Волк среди волков - Ханс Фаллада

В сущности ждать бессмысленно! Все уже ясно и решено! Вон отсюда — и точка! Зачем еще подвергаться оскорблениям!

Лейтенант соображает, где в этом трактире находится уборная, — впрочем, не надо создавать неприятностей для своих. Надо уйти куда-нибудь подальше, куда-нибудь в лес, в чащу — нет, лучше всего туда, куда он обещал ей прийти. Ни забыто, ни прощено это ей не будет!

— Прошу вас, господин лейтенант!

Он с облегчением вздыхает! Может быть, это только передышка, какую дают обреченному на казнь, но все же передышка, возможность перевести дух, быть тем, чем ты был, верить в будущее. Он внимательно слушает, как Рихтер разъясняет ему, что с сегодняшнего утра всякая связь с рейхсвером прервана. Никого не пускают в казармы, никто не выходит из казарм. На улицах ни одного офицера, на телефонные звонки даются лишь уклончивые, ничего не значащие ответы…

Ах, теперь видно, как ненадежна была вся подготовка! Горсточка людей, остатки официально распущенных дружин «фрейкорпса»,[10] да каких-нибудь две-три тысячи человек ополченцев — все это сила, если рейхсвер пойдет с ними, и смешная беспорядочная банда, если рейхсвер воспротивится! Они твердо рассчитывали на рейхсвер. Разумеется, никаких официальных переговоров не было, учитывая, в какое положение поставлен рейхсвер. На развалинах армии, на обломках революции создавать новую армию под подозрительными взглядами бывших врагов, все еще оставшихся врагами. Всю ответственность брали на себя люди, стоявшие вне рейхсвера. Но офицер в отставке говорил с кадровым офицером, одни говорили, другие слушали, не было сказано ни да, ни нет, ни так, ни этак, но чувствовалось: если мы наше дело сделаем, они мешать нам не будут.

И вот внезапно, как гром среди ясного неба, накануне развязки, это непостижимое молчание, совершенно незаслуженная холодность, нарочитая сдержанность, почти отказ. Рихтер продолжает говорить, он подчеркивает, что прежде всего надо разобраться в этой путанице, пролить свет на эту загадку, нельзя же вести людей против рейхсвера, если он — враг!

Черный долговязый Рихтер, "Карандаш божий", говорит так выразительно, лейтенант, конечно, понимает, чего от него хотят?

Лейтенант слушает с серьезным и внимательным видом. В нужных местах он кивает головой и даже роняет время от времени «да», но он вовсе не слушает, он как одержимый думает об этой девчонке. В нем кипит дикая, жгучая ненависть: неужели большое, важное дело рискует провалиться из-за этакой ничтожной влюбленной самки! Неужели напрасным было все, что подготовляли сотни людей месяцами работы, для чего они рисковали честью, жизнью, имуществом — и все потому, что эта дрянь не могла придержать язык. Это немыслимо, этого не должно быть — о, надо было еще и не так ее огреть! Надо было таскать ее за волосы, бить по этому размякшему от любви лицу!

(Но ни лейтенант, ни его начальник, тоже заговоривший о предательстве, не понимают, что дело, которое может провалиться из-за болтовни пятнадцатилетней девочки, — обречено на провал. Что это только авантюра, без животворной искры — идеи. Что все они под гипнозом болотных огоньков этого гнилого времени, что они думают лишь о сегодняшнем дне, а не о последующей вечности, как и в Берлине ради сегодняшнего дня и часа работает печатный станок.)

Рихтер замолчал. Он сказал все. Он надеется, что этот сомнительный господин лейтенант его понял. Но, несмотря на внимательный вид, мысли господина лейтенанта где-то далеко, и он вопросительно взглядывает на Рихтера.

Приходится волей-неволей пускаться в подробности — отвратительная вещь для опрятного человека.

— Я слышал, — шепчет он, осторожно оглядываясь на толстяка штатского, который все еще стоит вблизи, точно дожидаясь чего-то. — Я слышал, что вы имеете возможность… гм… узнать, что делается за кулисами. У вас есть некоторого рода связи…

В его голосе так ясно звучит брезгливость, что слабый румянец заливает щеки лейтенанта, но он ничего не говорит, он лишь внимательно смотрит на начальника.

— Да, так вот! — нетерпеливо добавляет Рихтер и сам краснеет. — К чему все эти околичности! В интересах дела прошу вас использовать свои связи, и мы будем знать, чего нам держаться.

— Сейчас? — спрашивает лейтенант.

По правде говоря, ему хотелось бы лишь промчаться на велосипеде мимо ресторана, посмотреть, стоит ли еще у дверей великолепный «хорх», а затем немедленно поехать в Черный лог, и, если он застанет там то, что уже почти ожидает увидеть, тотчас же на ее глазах сделать обещанное. Нет, он ее не тронет, но эту картину ей придется нести через всю жизнь, как величайшую казнь. Она так хрупка, что не справится с этим: изо дня в день жить с такими воспоминаниями и ночами просыпаться, вскакивать, кричать — все с той же картиной перед глазами.

— Сейчас? — нерешительно спрашивает лейтенант.

Долговязый почти рассердился.

— А когда же? Вы думаете, у нас еще много времени впереди? Ведь надо знать, что делается!

— Боюсь, — говорит лейтенант в отместку за то, что Рихтер покраснел, боюсь, что у молодой дамы в эту пору не найдется для меня времени. Ведь это попросту горничная, и сейчас она занята уборкой. Да и кухарка не очень-то меня жалует!

"Вот! — думает лейтенант, — проглотите это! Если вы хотите меня использовать, нечего корчить из себя чистюль".

Но господин Рихтер становится холодно-вежлив.

— Я убежден, господин лейтенант, — говорит он, — что вы можете все это уладить. Я буду ждать вас здесь с вестями, скажем, через час.

Лейтенант отвешивает поклон. Рихтер уже хочет его отпустить, но в этот момент замечает жест толстяка.

— Да, верно, еще несколько вопросов, господин лейтенант, по другому делу, которое поручено вот этому господину.

Толстяк подходит ближе и слегка кланяется. Он наблюдал лейтенанта во время разговора с Рихтером, сейчас он почти не смотрит на него. Но лейтенант поражен холодным, ледяным взглядом, блеснувшим из-под век толстяка, который кажется скорее простолюдином, чем «господином».

Жестоко, без обиняков, без намека на вежливость толстяк спрашивает:

— Нейлоэ в вашем округе?

— Да, господин?..

— Склад оружия в Черном логе — тоже?

Лейтенант бросает досадливо-вопросительный взгляд на господина Рихтера, который нетерпеливым жестом приказывает ему отвечать.

— Так точно.

— Когда вы проверили склад в последний раз?

— Три дня назад — во вторник.

— Все было в порядке?

— Так точно.

— Были у вас какие-нибудь тайные отметки?

— По состоянию почвы я мог убедиться, что никто после меня не рыл землю.

— В ваших людях вы уверены?

— Вполне.

— Не думаете вы, что кто-нибудь мог следить за вами, когда вы закапывали оружие?

— Не думаю, иначе я тотчас же отвез бы оружие в другое место.

— Был ли кто-нибудь вблизи, когда вы его закапывали?

Лейтенант хочет обдумать, что для него выгоднее ответить. Но вопросы так быстро следуют друг за другом, взгляд, холодный, ледяной, пронизывающий, лежит на нем такой тяжестью, что он отвечает торопливо, не успев обдумать своих слов, не успев взвесить последствий:

— Да.

— Кто?

— Господин фон Праквиц и его дочь.

— Вы их знаете?

— Только в лицо.

— Что вы им сказали?

— Я просил их уйти.

— Они ушли без возражений?

— Да.

— Не потребовали объяснений, не спросили, что вы делаете на их земле?

— Господин фон Праквиц — старый офицер.

— А дочь?..

Лейтенант молчал. Холодный, ледяной взгляд по-прежнему лежал на нем. "Ведь это же полиция! — думал лейтенант. — Ведь так допрашивают только преступников! Или при нашем подразделении состоит шпик? Нечто подобное я слышал…"

— А дочь? — настойчиво спросил толстяк.

— Не сказала ни слова.

— Вы не были с ней знакомы ближе?

— Я знал ее только в лицо.

Этот взгляд, этот проклятый, сверлящий взгляд! Если бы иметь представление, что известно этому типу, — а то бредешь буквально ощупью, впотьмах. Каким-нибудь ответом утопишь себя — и тогда! И тогда!.. Точка.

— Вы уверены, что никто из них позже не совал туда свой нос?

— Совершенно уверен.

— Почему?

— Я видел бы это по состоянию почвы.

— Я думаю, что в ротмистре фон Праквице и его дочери мы можем быть уверены, — вмешался Рихтер, — между прочим, оба они сейчас в городе, я видел, как они вошли в гостиницу "Золотой шлем"…

— Можно бы их опросить, — задумчиво сказал толстяк, не спуская с лейтенанта холодного как лед взгляда.

— Да, опросите! И я пойду с вами! Пойдемте, отправимся туда! — почти закричал лейтенант. — Что случилось? Предатель я, что ли? Или я болтал?! Идемте же со мной, вы, господин полицейский! Да, я как раз пришел из "Золотого шлема", я сидел за одним столом с господином ротмистром и его дочерью… я…