папа. Папа улыбался и говорил, что Микки скоро умрёт. Улыбаясь ещё шире, он пообещал, что умирать ему будет больно, очень больно, так больно, как он и представить себе не может. Микки пытался представить, как же ему будет больно, но не мог, а папа смеялся всё громче, как бы отдаляясь и одновременно оплывая и вырастая, превращаясь в какую-то снежную гору, содрогающуюся от грохота.

Микки в ужасе запищал и проснулся. Что-то белое и мягкое облепляло его, в ушах звенело.

Мальчик с криком рванулся - и упал на пол.

На холодной полу, злой и растерянный, он попытался сообразить, что с ним случилось. Потом вспомнил - спать он лёг к маме под одеяло. Он это делал в тех случаях, когда не мог помучить её другим способом. Там он лез маме в ноги и тыкался лицом в ляжки, стараясь пробраться повыше. Мама этого почему-то очень боялась. В одном разговоре с отцом, который Микки подслушал, мама сказала - "он уже интересуется моим телом".

Микки не интересовало тело мамы Фри - в том смысле, который она подразумевала. Ему нравилось, что она боится. Наверное, думал он, у неё там очень нежная кожа. Микки всегда хотелось каким-нибудь способом сделать ей больно именно в этих местах - там, где у мамы белые толстые ноги. Или грудь. Мама всегда её прятала. Однажды он попробовал было её потрогать, но тут мама ударила его по руке, сильно, и лицо у неё стало такое, что мальчишка понял - на этот раз он перешёл границу и лучше не продолжать.

Приходилось пробавляться обычными мелкими пакостями. Увы, с тех пор, как они поселились у Берты Соломоновны, из миккиного арсенала выпали такие замечательные приёмчики, как, например, пописать в постель. Писать в старухину постель было страшно.