Семнадцать мгновений весны (сборник) - Юлиан Семенов

– Я догадался о ее содержании по вашему вопросу, – сказал Вилли. – Никто не читал телеграмму.

– Я читал, – заметил Ойген. – Дважды.

– Поэтому меня и занимает вопрос, что станем делать? – Штирлиц пожал плечами.

– Вилли прав, – сказал Ойген. – Запросите указаний.

– После того как закончу работать с Хётлем.

– Будьте любезны, передайте мне пленку, – попросил Ойген.

Штирлиц досадливо поморщился:

– Слушайте, не надо считать всех идиотами. Не мог же я говорить с Хётлем о деле после того, как вы передали мне диктофон.

– Могли, – сказал Ойген. – Чтобы сравнить манеру его разговора, когда он знает, что его пишут, с той, когда он убежден, что говорит с глазу на глаз, доверительно.

– У нас нет времени крутить комбинации, – сказал Штирлиц. – Ясно вам? Нет. Но мы обязаны понять то, что нам вменено в обязанность понять.

– Вам, – уточнил Ойген. – Мы лишь охраняем вас.

– Тем более, – сказал Штирлиц. – Тогда не суйтесь не в свое дело, а занимайтесь моей охраной. – Поднявшись, он обернулся к Вилли: – Проводите меня к радистам.

…Мюллер прочитал телеграмму Штирлица уже вечером; весь день был в городе, еще и еще раз проходил явки ОДЕССы; лишь потом приехал к Кальтенбруннеру; шеф РСХА неожиданно поинтересовался – это было утром, – зачем в Альт-Аусзее отправилась группа работников гестапо. В разговоре с ним вскользь пробросил, что бригада, отправленная в Линц, должна помочь местному РСХА. Где-то в горах, совсем неподалеку от виллы, активно работают партизаны. Об этом стало известно фюреру. Он обеспокоился. Спрашивает – нельзя не проверить. Об исполнении необходимо доложить ему, хотя, понятно, подробный отчет о работе будет передан вам, группенфюрер.

– Кто там работает? – спросил Кальтенбруннер.

– Штандартенфюрер Штирлиц…

– Кто? – Кальтенбруннер сделал вид, что никогда и ничего не слыхал об этом человеке.

– Штирлиц из шестого отдела.

– А почему человек из разведки выполняет ваши поручения?

– Потому что он умеет работать как никто другой…

От продолжения этого разговора, Мюллеру весьма неприятного, спас звонок Геринга. Тот интересовался, в какой мере шведская гражданская авиация может быть использована в интересах рейха. Кальтенбруннер сразу же вызвал работников группы, занимавшихся люфтваффе. Воспользовавшись этим, Мюллер попросил разрешения уйти. Обергруппенфюрер ответил рассеянным согласием – в каждом запросе Геринга он видел подвох, не хотел, чтобы тот жаловался фюреру. Притом что Гитлер перестал относиться к рейхсмаршалу так, как прежде, все равно они часто уединялись. Гитлер поддавался влияниям; неизвестно, что может брякнуть Геринг, и уж реакция фюрера на его нашептывания совершенно непредсказуема.

Мюллер еще раз прочитал телеграмму Штирлица: «Штурмбаннфюрер Хётль обещал подготовить ряд материалов, представляющих интерес, в течение ближайших трех дней. Считаю возможным работу продолжать. Каковы рекомендации?»

Сняв трубку, он вызвал радиоцентр, продиктовал:

«Альт-Аусзее, Штирлицу. Срочно сообщите о проделанной работе. Три дня ждать нельзя. Мюллер».

…Хётль приехал через пять часов, предложил Штирлицу прогуляться. Когда они вышли, Штирлиц показал глазами на карман пальто; тот понял: беседа записывается; понизив голос, начал рассказывать о том, что Роберт Грюнберг и Константин Гюрат последние месяцы часто появляются в окрестностях замка; однако гауляйтер Айгрубер запрещает давать на них информацию в Берлин; дважды их появление показалось подозрительным, потому что они шли без фонарей, вечером, когда уже смеркалось; в один из этих именно дней был засечен выход в эфир неустановленного передатчика.

Штирлиц снова показал глазами, лицом, руками, что, мол, надо еще, говори больше, пусть кончится пленка. Хётль кивнул, продолжил рассказ.

Наконец Штирлиц – так же, полушепотом, – спросил:

– Как реагировал на эти сообщения обергруппенфюрер Кальтенбруннер?

Хётль ответил так, как ему еще утром посоветовал Штирлиц:

– Гауляйтер Айгрубер запретил отправлять Кальтенбруннеру негативную информацию, чтобы не нервировать его попусту…

Штирлиц посмотрел на часы: пленка должна была вот-вот кончиться; она и кончилась, потому что в диктофоне тихонько щелкнуло.

– Все, – сказал Штирлиц облегченно. – А теперь вот что, милый Хётль, передачи из Швейцарии не было, я уже узнал у радистов, Даллес молчит. Поэтому готовьте мне встречу с вашими контактами…

– Это же невозможно. Вас не выпускают из-под опеки.

– Верно. Поэтому готовьте встречу здесь, в парке, возле ворот. Сколько человек вы сможете привести?

– Что-то я вас не понимаю, штандартенфюрер…

– Проще простого, Хётль. Вы приводите ваших людей, мы снимаем охрану, я ликвидирую моих стражников, и все вместе уходим в горы… Вашу семью советовал бы перевезти сегодня же куда-нибудь подальше, нечего им делать дома…

– Это слишком рискованно.

– Конечно, – согласился Штирлиц. – Но еще рискованнее держать жену и детей в качестве заложников… Вы же понимаете, что наша команда сюда не в серсо приехала играть… Не я, так другой схватит вас за руку… Только другой начнет с того, что бросит вашу жену и детей в подвал и применит к ним третью степень устрашения… В вашем присутствии…

– Мои контакты из австрийских подпольных групп наверняка запросят Даллеса. Их код не раскрыт Мюллером?

И Штирлиц совершил ошибку, ответив:

– Читай он эти телеграммы, вы бы уже стали крематорским дымом…

…Пообещав Штирлицу налет на замок, уговорившись, что он, Хётль, подготовит за сегодняшнюю ночь план операции вместе с теми, кто выступает против рейха, штурмбаннфюрер зашел в коттедж, где работал Ойген и Курт с Вилли, рассказал пару еврейских анекдотов, обсудил план работы на завтра и уехал в Линц. Оттуда-то он и позвонил по личному телефону Кальтенбруннера, сказав:

– Команда идет по следу, пусть их заберут отсюда.

И – положил трубку.

Поступив так, он выполнил рекомендацию Даллеса, только что переданную им по запасному каналу связи: «Уберите из Альт-Аусзее того человека, который понудил вас отправить его шифрограмму, адресованную русским».

…Кальтенбруннер, который знал о его контактах с Западом, – был тем не менее прикрытием, на какое-то время, во всяком случае.

Дома Хётль выпил бутылку коньяку, но опьянеть не мог; позвонив Кальтенбруннеру, он поступил так, как ему подсказала его духовная структура. Однако облегчения не наступало; страх не проходил; то и дело он вспоминал слова Штирлица, что семья может оказаться в заложниках. Но он не мог жить сам, ему был нужен приказ, совет, рекомендация того, кто стоял над ним, иначе он просто-напросто не умел – руки становились ледяными, мучила бессонница, бил озноб.

Хётль попросил жену сразиться с ним в карты, веселая игра «верю – не верю»; проигрывая, начал злиться; выпил две таблетки снотворного и провалился в тревожный, холодный сон.

…В два часа ночи Кальтенбруннер позвонил Мюллеру.

– Послушайте-ка, – сказал он, – мне не нравится ситуация в Альт-Аусзее. Пусть ваши люди сейчас же выезжают оттуда и днем явятся ко мне для доклада, подумаем вместе, как организовать надежный поиск вражеских радистов.

– Хорошо, обергруппенфюрер, – ответил Мюллер. – Я подготовлю телеграмму Штирлицу.

Телеграмму отправлять не стал, а поехал в бункер, к Борману.

Тот, выслушав его, сказал:

– Что ж, значит, Кальтенбруннер тоже играет свою карту, честному человеку нечего бояться проверки… Молодец, Штирлиц…

Через семь минут после этого разговора Мюллер отправил телеграмму Ойгену: «Вывезите Штирлица и доставьте его ко мне не медля ни часа».

Трагическое и прекрасное, умение понять правду

(12 апреля 1945 года)

Получив подробный меморандум Гопкинса о последних акциях ОСС, поняв сразу же, какие узлы генерал Донован опускал в своих сообщениях, каких деталей касался вскользь, о чем вовсе не писал, словно бы того, что было, и не было вовсе, Рузвельт попросил адъютанта по ВМФ принести папку, где хранилась переписка со Сталиным, и отложил те телеграммы, которые были связаны с операцией «Санрайз».

Президент прочитал свои послания и ответы русского маршала дважды, снова пробежал записку Донована, посвященную переговорам Аллена Даллеса с обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом, пролистал меморандум, составленный и по этому вопросу другом и советником Гарри Гопкинсом, и ощутил вдруг, как заполыхали щеки.

«Будто брал без спроса апельсиновое варенье у бабушки, – подумал Рузвельт. – Его хранили для рождественского чая, а я лакомился им в ноябре, и это увидели, и я тогда впервые сделался пунцовым от стыда…»

– У меня чертовски устали глаза, если вас не затруднит, прочитайте мне, пожалуйста, всю переписку с Дядей Джо, – попросил Рузвельт адъютанта. – Я хочу понять общий стиль диалога. Иначе мне будет трудно составить такую телеграмму русскому лидеру, в которой будет зафиксировано не только мое нынешнее отношение к факту переговоров, но и некое извинение за то недостойное поведение, которое позволили себе – видимо, по недоразумению – наши люди в Берне и здесь, в штабе Донована.